На следующее утро Сергею Митрофановичу позвонил начальник управления. Сам, а не через секретаря, что бывало крайне редко. Справился, не слишком ли Сергей Митрофанович занят. Узнав, что не слишком, попросил зайти. Сергей Митрофанович тщательно причесался перед зеркалом, подтянул узел галстука и отправился.
Когда он вошел в кабинет, то сразу определил, что хозяин, вальяжного вида мужчина с благородной сединой на висках, чем-то взволнован.
— Поздравляю, — начал он без всяких предисловий, — в Москве объявился кролик...
Сергей Митрофанович решил, что таким зашифрованным способом обозначен засланный к нам иностранный разведчик. У них вечно звериные клички. Сергея Митрофановича время от времени информировали об успешных операциях контрразведки. Наслышан был он и о заокеанском «Кабане», взятом на шпионской явке. И о «Медведе», чрезмерно любопытном туристе из Скандинавии. Но «Кролик»?
Пришлось признаться, что о разведчике под кличкой «Кролик» ему ничего неизвестно. Впрочем, возможно, запамятовал.
Начальник управления досадливо дернул головой.
— Речь идет о самом обыкновенном кролике, то есть о животном. Впрочем, не о таком уж обыкновенном. Странно, что я узнаю о нем не от вас.
По полировке стола заскользила запущенная рукой начальника управления ксерокопия с оперативной информацией. Сергей Митрофанович ухватил листок обеими руками. Прочитал — и ничего не понял.
Позже уже в собственном кабинете ему пришлось не раз перечитать текст, прежде чем дошла до него суть. Вальяжный начальник управления предупредил, что следствие по факту, вытекающему из данной информации, уже начато. Но и Сергей Митрофанович не может остаться в стороне. От него он ждет «наводки», дельного совета, поскольку речь идет о литературных сферах, то есть о его епархии. Вальяжный начальник наложил резолюцию «Ваши предложения», поставил огромный знак вопроса и размашисто расписался.
На листке, как водится, стоял гриф «секретно». Тем не менее сюжет, в нем изложенный, очень скоро разнесся по Москве, а из нее — по городам и весям. Оброс и несусветными небылицами. Я буду опираться на свидетельства очевидцев, заслуживающих безусловного и полного доверия.
Что же, в сущности, произошло?
Накануне в Концертном зале имени Чайковского состоялся литературно-публицистический вечер под названием «Не позволим! Не простим!» По замыслу устроителей, мероприятие должно было продемонстрировать сплоченность истинных патриотов Отечества. Сплоченность — это прекрасно. Но перед кем? Ясное дело, перед натиском «деструктивных элементов». Перед теми, кто продался за доллары, гульдены и другую свободно конвертируемую валюту Западу и разваливает великую державу.
Помимо певцов, исполнителей народных плясок (того же Чуваева с его электронным баяном) и театра мод Вячеслава Кудоярова с коллекцией одежды «а-ля рюс» (расшитые сарафаны, кокошники, собольи тулупчики), выступали также и художники слова.
С огромным успехом прошел Перетятько. Но не с чтением фрагментов из «Записок постового», а с эссе, которое ему после долгих мучений удалось-таки сочинить. А называлось то эссе «Я обвиняю!» Иван Степанович и не подозревал, что название он позаимствовал не у кого-нибудь, а у самого Эмиля Золя! В памфлете под точно таким же названием французский классик выступал, как вы помните, в защиту своего соотечественника, офицера Дрейфуса. Беднягу отдали под суд за шпионаж. Но на самом деле — по причине еврейского происхождения, поскольку никаким шпионом Дрейфус не был. С Золя у Ивана Степановича обнаружилась определенная нестыковка. Всею силою своего литературного таланта он, наоборот, обрушился... на евреев и агентов мирового сионизма. Оказывается, это по их прямой вине в стране творится черт-те что: разруха, неразбериха, нехватка продовольствия. Он гневно призвал к ответу ворогов и супостатов, сумевших проникнуть всюду, даже в государственные верха.
Атмосфера в зале накалилась. Кто-то выкрикнул: «Бей жидов, спасай Россию!» Призыв, правда, повис в воздухе, так как означенные жиды благоразумно проигнорировали патриотическое мероприятие. Тем не менее Ивана Степановича проводили бурными аплодисментами; он несколько раз выходил и кланялся.
А гвоздем программы должно было стать выступление писателя Волосухина, главного редактора литературного журнала. Последнего, по его собственным словам, прибежища истинных патриотов России.
И вот он вышел на сцену — небольшого роста, полноватый, в дымчатых очках. Но и они не могли скрыть того особого взгляда, который Волосухин устремлял в публику, когда доводилось ему выступать. Этим взглядом он как бы уличал ее в неблаговидных поступках. Если не потачках евреям, то, может, в чем-то и похуже.
Волосухин держал в руках какие-то листочки. Но лишь показал их и сунул в карман. Объяснил, что переполнившие его чувства, а также и мысли не позволяют тратить время на литературные экзерсизы. Лучше он выскажет своими словами, что накипело у него на душе.
Публика замерла. Ждали развития темы, которую столь удачно начал Перетятько. Но заговорил Волосухин совсем о другом — о нравственности!
Повсеместное и катастрофическое ее падение страшно его беспокоит, не дает спокойно спать по ночам. И — понес! О жутких рок-группах с солистами обоего пола, извивающимися под музыку в половом экстазе (его подлинные слова!). О пресловутых конкурсах красоты с полуголыми девками сомнительной репутации. О кинофильмах, где что ни кадр — опять половой акт, и даже с извращениями. А что творится в театрах? Все это нацелено на разрушение высоких нравственных ориентиров. Лишившись их, наш великий народ станет легкой добычей для кучки политических авантюристов. По непонятной причине евреи в открытую не были названы, и кто такие «политические авантюристы», оставалось лишь гадать.
От обличений Волосухин перешел к нравственной проповеди. Выделил две наиважнейшие добродетели: скромность и честность.
По его мнению, скромности всем нам ой как не хватает. Набившие оскомину сетования по поводу пустых прилавков есть не что иное, как вопиющее проявление нескромности. Так ли уж они пусты? Возьмем мясо. Да, его не хватает. Но кто сказал, что мясо надо есть каждый Божий день? Обратимся к опыту наших предков, древних славян. Они с аппетитом вкушали тюрю — из редьки и были физически здоровы, крепки духом. Он, Волосухин, решил подать благой пример. Подобно Льву Толстому (а великий классик был далеко не дурак!) отказался от всякой скоромной пищи в пользу вегетарианской. Творческий потенциал от этого не только не снизился, но и обрел доселе невиданную мощь. Тому свидетельство недавно выпущенный им роман «Верую в добро», уже получивший положительную оценку как критики, так и широкой читательской массы.
Но мясо хоть и важный пункт, а все же частность... Скромность следует проявлять решительно во всем. Есть у тебя, допустим, штаны и пиджак — достаточно! Вторые уже ни к чему... Удастся снизить необузданные наши запросы — страна и народ обретут долгожданное спокойствие и благоденствие.
Зал был несколько шокирован таким поворотом. Ждали про евреев, а услышали про тюрю из редьки и запрет на дополнительные штаны. Все же из нескольких мест раздались возгласы «Правильно!» Но они потонули в неодобрительном гуле.
А Волосухин, нисколько не смутившись, перешел к следующей добродетели — к честности. В качестве яркого ее символа привел свой журнал. Вокруг сплотились те писатели, кто честно и беззаветно служит отечественный словесности. Оттого столь яростны нападки со стороны продажной левой прессы. Но — собака лает, а караван идет. В редакции царит дух подлинного товарищества, но и взыскательной требовательности. Публикация того или иного произведения определяется исключительно его литературными достоинствами. Никакого кумовства, никаких сговоров «ты мне, я тебе» нет и не будет, пока он главный редактор!..
