Валерия Гряжская не стала предаваться глубокой скорби по поводу исчезновения Басавлюка. Она мудро рассудила, что, по всей вероятности, администратор чем-то не потрафил своим начальникам с Лубянки, вот его и убрали, а к ней в театр подошлют кого-нибудь еще: свято место пусто не бывает. Единственное, чего она теперь не могла взять в голову, — как исполнить обещание, данное старику Банкетову? Как заполучить рукопись неведомого Якушкина?
Среди своих обширных знакомств Валерия пасла одного высокого чина с Петровки. Он не единожды приходил на помощь, когда какой-нибудь малосознательный гаишник отбирал у нее по пьяному делу шоферские права. Со своей стороны, она оставляла ему контрамарки на любой спектакль. Подобно мяснику Василию, чин был театралом.
Валерия позвонила ему и попросила навести справки относительно некоего Якушкина, задержанного за мелкое хулиганство. Чин принял просьбу к исполнению. Вскорости отзвонил и необыкновенно сухо сказал, что означенный Якушкин за правоохранительными органами не числится. Валерия тут же довела это сообщение до старика Банкетова. Тот поохал, но делать было нечего.
Тут еще разразилось в театре очередное ЧП. Запил народный артист Лукашов. Вдобавок накануне премьеры «На дне», где он должен был исполнить роль Сатина. Горьковский персонаж, хоть и босяк и пьяница, а все ж выпускать на эту роль актера в нетрезвом виде, согласитесь, дело рисковое. Снова потребовался срочный ввод. Валерия сутками пропадала в театре на репетициях. Но премьера состоялась в срок и прошла благополучно, хоть и без особого блеска. Заметьте, в тот же самый вечер, когда в зале имени Чайковского кролик Кузя укусил писателя-патриота Волосухина.
После спектакля состоялся в театре легкий междусобойчик с умеренными возлияниями. Не дождавшись конца, Валерия, дабы снять напряжение последних дней, снова ударилась в бега. И в первом же доме собственными ушами услышала рассказ о кролике.
Известие принесла на хвосте околотеатральная идиотка. Та самая, что приставала в Доме литераторов к Сутеневскому. Одно непонятно — зачем она, объявившая себя жуткой демократкой и прогрессисткой, поперлась на ультрапатриотический вечер.
По ее словам, кроликов в зале Чайковского выпустили великое множество. А уж сколько они перекусали народу!.. Впрочем, покаяние Волосухина было ею изложено лишь с незначительным привиранием. Так, она утверждала, будто Волосухин в знак солидарности с евреями исполнил на сцене танец «фрейлехс». Но уж чего не было, того не было.
Возможно, Валерия и пропустила бы мимо ушей эти россказни. Рассказчице цену она знала, как и писателю Волосухину. В свое время министерское начальство остервенело пропихивало в театр «У Красных Ворот» волосухинский опус в жанре драматургии, и ей стоило больших трудов от него отбиться.
Сейчас ее удивило поразительное сходство с сюжетом повести Якушкина, который запал в памяти. Повесть явно фантастическая, а тут реалии! Да что он, провидец, этот Якушкин, что ли? Валерия позвонила прямо из гостей Банкетову. Тот был уже в курсе и потрясен не меньше.
Валерия не в силах была усидеть на месте и сбежала из гостей, забралась в свой «вольво» и двинула куда глаза глядят, беспрестанно повторяя: «Господи! Что же это творится!»
Она ехала по Тверской в направлении Манежа. Напротив Моссовета, на противоположной стороне улицы, вновь увидела она серебристую карету. А ведь была Валерия не в таком сильном подпитии, когда мерещится всякая чертовщина.
Необходимо упомянуть вот еще о чем. Минувшей ночью приснился ей сон, запомнившийся по пробуждении. Будто находилась она в беломраморном зале с колоннами. Играла музыка, вальс Штрауса. Мужчины были во фраках или смокингах, женщины, и она сама, в вечерних платьях. Она танцевала вальс с высоким и стройным молодым человеком, много моложе ее самой. Он вальсировал на редкость легко и непринужденно. Когда же музыка умолкла, наклонился и поцеловал ее в губы. Наяву никогда прежде не встречала Валерия этого молодого человека и, естественно, не могла даже и предположить, кто он такой. Но сон был приятен. Проснувшись, она сладко потянулась и подумала о том, что сегодня с ней обязательно произойдет что-то необыкновенное и удивительное. Смятое тревогами и заботами, связанными с премьерой, предчувствие это затем исчезло. Но сейчас, на Тверской, при виде серебристой кареты, возвратилось. Оно и заставило Валерию развернуться, пристроиться за каретой. И началась малопонятная гонка по ночной Москве.
Миновали площадь Маяковского, Белорусский вокзал, стадион «Динамо». Приближаясь к очередному посту ГАИ, карета исчезала, но затем возникала снова. Валерия старалась держаться за ней впритык. Она сумела разглядеть негров лакеев на запятках. Те время от времени оборачивались, махали ей руками, по своему обыкновению весело скалились. Карета катила по Ленинградскому шоссе, никуда не сворачивая. «Уж не в Ленинград ли мы наладились?» — подумала Валерия.
Но нет. У Речного вокзала карета свернула направо и углубилась в район под малосимпатичным названием Ховрино. Трудно сказать, сколько раз она еще сворачивала то направо, то налево. Валерия послушно и старательно повторяла маневры. На горизонте, в разрывах низких туч, замаячили мрачные громады бетонных башен ТЭЦ. Из башен валил пар. Местность была рассечена железнодорожными путями. С грохотом проносились составы, тревожными гудками, словно в испуге, перекликались маневровые тепловозы. От ландшафта, не внушающего оптимизма, стало Валерии неуютно, захотелось повернуть назад. Но она, стиснув зубы, упрямо держалась за каретой. Решила — будь что будет.
И вот перед убогой пятиэтажкой карета въехала во двор. Дом спал. Лишь в дальнем конце, на первом этаже, светилось одно-единственное окно. Карета проехала вдоль дома и остановилась. Из нее кто-то вышел. В тот же момент со скамейки на детской площадке поднялся человек. Зачем-то полез к себе под мышку. Скорее всего, за пистолетом, поскольку был этот человек топтуном-наружником, одним из тех, кто, по диспозиции капитана Дрынова, круглосуточно наблюдал за якушкинской квартирой.
Вышедший из кареты пассажир, а им был не кто иной, как Азазелло, смело к нему приблизился и на расстоянии в несколько метров прочертил в воздухе какие-то знаки, то ли звезду, то ли иную геометрическую фигуру. От этих знаков топтун-наружник рухнул на скамейку и в то же мгновение громко захрапел. Азазелло подошел к нему и достал закрепленный в кожаной петле под мышкой пистолет. Сунул себе в карман. После этого он направился к освещенному окну и осторожно постучался...
Уже которую ночь Якушкина мучила бессонница. Но был в ней и свой резон. Если Воланд напомнит о себе, думал он, так непременно ночью. Сидел на кухне и ждал. Сейчас, услышав стук в окно, он прильнул к стеклу и узнал Азазелло. В одной рубашке Якушкин выбежал из дома.
— Мессир приглашает вас, — сказал Азазелло, вежливо снявши с головы котелок: — Прошу! — и указал на карету.
Кучер в треуголке, но без лица слез с козел и, как положено любому кучеру на остановках, проверял упряжь. Негры лакеи оставались на запятках. Их черные физиономии сливались с темнотой, светились лишь белки глаз да позументы на ливреях. Из распахнутой дверцы кареты струился желтый свет, пронзавший облачко морозного пара. Оттуда доносилась музыка. Якушкин поднялся на подножку и застал такую картину.
Бегемот стоял на задних лапах, прильнувши ртом к флейте. Одной лапой он отбивал такт. Гелла аккомпанировала на клавесине. Не отрываясь от флейты, Бегемот кивнул Якушкину и вновь самозабвенно, зажмурив глаза, отдался музыке. Исполнялся менуэт Гайдна.
Возник Коровьев. Он зачем-то притащил из «подсобки» гору пухлых старинных фолиантов, сдул с них пыль и взгромоздил на высокую конторку черного дерева. Церемонно, с поклоном, поздоровался с Якушкиным. Долго тряс ему обе руки. Сетовал на то, что Якушкин почему-то «совсем носу не кажет»: должно быть, новую себе завел компанию друзей, хотя общеизвестно, что старый друг лучше новых двух.
Выслушивая очередную коровьевскую ахинею, Якушкин оглядел помещение кареты. Она уже не показалась ему столь просторной, как в прошлый раз. Заметны были также изменения во внутреннем убранстве, например, появилась конторка. Воланда не было видно.
Бегемот покончил с музицированием. Гелла вышла, унеся ноты, а кот присоединился к Коровьеву. Объяснил, что напряженно готовится к международным конкурсам, рассчитывает сорвать там первые призы. Азазелло ехидно подхихикнул и присовокупил: пусть Бегемот ни о каких призах и не мечтает, на любом конкурсе призы распределяются заранее. Вдобавок неизвестно, как отнесется жюри к участию в конкурсе музицирующего кота.
Коровьев, как с ним нередко бывало, сначала полностью согласился с Азазелло, но затем поддержал и Бегемота. С важностью заметил, что подлинное искусство не могут не оценить по достоинству. Бегемота это взбодрило.
— Я им всем покажу! — хорохорился он. — Я привлеку внимание широкой общественности.
В этот момент из-за конторки вышел Воланд. На нем был стеганый домашний халат, на голове ночной колпак с кисточкой. В одной руке он держал гусиное перо, в другой пожелтевший свиток.
— Чем обязан? — с удивлением спросил он у Якушкина.
Вот тебе и на! Якушкин растерянно пожал плечами. Как же так? Азазелло говорил: мессир приглашает... Но Воланд, видно, вспомнил, что сам пригласил Якушкина, и извинился перед гостем. Проворчал под нос что-то насчет памяти, которая стала у него хуже некуда. Он спросил, не прикажет ли Якушкин подать кофе? Не дождавшись ответа, кликнул Геллу. Та вошла с подносом. На нем возвышались кофейник, пускавший ароматный парок из носика, и пузатые бутылки с ликерами. Едва Якушкин принял в руки чашку кофе, он услышал новый вопрос Воланда:
— Ну, над чем вы сейчас работаете? Чем порадуете нас в недалеком будущем?
— Да не пишу я ничего, — отвечал Якушкин, потупившись.
— В чем дело? Или никак не посетит вас вдохновение?
Коровьев скорчил гримасу, означавшую, что и он страшно расстроен перерывом в творчестве Якушкина. Пришлось признаться, что нет нового сюжета, даже замысла.
— А вы опишите нашу с вами встречу, — предложил Воланд. — Меня, мою свиту. Чем не сюжет?
— Вас уже описал Мастер, — отвечал Якушкин. — Где мне с ним тягаться?
— Что из того, что описал? Хоть времени прошло и немного, а сколько переменилось. Новые веяния, новые идеи... А как по-вашему, — неожиданно сменил тему Воланд, — зачем мы тогда наведывались в Москву?
Никогда прежде такой вопрос не приходил Якушкину в голову. В самом деле, зачем?.. А Воланд принялся перечислять.
— Допустим, отрезали голову Берлиозу. Подшутили над доверчивыми москвичами в варьете...
— Грибоедова спалили, — напомнил Бегемот, — ресторан писательский.
— Но всего же этого явно недостаточно для столь серьезной экспедиции, не так ли? — продолжал Воланд. И тут же спросил: — А вы не допускаете мысли, что это была лишь репетиция? Другими словами, разведка?
Репетиция? Разведка? Стало быть, нынешний визит, это уже... Но Воланд прервал размышления Якушкина, весело рассмеялся и сказал, что слова его не следует принимать так уж всерьез. А позвал он Якушкина вот для чего.
— Рад вам сообщить, что дебют вашего кролика состоялся и превзошел все ожидания.
— Нет слов! — поддержал Воланда Коровьев. И стал излагать подробности скандального происшествия в зале имени Чайковского. По его словам, Волосухину выпало стать первой жертвой вот по какой причине: многие собратья по перу, не говоря уже о читательской массе, регулярно посылали писателя-патриота вместе с его нравоучениями к черту, а то и куда подальше. Короче, пора было принимать меры. А тут как раз подвернулся кролик.
— То ли еще будет! — грозился Бегемот, потрясая лапой. — Уже и детальный план разработан...
Коровьев незаметно дернул Бегемота за ухо. Тот умолк, в испуге прикрыв рот лапой.
— Я ваш должник, — сказал Воланд. И неожиданно спросил, где намеревается Якушкин встречать Новый год.
Якушкин ответил, что дома, где же еще? Когда в семье маленький ребенок и не на кого его оставить...
— Я даю Новогодний бал, — объявил Воланд, не дослушав до конца объяснений. — Прошу оказать мне честь...
Снова встрял Коровьев. Затрещал о том, что любой вертопрах отдал бы полжизни за счастье поприсутствовать на балу у мессира. Про писателей, а среди них он по праву числит Якушкина, и говорить нечего. Полученных впечатлений хватит на десяток романов.
— Форма одежды фрак или смокинг, — заключил он.
Якушкин сказал, что у него нет ни фрака, ни смокинга.
— Ну, это легко поправить, — улыбнулся Воланд. И обратившись к Гелле, сказал: — Сними-ка мерку с рыцаря.
Гелла достала портновский сантиметр и принялась обмерять клиента.
— Так что будем шить? — спросила она. — Фрак или смокинг?
Коровьев напялил на нос пенсне и принялся изучать Якушкина, словно впервые его увидел. Наконец объявил, что шить непременно следует смокинг: фрак более приличествует не мастерам изящной словесности, а артистам.
— Мне, например! — напомнил о своих притязаниях по части музыкальных конкурсов Бегемот. — Я уж и сукнецо подходящее припас, англицкое.
Гелла вышла. Из «подсобки» донесся стрекот швейной машинки. Воланд велел Якушкину обождать: Гелла известная мастерица, через пару минут смокинг будет готов.
— А меня прошу извинить: дела, — сказал он, намереваясь вернуться за конторку. — Жду вас у себя на балу с любовницей.
— У меня нет любовницы! — вскричал Якушкин не столько с отчаянием, сколько с известной долей возмущения в голосе.
— Как это нет любовницы? — удивился Воланд и переглянулся с Коровьевым. Тот утопил в острых своих плечах голову, всем видом изобразил недоумение: дескать, кто его знает, может, такие чудеса, что действительно нет любовницы?
— А если с женой? — нашелся Якушкин. О малыше, которого не на кого оставить, он уже напрочь забыл.
— Нет-нет! Что вы! Как можно! — Коровьев бурно замахал руками.
— Со своею законной супругой вы уж лучше отправляйтесь в районный дом культуры, — с неожиданной враждебностью прошипел Бегемот. — На балы к мессиру приглашенные являются исключительно с любовницами. Таков обычай!
— Да вы не переживайте раньше времени, — стал успокаивать Якушкина Коровьев. — Любовница дело наживное. Сегодня нет, завтра объявится. До Нового года еще целых два дня...
— В любом случае вам следует дождаться вашего смокинга, — заключил Воланд. — Не зря же Гелла старается.
Он знаком предложил Якушкину присесть, а сам возвратился за конторку. Заложив гусиное перо за ухо, принялся листать один из фолиантов, принесенных Коровьевым. Объяснил Якушкину, что занят проверкой списка приглашенных на Новогодний бал гостей. Стоит кого забыть, могут выйти жуткие обиды.
Коровьев объявил, что у него также неотложное дельце, извинился перед Якушкиным, подал знак Бегемоту, и оба исчезли.
Азазелло вызвался занять гостя. Предложил на выбор сыграть в кости, в домино или шахматы, но Якушкин отказался. Огорчение от того, что ему, видно, не бывать на балу у Воланда, не оставляло его. Стоит ли в таком случае ждать, когда будет готов смокинг? Но ослушаться Воланда он не посмел. В отдалении безостановочно стрекотала швейная машинка Геллы. Потянулись минуты ожидания.
Валерия Гряжская по-прежнему сидела в своей машине. Она видела, как из кареты выскочил Азазелло, как усыпил он топтуна-наружника. Как затем из дома еще кто-то вышел: промелькнуло белое пятно якушкинской рубашки и исчезло в карете. «Подождем, что будет дальше», — подумала она. А дальше произошло вот что.
Из кареты вышли Коровьев с Бегемотом и приблизились к машине.
— Верить ли глазам своим? — завопил Коровьев, заламывая руки. — Неужто столь же редкий, сколь и счастливый случай позволяет нам воочию лицезреть несравненную Валерию Гряжскую? А я еще и думаю: кто это нас преследует в таком замечательном, сверхскоростном лимузине? Очаровательница! Властительница дум и тайных мечтаний!
«Ну, все! — подвела итог своим размышлениям Валерия. — Предупреждал нарколог Птицын: добром не кончится. Вот уже и слуховые галлюцинации... Как будет по латыни «белая горячка»? Делириум, что ли?»
Но Валерия не была бы Валерией, если бы ее врожденный рационализм мышления (а также и поступков) полностью уступил место страху. Равно и убежденности, что дела ее плохи, что допилась, одним словом. Она нащупала в кармане дубленки импортный баллончик со слезоточивым газом, который постоянно таскала с собой на тот случай, если на нее вздумается кому-то напасть.
Но и Коровьева, как говорится, на хромой козе не объедешь. Движение Валерии не ускользнуло от его внимания.
— Любезный друг! — обратился он к Бегемоту с горечью в голосе. — Она нам не доверяет! Она приняла нас, верных и бескорыстных почитателей ее таланта и женских прелестей, за ничтожных грабителей! Где взять силы, чтобы снести такое незаслуженное оскорбление?
И Коровьев громко разрыдался, что, как вы сами понимаете, для него было дело плевое. Настал черед Бегемота.
— Мадам! — церемонно произнес он. — Я имею честь вас приветствовать, а также сообщить: тот, кого вы долгое время разыскиваете, здесь! Более того, он с нетерпением ожидает вас.
И открыл дверь машины.
Уже не отдавая себе отчета в том, что с ней происходит, Валерия послушно вышла. Дверца за ней мягко захлопнулась. В сопровождении Коровьева и Бегемота она направилась к карете. Воздадим должное ее проницательности. «Это же булгаковские черти, Коровьев с Бегемотом! — подумала она про себя. — Неужели они явились мне наяву?»
Валерия поднялась в карету. Первый, кого она там увидела, был Якушкин. Он сидел в кресле, переодетый в строгий черный костюм, в белоснежной рубашке с пластроном и при галстуке-бабочке. Ноги Валерии подкосились, она с трудом удержала равновесие. Кто это? Молодой человек из ее сна? Он?.. Он! Господи! Как он прекрасен!
— А вы его все разыскивали, разыскивали... Даже через милицию, — с мелким смешком произнес Коровьев. — Что бы сразу к нам обратиться! Однако позвольте уж официально представить, чтобы не подумали, будто какой подвох или подмена. Якушкин, тот самый... — и гаер и заговорщически подмигнул.
Якушкин встал и поклонился.
— А это вам не какая-нибудь профурсетка, а Валерия Гряжская собственной персоной, — продолжал Коровьев, обращаясь к нему, — та самая...
Но и без коровьевского представления Якушкин сразу узнал Валерию Гряжскую. Он видел кинофильмы с ее участием, бывал на нескольких спектаклях в театре «У Красных Ворот». Сейчас с ним творилось нечто невообразимое. Замечу, что страсть к сочинительству не оставляла у него даже крохотного местечка для иных страстей. Ни о ком, кроме собственной жены Лены, он и не помышлял. И вдруг эта женщина в единый миг стала для него желанной! Что это? Чары, сотворенные Воландовой шайкой? Пусть так! Какая разница?
Наступила пауза. Ни Валерия, ни Якушкин не знали, как дальше себя вести. Безотрывно смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова. На помощь пришел Бегемот. Он соединил их руки, а свою лапу наложил сверху — прямо как священник, венчающий молодых. Рука Валерии пылала, а у Якушкина, напротив, была ледяной.
— Какая пара! — приговаривал Бегемот, приплясывая в необузданном восторге. — Прямо созданы друг для друга: он для нее, она для него! Союз сердец!..
— Пошел прочь, негодник! — раздался низкий, с хрипотцой, голос Воланда.
Бегемот отскочил с обиженным видом, и руки Валерии и Якушкина разжались.
Воланд был уже не в халате и не в ночном колпаке, а в знакомом Якушкину черном камзоле со светлыми вертикальными прорезями. Одной рукою он опирался на эфес длинной шпаги. Край плаща с огненной подкладкой был перекинут через локоть. Валерия сразу узнала Дьявола в традиционном, оперном обличии.
— Мадам, я счастлив видеть вас у себя в гостях, — сказал он ей. — Премного наслышан о вашей красоте, уме и необыкновенном таланте.
«Я пропала! — подумала Валерия, вновь впадая в рациональное мышление. — Вот мне уже и Воланд явился. А кто же в таком случае молодой человек из моего сна, этот непонятный Якушкин? Порождение Воланда? Бесплотный призрак? Или же он из костей и мяса? Я ведь почувствовала пожатие его руки?»
— Напрасно вы терзаетесь, — угадал ее мысли Воланд. — По-моему, покуда нет для этого никакого повода. Ваша встреча с рыцарем состоялась (Воланд вновь так назвал Якушкина), и в том я не вижу пока ничего плохого... Что касается будущего, то ни мне, ни моим помощникам не дано его приоткрыть. Мы сами нередко обращаемся к услугам мудрой старухи, Кумской Сивиллы.
Где-то звонко хлопнула пробка. Из-за портьеры вынырнул Коровьев с подносом, уставленным высокими бокалами с шампанским. Он обошел всех, включая Бегемота. Тот, по-прежнему тая обиду на Воланда, отвернулся, но потом все же принял бокал.
— Порадовался, как чудесно вы друг дружке подходите, а в результате схлопотал выговор, — пожаловался он. — И все-таки я остаюсь при своем мнении.
— Кто ж спорит? — миролюбиво заметил Воланд. — Но зачем произносить вслух то, что само собой разумеется?
— Это он телевизор насмотрелся, — съехидничал Азазелло. — А там все съезд да съезд. Берет пример с народных депутатов. Вот уж кто мастера болтать впустую!
В ответ Бегемот, округлив в гневе глаза, прошипел, что к народным депутатам никакого отношения он не имеет, а уж баллотироваться на выборах в жизни не будет, пусть хоть на сковородке поджаривают.
— Мир! Мир! — закричал Коровьев и полез чокаться. Но Азазелло, любивший во всем пунктуальность, отвел свой бокал.
— За что пьем? — спросил он.
— Конечно, за любовь! — ответила за всех появившаяся Гелла и бросила на Якушкина взгляд, исполненный лукавства.
— Что ж, я согласен, — сказал Воланд, вращая в руке бокал. — Хотя, признаться, уже забыл, что это такое. Правда, время от времени какая-нибудь симпатичная ведьмочка с Брокена пробует соблазнить меня своими прелестями.
Коровьев стал рассказывать, как однажды мессира пыталась заарканить редкая по красоте ведьмочка по прозвищу Кристин. Чтобы отвязаться от нее, сдали ту самую Кристин в манекенщицы, и она сыграла роковую роль в судьбе одного английского министра, подбила его на шпионаж в пользу враждебной державы. Припомнил и еще одну настырную даму, ставшую потом революционеркой и террористкой.
— Мы пьем или нет? — прервал коровьевскую болтовню Азазелло.
Все снова чокнулись.
Валерия с жадностью хватанула шампанского, точно оно могло погасить вспыхнувшее внутри ее пламя. Пустой бокал она протянула Коровьеву, и тот с показной услужливостью его подхватил. Она уже не могла себя сдержать. Всем телом подалась к Якушкину. Еле слышно произнесла:
— Поцелуй меня!
Якушкин наклонился и поцеловал Валерию в ее пухлые, чуть раскрытые губы. А она, обхватив его руками, что было сил, прижалась к нему, и он ощутил ее крупные упругие груди. Острое, ни с чем не сравнимое желание пронзило его, и он осторожно отстранил от себя Валерию.
Присутствующие тактично сделали вид, будто ровным счетом ничего такого особенного не произошло. Лишь в зеленых глазах Геллы заиграли озорные искорки. Возможно, это просто отражались в них огоньки свечей. Правда, Коровьев заметил, что шансы Якушкина попасть на Новогодний бал к мессиру сильно повысились.
— Какой еще бал? — удивленно спросила Валерия.
— Я тебе после объясню, — сказал Якушкин.
Невидимые часы пробили три раза. Все, кроме Якушкина и Валерии, сразу как-то засуетились, задвигались. Гелла унесла поднос с пустыми бокалами. Коровьев снял с конторки груду фолиантов. Пробегая с ними мимо Якушкина в «подсобку», он успел шепнуть ему на ухо, что все складывается отлично и его, то есть Якушкина, личная безопасность теперь полностью гарантирована. Смысл и значение этих слов Якушкин смог оценить в полной мере лишь спустя некоторое время.
Бегемот достал откуда-то новенький и блестящий разводной ключ для отвинчивания гаек и стал оттирать его от машинного масла тряпицей. Что касается Воланда, то он коротко объяснил, что завтра, точнее уже сегодня, предстоит тяжелый день. Посему он просит у гостей прощения, но далее не может уделить им ни минуты. Приглашение на Новогодний бал остается в силе, оно относится также и к Валерии. С этими словами он скрылся за конторкой вместе с Бегемотом, который не выражал больше никакой обиды на своего повелителя.
— Ты сейчас поедешь ко мне, — тихонько предупредила Валерия Якушкина.
Якушкин отрицательно помотал головой. Сказал, что прежде ему надо бы объясниться с женой.
— Никаких объяснений! — запротестовал Азазелло. Он оказался единственный, кто остался с гостями. — Черкните ей пару слов, чтобы понапрасну не волновалась, а я снесу. Заодно подкину еще продовольствия. Тоже, знаете, не лишнее.
Азазелло забежал за конторку, вырвал там клок бумаги и вложил его в руки Якушкина вместе с гусиным пером, предварительно обмакнув перо в чернильницу с откидывающейся крышкой. Якушкин, недолго раздумывая, написал такие слова: «Я ухожу. Так надо. Прости».
Азазелло, безотрывно следивший за ним, тотчас выхватил записку, присыпал ее песком из песочницы с той же конторки. После чего нагрузился двумя огромными свертками и открыл ногой дверь кареты. Валерия с Якушкиным, следом за ними Азазелло спустились с подножки.
Азазелло скрылся в подъезде, через несколько секунд появился снова. Попрощался в обычной своей манере, приподняв над головой котелок. Уже стоя на подножке, он свистнул долгим, разбойничьим свистом. Кучер хлестнул лошадей, карета резко тронулась с места и скрылась за углом. Валерия проводила ее взглядом и потянула Якушкина за рукав к своей машине.
Едва они успели сесть, как сразу бросились друг другу в объятия. Время для них остановилось. Но вот Валерия включила мотор, и ее ярко-красный «вольво» полетел обратно, к центру города. До выезда на Ленинградское шоссе Якушкин показывал дорогу. Когда же они выбрались на Ленинградку, черноту беззвездного неба неожиданно пронзила огромная молния в виде латинской буквы «V». Зимние грозы в Москве теперь не в диковинку. Но Валерии почудилось в молнии напутствие Воланда.
— Как удар молнии! — прошептала она.
— Что ты сказала? — переспросил Якушкин.
— Может, это и банально звучит, но любовь поразила меня, словно удар молнии. И в том единственное мое спасение, милый.
Наконец они подъехали к дому Валерии, в одном из переулков, поблизости от Тверской. Поднялись в лифте. Валерия отперла ключом дверь, и они вошли. Валерия провела Якушкина в спальню. Оба, не произнеся ни единого слова, торопливо разделись и бросились в разобранную постель. За остаток ночи изведал Якушкин всю силу и все отчаяние женской страсти, когда женщина любит последний раз в жизни.
До Нового года оставалось меньше двух суток.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |