Глава 28

В гостиной все оказалось по-прежнему, словно и не было бала. Роланд в широкой белой сорочке дворянина-дуэлянта сидел у камина, кот возлежал рядом на коврике, Шарль в своем шикарном халате раскладывал на низеньком столе пасьянс, Амарелло продувал дуло жостовского нагана и протирал сталь замшевым лоскутом. Маргарита тихо остановилась в дверях, ощутив вдруг свою наготу и чудовищную усталость. Поколебавшись, она переступила порог комнаты, и в тот же миг приятное тепло окутало ее — черный, как сажа, мягкий мех накидки, предложенной ей после полета Амарелло, окутал озябшее тело.

— Вот и королева! — вскочил Батон. — Пора, пора к столу.

— Ну, наконец. Проголодались! — Роланд поднялся, размял спину и жестом пригласил всех занять места у обеденного стола, прихотливо сервировавшегося неизвестными яствами.

— Здесь свежая печень змеи, ястребиные глаза, слегка припущенные в сливках петушиные гребни, древесные черви из Микронезии и прочие праздничные деликатесы.

— Я совершенно сыта, — едва промолвила Маргарита, плотнее запахивая струящийся до полу мех.

— Ну что, бал не оправдал ожиданий? — косо взглянул Роланд и предложил ей сесть рядом.

— О нет, экселенц. Ваше шоу удалось, — ответила Маргарита чуть слышно, опускаясь на стул между Батоном и Роландом. — Много впечатлений, и никакого аппетита. — Она не стала рассматривать украшавшие стол яства, а устремила поверх них полный плохо скрытого страдания взгляд.

— Похмельный синдром, — философски заметил Шарль. — Эйфория свершенного возмездия сменилась упадком духа.

— Я благодарна за доверенную мне миссию. — Губы Маргариты сжались в бледную линию. Ее качнуло от усталости и пережитого волнения.

— Больше есть и меньше двигаться! — огласил предписание кот и взялся наполнить тарелку дамы маринованными червями фигового дерева. Та с отвращением закрыла глаза. — Ага, похоже, наш повар не угодил королеве. Куда подевалась эта противная икра и севрюжий балык? В конце концов, весьма кстати пришлась бы горячая сосисочка и чуток квашеной капустки.

Удостоверившись, что названные им продукты появились возле Маргариты, Батон налил какой-то жидкости в лафитный стакан.

— Это водка? — тихо спросила Маргарита.

Кот посмотрел на нее с глубокой обидой.

— Помилуйте, начитанная вы наша, разве коты когда-нибудь предлагали дамам водку? Здесь чистый спирт.

Роланд молча поднял стакан и чокнулся с Маргаритой. Маргарита опасливо глотнула обжигающую жидкость, но ничего плохого не произошло. Живое тепло разлилось в животе, мысли прояснились, вернулись силы и аппетит. Она стала жадно глотать икру — золотистую стерляжью, жемчужную белужью редчайшего засола и качеств, правда, не ощущая никакого особого, столь ценимого гурманами вкуса.

— Ах, как приятно ужинать вот этак, после трудов праведных. Запросто, — дребезжал Шарль. — В тесном кругу...

— Конечно, бал имеет свою прелесть... — Батон взял ломтик змеиной печени, окунул в соус «чили», сдобрил малиновым джемом, съел и после этого залихватски тяпнул вторую стопку спирта. — Бал — обременительное, но все же бодрящее мероприятие. Осмелюсь высказать критическое замечание: тому, кто намерен сохранить свой электорат, необходимо искать новые формы. А что мы видели только что? Сумбур вместо бала. Не та прелесть, не тот размах. И эта набившая всем оскомину идеологизация... развлекаться трибуналами и судами, простите, не смешно. Особенно здесь. Другое дело — Месопотамия. Или Америка — там готовится презабавный спектакль при участии президента... Вот если б здешнего застукали, допустим, с Басей Мунро... Все же как-то по-человечески, с огоньком...

— Полагаешь, надо непременно смешить публику и ограничиться рубкой голов посредством трамваев? — спросил Роланд, увлеченный ужином.

— В трамваях звенит и гремит вечное очарование. И эти рельсы — блестят, как лезвия! Если уж придерживаться традиции и хорошего тона, то стоит затеять подобный аттракцион где-нибудь в Вене, — размечтался Шарль.

— И кому там рубить головы? — полемически заострил тему Амарелло. — Неаккуратным налогоплательщикам, австрийским снобам, воротящим нос от иностранщины?

— Ну зачем, зачем? Всегда имеются взяточники, стукачи, грубияны и к тому же — лица противные. Это же классика. Неистребимый контингент, — размышлял Шарль, разделывая устриц, пищавших сверх всякой меры.

— Противные лица, человеческие слабости и местный менталитет не подлежат коррекции. Возьмем Россию. Изменилось многое. Теперь у них есть и дьявол, и Бог, и президент, и свобода слова, и налоговая инспекция, но... извините, не к столу, — в сортирах так же пачкают и предпочитают осетрину второй свежести. Воруют, грабят, мошенничают в особо опасных размерах и очень не любят тех, кто умеет работать честно, — подвел итог Роланд. — Так что противность лица — понятие относительное в конкретной социокультурной ситуации.

— Экселенц крайне прав! Красота — не показатель. Вернее, показатель, но не всегда. Кто, например, скажет, что Амарелло хорош собой? — Кот брезгливо передернул шкурой. — Кривоног, косоглаз, патлат! При всем при этом — нежнейшая душа! Умница, храбрец. Редкость, настоящая редкость!

— Концерт окончен. — Очистив взглядом стол, Роланд завершил трапезу и увеселительные дискуссии. — Мы засиделись. — Он взглянул на потолок, словно там находился циферблат. — Полдень на носу, поздний получился ужин.

— Полдень! — Вскочила из-за стола Маргарита и ринулась к окну. — Но в небе луна! — Она отдернула штору.

— В небе луна, в стене камин. В бокале старого венецианского стекла спирт. Ну и что? Не могу привыкнуть к ограниченности натуралистического миросозерцания. Плоско. Скучно. — Роланд тоже поднялся и небрежно махнул рукой, сверкнув лиловым перстнем.

За окном внезапно посветлело, словно поезд вырвался из туннеля. Ветер распахнул рамы и хищным вихрем пронесся по комнате. Погасло пламя свечей, туча пепла поднялась в камине, затрепетали края парчовой скатерти. Амарелло повел мясистым носом:

— Простите, экселенц, мне в самый раз прогуляться! Совершить оздоровительный моцион.

— Не стану задерживать, — без лишних слов согласился Роланд.

По-военному коротко откланявшись, Амарелло покинул гостиную через окно. В распахнутом прямоугольнике, на фоне сумрачного неба, надувался мрачными парусами мшистый бархат. Маргарита не отрываясь смотрела на темную статую с хищным, вовсе не шаляпинским лицом, вспоминая, что называли ее в народе «иродом»...