Я вынужден признать, что здесь показания очевидцев расходятся. Одни утверждают, что кролик серой масти вбежал в зал из фойе. Другие клянутся, что видели собственными глазами, как какой-то человек в ложе выпустил его из плетеной корзинки. Так или иначе, но кролик выскочил на сцену. «Кролик! Кролик!» — раздались крики. Волосухин прервался и устремил на зверька взгляд, скорее удивленный, чем осуждающий.
Если читатель припоминает, в повести Якушкина все жертвы кролика Кузи, что называется, сами нарывались: засовывали руки в люк центрифуги. Теперь уже не литературный, а настоящий Кузя высоко подпрыгнул и всеми четырьмя лапами уцепился за лацканы волосухинского пиджака. И тут же, изловчившись, впился зубами в палец главного редактора патриотического журнала! Совершив эту явно противоправную выходку, соскочил на пол и в два прыжка скрылся за кулисами.
Ну, а Волосухин, как вы уже догадались, ударился в покаяние. Так и хочется заметить: вы, уважаемый Волосухин, не одного себя подвели! Вы еще заложили с потрохами множество преданных вам людей! Однако по порядку.
Волосухин рухнул на колени. Воздел вверх руку с укушенным пальцем, из которого уже струилась кровушка, и завопил дурным голосом:
— Православные! Равно и нехристи, поскольку вы тоже люди! Не слушайте меня, сволочь рваную! Не верьте ни единому слову!
На публику низвергся водопад потрясающих откровений, причем чрезвычайно разнообразных по тематике. Только что представившийся стопроцентным вегетарьянцем, Волосухин признался, что тайком трескает мясо. Так трескает — будь здоров! А вегетарьянство пропагандировал он по наущению своих покровителей со Старой площади. Там прикинули: мяса в государственных закромах осталось с гулькин нос, с трудом хватит для правящей элиты. Вот и придумали хитроумный способ, как снять в народе напряжение. Волосухину же за подлейшую рекомендацию посулили усиленный мясной рацион, включая кур. Он большой их любитель, особливо в жареном исполнении.
Кто-то в публике закипал праведным гневом, кто-то смеялся до слез, а кто беспокойно крутил головой, не в силах понять, что, собственно, происходит.
Волосухин съехал с мясной тематики на литературную. Признанный талант и даже вождь целого направления заявил, что он совершеннейшая бездарь, ничтожество, нуль без палочки. Может, в далекой и безвозвратной молодости и наблюдались проблески таланта, а теперь и говорить не о чем. Взять хотя бы роман «Верую в добро». Слепил его из ошметков прежних своих писаний. И как неоднократно уже поступал, швырнул рукопись пожилой литсотруднице на договоре: редактируй, подлая! Старуха забиралась рыдать под лестницу, потому как муки адские: язык кондовый, сюжет в раздрызге, концы с концами не сходятся. А деваться некуда. Литсотрудницы тоже хотят кушать. Заработала гипертонический криз, но довела хоть до какой-то кондиции. За что отстегнулась ей премия аж в сто двадцать рубликов.
Ну а дальше Волосухин тиснул роман в собственном журнале. Критики тут же подняли на щит. Попробовали бы не поднять! Он бы этих щелкоперов живо отлучил от кормушки...
В этот момент, похоже, в голове у Волосухина соскочил какой-то важный рычажок. Или, наоборот, этот рычажок заклинило. Прервав рассказ о собственных литературных проделках, он неожиданно напрямую обратился... к евреям!
Надо сказать, что журнал Волосухина держался на плаву не столько благодаря перлам художественной прозы и поэзии, сколько публицистикой. Произведения этого жанра, в том же ключе, что и эссе доблестного Перетятьки, находили своего читателя. Я полагаю, их одобрили бы и в ведомстве покойного доктора Геббельса. И вдруг — на тебе!
— Евреи! — закричал Волосухин, приложив ладошки ко рту на манер рупора. — Давайте наконец поговорим по душам! В чем виноват перед вами, простите! Но и вы тоже хороши! Предлагаю замиряться!
Трудно сказать, что за условия примирения хотел предложить Волосухин отсутствующим евреям. Из зала на сцену решительно поднялись несколько плечистых бородачей в черных косоворотках и в сапогах, схватили писателя-патриота под микитки и уволокли за кулисы.
Так славно складывающийся вечер был безнадежно испорчен. Правда, согласно программе на сцену вышел хор и оркестр народных инструментов. Специально для этого вечера композиторша Мухортова и ее супруг поэт Доброхотов сочинили песню, своего рода гимн под названием «Не позволим! Не простим!». Ее исполнение должно было стать апофеозом. Ожидалось, что публика подхватит повторяющееся в припеве название песни, тем самым будет продемонстрировано сплочение истинных патриотов.
Только публике было не до песнопений. Часть ее, взбудораженная и напуганная непонятным кроликом и зрелищем кающегося Волосухина, рванула к выходу. В проходах образовалась давка. Те, кто сохранил самообладание, оставались на местах и горячо обсуждали инцидент. Сходились на том, что кролик кроликом, а в том, что Волосухин продался жидам за свободно конвертируемую валюту, никакого не может быть сомнения. Хор и оркестр проводили жидкими хлопками. На том вечер и закончился.
А что же Волосухин? Его увели в гримуборную и заперли на ключ. Там он сразу заснул и проспал без малого два часа. Проснувшись, был снова как огурчик. О том, что он вытворял на сцене, ничегошеньки не помнил. Просто отбило у человека память.
История эта имела для Волосухина последствия если не трагические, то вполне драматические. На следующий день в редакции возглавляемого им журнала вспыхнул огонек смуты. Собрался коллектив, затребовали из дома Волосухина, и ему в два счета был вынесен вотум недоверия. Главным пунктом обвинения была его вчерашняя попытка замириться с евреями. Правда, в резолюции слово «евреи» в последний момент было заменено на «деструктивные элементы». Резолюция была доставлена руководству писательского союза для принятия мер.
Означенное руководство, обычно медлительное и малоподвижное, на этот раз действовало быстро и решительно. Минул день, и Волосухин был снят с должности главного редактора журнала «за допущенные ошибки и в соответствии с постановлением коллектива редакции». Чуть позже на этот пост назначили... кого бы вы думали? Ивана Степановича Перетятько! Его назначение коллектив редакции встретил с восторгом. Еще на слуху было его выступление на патриотическом вечере в зале имени Чайковского. Если читатель припоминает, я предсказывал новый виток в карьере Ивана Степановича и, как видите, оказался прав.
Относительно дальнейшей судьбы Волосухина я, к сожалению, ничего утешительного сообщить не могу. Лишившись журнала, он скоро впал в полное ничтожество. Бывшие дружки и почитатели дружно от него отвернулись. Он не мог теперь пробить в печать не то что роман, даже крошечный рассказик. А надо было кормить и себя, и семью. В конце концов Волосухин плюнул на изящную словесность и устроился банщиком в Сандуновских банях. Доставляет там клиентам пивко, а то и напитки покрепче и сравнительно неплохо зарабатывает...
Но обо всем об этом в оперативной информации, естественно, еще ничего не было. Постигнув наконец ее суть, Сергей Митрофанович с тревогой подумал о том, что чересчур уж много в последнее время творится в Москве совершенно непонятных вещей. Но деваться было некуда. Он стал соображать, что бы такое присоветовать вальяжному начальнику управления. Или даже самостоятельно предпринять...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |