Глава 7

Симпатичный городок Андреаполь. До Москвы пятьсот верст киселя хлебать, из них сорок такие, будто попали в зону артподготовки — сплошные рытвины, колдобины, жесткая, крутая волна, называемая автомобилистами «теркой». Добравшийся сюда путник, покрытый до бровей грязью в случае дождя или белой пылью, словно оперный Арлекин, в засушливое время года, попадает непосредственно в свое историческое прошлое. Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое-какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно-пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями — все те же. И огородики, и бабульки, торгующие под крытыми рядами грязного, но веселого от неожиданно прорвавшегося солнца базара, — свои, привычные.

Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо-беспрерывные дожди, и вдруг — солнце! Поверилось в чудо — вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи-затейницы. Что за роскошь — черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые «золотые» перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле «цыганский барон», процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.

Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает — «выпускники». Подзаработают зеки деньжат на внутреннем производстве, хлебнут лиха, и золото им для начала новой жизни в самый раз. На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище — явно не из автомобиля вышел, но и на «выпускника» не похож — борода и волосы не для лагерной вши рощены.

— Остынь, парень! — отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. — Кошелек я дома на камине забыл. И вообще, по понедельникам золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение! — Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху. С некоторым удивлением оглянулся на зеленое бревенчатое строение, являющееся передней стеной рынка. Барак представлял комплекс государственных учреждений: нотариальную контору, бюро технической инвентаризации, ЗАГС.

Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И наконец — удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: «Продам срочно «фольксваген», 7 дней из Германии, цвет — мокрый асфальт. И корову молочную черно-белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено».

«И то и другое надо! Пожалуй, без сена», — с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.

Неспешно обошел скудные рыночные ряды, представленные солеными огурцами, квашеной капустой, картошкой и молоком, купил стакан семечек прямо в карман куртки. Хозяюшки зазывали пробовать соленья, но тот отшучивался: «У меня жена дипломированная повариха». А на самом деле стеснялся. Во-первых — проблема выбора. Если попробовал у одной — других обидел. Во-вторых, если уж попробовал, надо брать, нравится или нет. Поэтому Максим, когда надо, делал покупки с налету, не пробуя, не проверяя на прочность. Ни торговаться, ни отказывать он пока не умел. Семечки оказались не жареные, а сушеные, от шкурки не отделишь. Но пахли уютом и детством. Каким таким детством? Не было у него в детстве семечек. Уроки музыки — это да. Конфеты «грильяж» с орешками, миндальные пирожные, сам миндаль в пористой туфовой кожуре и специальные щипчики к нему старомодного, из бывшей жизни, фасона. Бывшая жизнь... Да была ли она?

— Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо. — В живот человека с семечками уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно-черное.

— Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое. — Максим шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков. Дай ему волю — собрал бы всех бесприютных, что и делал в неразумные годы, несмотря на фортепиано и ковер в гостиной.

— Ну посмотрите хотя бы... — канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые. — Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.

Бормоча что-то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.

В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката «Дружба народов», теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием «Файф оклок у королевы», квадратные консервные банки с интригующей этикеткой «Масло оливковое. Девственное». На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово «вёрджин», что означало, в данном случае, первый отжим, а в иных — девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием «олив ойл», а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.

Несмотря на заинтересованный взгляд продавца, отвешивавшего гвозди десятилетней девочке, Максим осмотренное девственное масло не купил, двинулся дальше вдоль полок, изучая ассортимент. Термосы двухлитровые китайские с розовым фламинго на боку, изразцовая плитка производства Финляндии, навесные амбарные замки эпохи коллективизации и раскулачивания, ухваты, чайники «Тефаль», пилы, молотки, тиски и... — Максим, не удержавшись, покрутил в руках пригожую, словно крепенькая молодуха, дрель «Филлипс», многофункциональную, с набором сверл и дисков. Надо взять. Средства есть и дом собственный. Довоенный бревенчатый с износом 70%.

«Завтра вернусь с деньгами и прибарахлюсь основательно. Дрель куплю, лобзик, кровельное покрытие. Не шифер, не блестящий металл. Что-нибудь черепичное, андерсеновское, солнечной оранжевой окраски. А еще...» — размечтавшись, он дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки — в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую-то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.

— Продал? — поинтересовался Максим.

— Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч. — Он перебросил рюкзак за спину, словно мешок. Оттуда раздалось тоскливое поскуливание. — Это последний, бракованный. Топить буду. — Он с вызовом, прищурив желтый глаз, глянул на высокого дяденьку.

— Как топить? — оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.

— Обыкновенно. Ему Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще — не в породу. — Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся.

Откуда-то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.

Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:

— Продай мне.

— Говорю — хромой он. Бракованный. — Парень изобразил раздумья. — За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.

Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.

— Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, — объяснил очень довольный сделкой пацан.

Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.

— Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, — рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.

— Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается. — Отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.

— Нога здесь не при деле, — обиделся инвалид. — Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.

— Ох, уж нельзя за мужичка подержаться! — игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима.

Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.

В автобусе к нему пробрался паренек, долго сопел, а потом выложил:

— Я б его не утопил. На свалке бы оставил, там целая стая живет... — Он подумал. — Вообще-то Лапа, может, и гибрид. Ну, не совсем сторожевая.

— Что ж за порода? — уточнил Максим просто так, для разговора. Он не сомневался с самого начала, что приобрел то, что хотел, — настоящего высокосортного дворнягу.

— Леська у нас вроде овчарка, только одно ухо висит. Если это от Лохматого, то, может, кавказец будет. Лапы-то, гляньте, толщенные... — Уже у дверей, собираясь спрыгнуть со ступеньки, он добавил: — Прививку ему не успели сделать. Из-за укуса.

Час трясся замызганный до крыши автобус по грунтовке, переваливаясь из лужи в лужу, пугая гусей, подолгу останавливаясь у продовольственных деревенских точек, и наконец достиг центральной площади деревни Торопа. У остановки мок под дождем оголенный скверик. Вокруг него выстроились в каре строения общественного назначения: сельсовет, милиция, столовая. Имелась Доска почета с обрывками фотопортретов и выцветшими, по лени застрявшими здесь лозунгами. Пестрый щит с рекламой «пепси» выглядел попугаем, залетевшим в курятник.

Максим выгрузился, ощущая яркую радость от живого тепла на груди и думая о том, как здорово все получилось. У него теперь имелся дом и собственный верный пес.

«Вот и отлично, что взял собаку. Вот и пошли дела в гору, несмотря на тринадцатое...» — думал Максим, широко шагая по крутой деревенской улице к своей собственности. Путь неблизкий — вначале вниз к длинному, зигзагами тянущемуся куда-то далеко озеру. Обогнуть его и через поле взобраться на Первый холм, на самом верху которого, под укрытием березовой, давно облетевшей рощицы располагался погост. Среди серых холмиков карамельно светились яркие веночки свежих искусственных цветов, свидетельствуя о появлении нового жильца. «Дед Егор Беликов», — решил Максим. С гордостью ощущая себя местным, оглядел серые просторы и начал спускаться. Откуда-то, словно в марте, прорвалось солнце, и все преобразилось, заулыбалось, заиграло. Здесь, у подножия Второго холма, у Максима имелся пересадочный пункт — место отдыха с видом на озеро и оставшуюся чуть ниже деревню. В доисторические времена были эти края дном мирового океана, такого могучего, что обкатал он двухметровые валуны, словно гальку, и, отступая, бросил где попало назло грядущим земледельцам. Максимовский валун располагался удобно, прикрываемый с тыла густым орешником. Поколебавшись, он бросил на влажный камень холщовую торбу, сел и развернул лицо к контрабандному солнцу. Последовала минута покоя из категории тех, что нависают над землей в час всенародной скорби или радости. Обычно здесь думалось возвышенно и ясно. Но не на этот раз. Зашмякали по грязи шаги, с дороги свернул цыган с козой на привязи и направился к Максиму. Тот прикрыл глаза, сообразив, что цыган незнакомый и идет не к нему, а прямиком к озеру. Затертый до потери первоначального образа ватник, пудовые кирзачи, шляпа на седых патлах. Коза упиралась, а человек напевно ругал ее, склабя блестевшие сталью зубы. Тупой ужас застыл в белых козьих глазах с горизонтальными штрихами узких зрачков.

«Убивать ведет! — обмер Максим. И тут же строго осадил себя: — Ты не можешь спасать всех. Никто не может. Так устроено. Так надо». Прижав к груди спавшего под курткой щенка, он крепко зажмурился.