На крыльце одуванчикового дома сидели двое, у их ног примостился пес. Лапа на кого-то лаял во сне, щерился и тут же просыпался. Поднимал голову, смотрел на хозяев и преданно повизгивал. Августовский день перевалил за середину. Вдоль дорожки пышно цвели малиновые и белые флоксы, было слышно, как тяжело падают в траву поспевшие яблоки.
— Что это было, Марго? Или нам все привиделось? — Спрятав лицо в ладонях, Максим медленно приходил в себя, как после долгого обморока.
— Не знаю, милый... — откликнулась Маргарита, с сомнением глядя на свой пуховый синий пуловер, джинсы и жакет — одежду, в которой ходила на встречу с профессором, навещала Беллу, попала к Осинскому, а потом сбежала в Дом. — Неужели минул всего лишь один день? — Она медленно отняла руки Максима, заглянула ему в лицо. — Макс... Твои глаза, царапины... Тебя били. И волосы! Здесь на виске серебряная прядь!
— Мне было так страшно! — Он обнял ее и прижал крепко-крепко.
— Значит, все было...
— Не знаю, не знаю! — говорил Максим в ее щеку. — Вчера, да это было вчера. В Лапу стреляли... А меня увезли. О Боже, как же я не хотел умирать! Как больно было расставаться с тобой!
— И мне. И мне... — Маргарита отстранилась. — Сколько всего произошло! Что же с нами случилось, Макс?
— Ничего... Мы не изменились, мы остались прежними, любимая, — смотрел он иными, печальными глазами. — Я должен рассказать тебе свой сон.
— Я тоже...
Двое сидели на крыльце, говоря тиха и горячо. Солнце склонилось за елки на дальнем берегу озера. От цыганских изб доносились разливы гармони и увлеченное хоровое пение. Там играли свадьбу. Стало прохладно и сыро, за кустами легли сиреневые тени.
— Мы здесь, мы дома. Ничего страшного не случилось. А кажется, что пронеслась вечность. — Максим пощупал щетину, провел пальцами по царапине у сонной артерии, оставленной лезвием.
— Она пронеслась, Макс. Пронеслась, оставив печаль. Наверно, мы стали сильнее. И еще какая-то грусть... Нет, это оттого, что солнце уходит... Всегда именно в час заката мне чудится, что мы на краю света, что совсем одни и что нас подстерегает неведомое, — крепче прижалась Маргарита к Максиму.
— В эти минуты солнце покидает мир. Он сиротеет. И хотя умирает всего лишь один день, мир замирает в скорби.
— А людей охватывает печаль, словно жизнь кончается и надо подводить итоги.
— Надо идти в дом, зажигать огонь и думать о том, что завтра снова взойдет солнце.
— И так будет всегда, верно, Макс?
— Мы всегда будем вместе. — Максим поднялся и взглянул хитро: — Почему-то мне кажется, что тебя ждет на столе ананас и потрясающий ликер.
— Выходит, чудеса продолжаются? — Маргарита встала, почти сравнявшись с ним ростом, и подставила губы для поцелуя.
— Продолжаются. Будем всегда жить так, ладно?
...Когда землю покрыли густые сумерки, в печи желтого домика ярко пылал огонь. За столом, покрытым бархатной скатертью, под лампой с мандариновым абажуром, возле которой стояла вазочка с бледными астрами, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого волнения и счастья. В ногах на стеганом лоскутном коврике, свернувшись клубком, лежал Лапа, чуть заметно поводя настороженным ухом. Ему снился хороший собачий сон, в котором были вернувшиеся хозяева, прогулки по лесу, шумное плавание в озере за палкой. И не было ни одного врага.
Перед Маргаритой лежала рукопись Максима и папка с подаренными письмами. Уютно тикали ходики. На диване под ковриком с облаками и летящей женщиной спал Максим. Его дыхание было спокойным. Наплакавшись, Маргарита взяла листок, исписанный Максимом в день их разлуки, когда он ждал ее у накрытого стола, не ведая, что к дому уже мчится беда.
«Радость моя! Что бы ни делал я, о чем бы ни думал — я обращаюсь к тебе. В болезни и в здравии, в довольстве и в горе — я обращаюсь к тебе. Сейчас я жду твоих шагов на тропинке и тороплюсь выговориться. Будто предстоит нечто решительное, опасное...»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |