Глава 10

В вагоне электрички оказалось не много народу, хоть и ждали ее два часа. В расписании происходили сплошные отмены. Непонятно, кого вообще и какие дела гнали в Москву из глубинки в этот дождливый августовский день. Уже неделю природа заливалась слезами, и просвета не предвиделось. Почернели и ссутулились под дождем домишки за кривыми заборами, разлились на ухабистых дорогах смачные, замешенные с рыжей грязью лужи, нависло над осиротевшими без солнца перелесками и полями тяжелое небо, разбойничий ветер нещадно трепал отягощенные плодами яблоневые сады — последнюю радость уходящего лета.

Все это виделось Маргарите сквозь мутное стекло в кривых бегущих потеках. Ручейки бережно огибали оставшуюся метку — след двух ладоней. Максим прижал их к стеклу и шел за вагоном, пока электричка не набрала скорость. Маргарита рванула фрамугу, чтобы крикнуть ему самое главное. Но не смогла открыть. Больно выломала ноготь и опустилась на сиденье, шепча: люблю, люблю, люблю тебя...

Перрон, блестящий и черный, не просто оставался позади — он уходил в прошлое. На нем высокий мужчина в промокшей куртке с упавшими на лоб длинными прядями, а рядом пес с висячим ухом и поджатой к брюху лапой. Оба смотрели на Маргариту, и жуткая тоска, тоска, от которой воют, застыла в четырех глазах.

Господи! Что за дурацкая истерика! Расстались всего на несколько дней! Никого не гонят на фронт, Москву не бомбят оккупанты, меня никто не станет брать в заложники и Макс не уйдет в партизаны! Но почему так болит в груди? Что там колотится в панике — сердце, душа?

Лишь только, ритмично стуча колесами, электричка вылетела на чужие просторы, унося Маргариту все дальше и дальше от городка, боль стала тупой и слезы высохли, она отчетливо поняла: уезжать было нельзя. Ни за что нельзя! Ведь сидело отродясь в мозгах, в печенке, во всех потрохах предостережение: с любимыми не расставайтесь! Ни в один свод законов не внесено это правило, и все-таки — оно самое главное. Тот, кто потерял любовь, изменил ей, — шагнул в иную, изломанную, гибельную реальность, где заповеди «не убий», «не укради» и прочие жизненно важные ориентиры теряют силу. Они превращаются в звук, обращенный к глухому, в издевку, досаждающее своей лицемерностью назидание. Как если бы горбуну твердили о необходимости соблюдения хорошей осанки и грациозной походки... И потом, ведь совершенно невозможно думать, дышать!

Маргарита рванулась в тамбур, гонимая неодолимым порывом: выскочить на ближайшей остановке и вернуться в свой одуванчиковый дом. Господи, ведь по-настоящему необходимо только это — броситься в объятия Макса, прижаться и ощутить, как возвращается жизнь: две половинки единого существа соединились, все остальное — лишь дополнение к этому. Разлука несовместима с жизнью. Факт.

Только вчера еще жизнь была так сказочно прекрасна. Но предчувствие перемен витало в воздухе. Дождь барабанил по крыше, напоминая о том, что лето на исходе. Почему-то несколько раз заводил речь о Москве Максим, и Маргарита, все больше хмурившаяся, наконец взмолилась, вцепившись в рукав его свитера:

— Пожалуйста, перестань! Не хочу вспоминать о Москве. Я тетке и Аньке денег много оставила. До октября хватит. Нет. До ноября. Как только выпадет снег, начнем действовать... Ты завершишь свою книгу, и ее напечатают. А я поступлю на заочный в мединститут. Ведь будет же здесь когда-нибудь поликлиника? — отгоняя страх перед будущим, торопливо планировала Маргарита.

Максим крепко обнял ее, и страхи улетучились.

— Непременно будет! — с излишним пафосом подхватил он. — Среди озер, как в Швейцарии, вырастут на берегах ладные глазастые домики. Местные фермеры станут производить из антоновки вино. И однажды получит «Шато Козлищи» Гран-при на международной выставке. А зимой писатель Горчаков со своей супругой докторшей и детьми будут кататься по озеру на коньках!

— Не надо зимы. Пожалуйста! Я хочу, чтобы лето было всегда. Хочу просыпаться от солнечного луча на подушке и видеть тебя рядом, птиц на ветке яблони, георгины, заглядывающие в окно... И не надо шутить о будущем... Я боюсь его, Макс... Все время прислушиваюсь — вот так вдруг подойдет к двери и постучит.

Оба вздрогнули от окрика со двора. У калитки остановил велосипед сельсоветовский сторож в промокшем до черноты военном плаще:

— Хозяева, вам послание.

Максим, сбегав под дождик, протянул Маргарите мятый бумажный листок:

— Это тебе.

«Аня в больнице. Приезжай скорее», — писала тетка.

Всю ночь они гадали, что могло произойти. Максим собрался ехать в Москву с Маргаритой, но она уговорила отпустить ее одну. Почему? — От смутного потаенного страха. Москва — это Игорь, Пальцев, враги Макса, и главное — Ласкер и соблазн стать героем, пустить свое изобретение в ход, чтобы помочь всем...

В вагоне появились нищие, тараторя что-то заученно-жалобное. К Маргарите подошла пятилетняя девочка с безразличными, усталыми глазами. Она сунула деньги в грязную ручонку и быстро вернулась на место. Чужая беда притупила собственную боль. Стыдно. За всех стыдно и за себя. Нельзя прятаться, спасая свое счастье. Ни за что нельзя Маргарите становиться трусихой.

В большом лифте, полном людей в белых халатах, Маргарита поднималась на четырнадцатый этаж клиники. Окаменев, она старалась не думать о плохом. Только бы увидеть сестру. Только бы увидеть ее живой... Клиника называлась Онкологическим центром. После обследования в районной больнице Аню положили в отделение нейрохирургии.

Маргарита услышала голос сестры в коридоре — как обычно, звонкий и даже веселый. И тут же увидела ее — в ярком спортивном костюмчике, с болтающимися на шее наушниками плейера. Рядом с ней на диване у огромной пластиковой пальмы сидел парень — тоже в спортивном костюме и в тапочках. Шлемовидная повязка до самых глаз делала его похожим на героического бойца из военных фильмов.

— Аня!

Они бросились друг к другу, обнялись. Мара заплакала и все не могла успокоиться. Слушала рассказ сестры и ничего не понимала. Говорила Аня в основном о Леше — так звали физика, аспиранта МГУ, того, что сидел под пальмой в бинтовом шлеме. Он не пошел в бизнес, решил остаться нищим, но гордым рыцарем большой науки. Это почему-то очень нравилось Ане.

— Всего десять дней, как ему сделали операцию. А мы уже танцевали! На лестничной клетке. С плейерами в ушах! У нас одинаковые кассеты. Мне Леша переписал. Знаешь что? Ни за что не угадаешь — танго «Компарсита»! Клевая штука, отпад! Леша знает специальные движения, он ходил в секцию фигурного катания.

— Анечка, почему ты здесь?

— Меня Белла Аркадьевна устроила. Звонила, говорила с теткой, узнала, что я в больнице с непонятным диагнозом, и сразу перетащила меня сюда. Ведь надо было найти блат. И деньги.

— Диагноз выяснили? — замерла Маргарита.

— А, глупости! Пару раз меня прихватило головокружение, и вот здесь, в виске, болело страшно. Потом прошло. А на дискотеке было очень душно, и я вырубилась. Ну, рухнула в обморок. Валентина Карповна разоралась, что я на «колесах» или упилась. Потом я отключилась дома. Тетка вызвала нашу участковую. Та заохала и направила меня на обследование в больницу. Я хотела в твою попасть, ведь там твоя докториха знакомая и вообще все отделение. Оказалось, нельзя — не наш район... — Аня подняла на сестру виноватые глаза: — Я хотела наврать тетке, что в больнице, и сбежать к тебе. Но голова, как назло, жутко трещала... Пришлось лечь в районную. Там всякую фигню начали делать. Мочу в основном анализировали. Чтобы непременно в семь утра сдать. Это у них основное и любимое занятие. Мне медсестра объяснила — исследовательская база слабая, рентгеновской пленки на всех не напасешься, а здесь дело безвредное — раздавай пузыречки, и порядок. Я прямо взвыла. В палате восемь человек, в основном бабки. Удобства в коридоре, и никаких перспектив. Ты сама все знаешь... Однажды врывается ко мне дама — вся надушенная, шикарная. Как вихрь в палату влетела, пакет мой с барахлом подхватила и скомандовала: «Пошли!..» Теперь я здесь. Голова не болит, в обморок не падаю.

— Кто твой лечащий врач? Я должна с ним встретиться.

— Очень симпатичный молодой ординатор. А старикан-профессор только по пятницам приходит.

— И что говорит?

— Говорит, надо с родителями побеседовать относительно операции. Вот тебя тетка и вызвала.

— Аня... Ты уверена? — похолодела Маргарита.

— Чего ты паникуешь? Вон Леша так мужественно держался! Четыре часа оперировали. Теперь говорит, что это передо мной выпендривался и ради меня так быстро выздоравливает. Думал о том, как мы будем танцевать, и обязательно это танго, в шикарнейшем ресторане! Он уже в реанимации мечтал, чтобы зеркальные зайчики по стенам бегали, а я была бы в золотом платье с разрезами! Сплошное ретро! Мы обязательно в Испанию поедем. И в Бразилию, и в Париж. И еще в Санта-Барбару! Это совсем не дорого, если третьим классом. — Нагнувшись к сестре, Аня зашептала: — Здесь говорят, что под наркозом можно увидеть будущее. Леша видел... — Аня многозначительно улыбнулась.

— Девочка... — Маргарита пригляделась к сияющим глазам сестры. — Влюбилась... Вижу, влюбилась.

— Очень, очень сильно. И теперь ради Леши совсем быстро выздоровею. Вот ни чуточки операции не боюсь. Ну, совсем немного... А ведь подумай, если б я сюда не попала, то мы бы могли не встретиться. Ужас. Хочешь, я тебе стихи принесу? Он для меня каждый день пишет. Как Петрарка для своей Лауры.

— Ты изменилась, Нюточка.

— Вот еще. Это вы меня за дурочку держали. Я всегда много читала. Под одеялом. В основном, что было не положено. Сборник «Стихи о любви» я еще в третьем классе изучила. Только скрывала. Теперь другой имидж в моде.

— Для дураков. Не для таких, как твой Алексей.

— Так ведь он один. И я совсем не рассчитывала, что встречу. Вот повезло! — Аля повисла на шее сестры, как делала еще в детстве, когда не стало матери. Маленькая девочка, ища защиты, прижималась к взрослой, но тоже маленькой и растерянной. Теперь, обнимая друг друга, плакали две молодые, но сильные женщины. Маргарита содрогнулась от стыда, вспомнив о том, как хотела выйти из электрички.

— У тебя-то как? Удивляюсь — моя железобетонная Мара плакать научилась!

— Это от счастья. И еще от того, что я теперь другая. Маргарита.

— Понимаю. Булгаковская, да?

— Максимовская... Не думай, что я хотела вас бросить. В сентябре мы собирались вместе приехать и все решить.

— Вот и приехала. Пал Палыч, мой врач, раньше двух после операции не освобождается. Ты должна пока познакомиться с Лешей. Сиди здесь, под фикусом, я его приведу.

Аня упорхнула, Маргарита оглядела холл. Черная мягкая мебель под кожу, столик с газетами и журналом «Здоровье». В обрезанной пластиковой бутылке букет хризантем. В углу телевизор, на стене пейзаж с волнами и кашпо с плющом. В креслах под изображением мутно-зеленого шторма сидела странная пара. Старушка с коротким седым бобриком и худой носатый старик кавказского типа. Оба явно не посетители и похожи на супругов. Очевидно, из-за одинаковых вязаных жакетов буроватой толстой шерсти. На коленях «супругов» лежали пластиковые пакеты с клубками шерсти, оба сосредоточенно работали спицами.

«Всюду жизнь», — подумала Маргарита, вспомнив Варюшу, которую поселил в ее памяти Макс. Варюша носила теплые жакеты из шерсти колли, связанные подругой Диной. «Как знать, — подумала Маргарита. — Загадочны тропы людского муравейника, мы даже не знаем, сколь часто встречаемся с людьми, касавшимися так или иначе нашей судьбы или даже пересекшими ее по самому центру». Ей захотелось окликнуть женщину по имени, но она сдержалась...

Бритую старуху, обраставшую после химиотерапии, действительно звали Дина. Именно она снабжала бабушку Макса и его самого теплыми вещами. У Дины сменились три поколения излюбленной ею породы собак. Год назад она потеряла мужа, а вскоре последнего друга — колли по имени Колла Брюньон. И осталась совсем одна с мешками пропахшей нафталином пряжи и злокачественным затемнением в левом полушарии. Вместо того чтобы скончаться в районной больнице, Дина попала сюда по великому блату: у доктора филологии Джеральдины Ковачек — полуиспанки-полупольки, остались влиятельные ученики.

Тяжко и пусто было на душе знающей свой приговор женщины. В очереди у рентгеновского кабинета она увидела старика с потерянным лицом. Так выглядят заблудившиеся в толпе собаки. Словно за соломинку утопающий, старик держался за спицы. Вязал упорно и неумело. Дина подсела. Айдын Надырович плохо говорил по-русски. Но для того чтобы показать вязку, много слов не требуется.

Дина подарила старику килограмм собачьей шерсти и теплый жакет, который вывязала специально для него. Это были самые радостные недели за последний год, наполненные смыслом и любовью. Теперь они часто сидели рядом, мелькая спицами и обмениваясь короткими фразами, в которых была вся жизнь.

— Ты совсем как моя жена, — сказал Айдын, наблюдая за работой Дины. — Смотрю на твои руки — вижу ее. Необразованная женщина была. Книжки мало читала. Ты — ученая. А руки совсем похожи. Красивые.

Господи! Сухонькие, в темных пятнах и набухших жилах, столько переделавшие, столько сновавшие... Лица у стариков разные, а руки одни. Полуграмотный старик из абхазской деревни и некогда светская, некогда блиставшая в ученых кругах москвичка сидели рядом, ощущая себя самыми близкими людьми на свете.

Им одновременно объявили приговор, и они приняли решение переселиться в хоспис, чтобы умирать вместе.

Айдын Надырович гордился сыном, разбогатевшим в Москве. Он никогда не узнает, что ради его лечения Начик вошел «в дело» — стал приторговывать наркотой. А Джеральдине не дано будет получить весть от Максима Горчакова. Потому что промолчала сидевшая напротив нее в холле сероглазая женщина...

— Алексей Владимирович Векшин. Аспирант МГУ. Очень талантливый, — представила Аня коренастого паренька в повязке, с глазами вечного мальчишки и неунывающего искателя.

— Вижу, — сказала Маргарита. — Аспирант он временно. А вообще — мастер.

...Чмокнув сестру на прощание, Аня смущенно шепнула:

— Ты попроси Пал Палыча, может, все же обойдутся без операции?

Доктор Пал Палыч привел родственницу больной в ординаторскую:

— Мне известно, Маргарита Валдисовна, что вы медработник и заменили Ане мать. Уверен, вы примете правильное решение. Вашей сестре пятнадцать.

— Скоро шестнадцать.

— Все равно она не способна здраво оценить ситуацию. — Он отвернулся к окну. — Позволите закурить? Случай сегодня был сложный. Я ассистировал...

— Ане необходима операция?

— Мы тщательно взвесили все возможности. Опухоль неприятная, но пока локализованная. Учитывая возраст, можно рассчитывать на то, что хирургическое вмешательство окажется результативным... Последующие курсы радио- и химиотерапии, регулярное наблюдение, щадящий образ жизни...

— Боже... — прошептала Маргарита, не веря услышанному. Почему-то она подумала, как потрясет Аню потеря ее чудесных волос, столь важных в модельной карьере. — А без операции никак нельзя?

— Химия, облучение... Вы сами знаете, как избирательно действуют эти методы. Кому-то везет, кому-то нет. Конечно, мы можем положиться на «авось». Припугнуть болезнь и каждый день ждать, когда она снова выпустит щупальца.

Схватившись за голову, Мара воскликнула:

— Ну отчего, отчего это?

Пал Палыч развел руками:

— ОБЗ. Один Бог Знает. У нас здесь в основном такие случаи.

— Это не Бог! Это черт, черт! Бог не может...

— Успокойтесь, надо надеяться на лучшее. Есть хороший пример — Алексей Векшин. Парень хорошо идет на поправку. Кстати — похожий случай. Но причина известна — травма головы при падении на коньках.

— Мог бы и другим местом стукнуться или — полегче. Виноват в данном случае лед, — молвила Маргарита, тупо глядя в угол.

— Вы не на юридическом учитесь? Все ищете причинно-следственные связи. Будто это может что-то исправить. Посмотрите, вторую неделю льет как из ведра, а в Греции горят целые районы... От одних только капризов природы человечество страдает не меньше, чем от последствий технического прогресса. И это называется «стихийное бедствие». — Врач приблизился к посетительнице: — А если честно, Маргарита Валдисовна, разве все наше существование не подходит под категорию ОБЗ? Э-эх, простите, у меня обход. — Загасив сигарету, он проводил Маргариту к двери: — Жду вашего решения.

Почти машинально Маргарита добралась до дома.

Тетка поджарила яичницу и, сев напротив вяло жующей племянницы, начала длинный монолог, в котором были и сетования на судьбу, и жалобы, и просьбы. Маргарита не слушала, она подняла глаза на Леокадию, лишь увидав в ее руке покачивающийся на тонкой цепочке крестик.

— Вот все и говорят, одна надежда на крест. Ольга-то вас еще младенцами втайне от мужа покрестила. С моей помощью. Боялась все. Как же, Валдис Янович — член партии! Да и она под стать мужу — кандидат химических наук. Однако ж сестру свою больную, меня то есть, с дочками в церковь заслала, чтобы обряд крещения произвести. Но к церкви Ольга вас не приучала и сама была не очень-то верующая. Как все тогда. Крестики ваши нательные потерялись где-то. Вот этот я для Анюточки в храме купила. На колени встать не могла, чтобы помолиться, но батюшка простил. Медный он, недорогой, но по всем правилам освещенный. — Тетка надела цепочку на шею Маргариты. — Как будешь в больнице, так и повесь ей. Жить-то девочке надо теперь с Богом в душе. На него только и надежда.

Боясь разрыдаться, не слушая больше причитаний тетки, Маргарита закрылась в комнате Ани. На стуле лежал ее свитерок. На диване — растрепанная стопка журналов и розовый плюшевый медвежонок — давний подарок от Мары к девятому дню рождения. Изрядно потертый, с косо подшитым ухом, он все равно был самым любимым — Нюша засыпала, обнимая зверюшку.

Включив настольную лампу, Маргарита укуталась в плед и принялась думать. В двери тихо проскользнул Везун, уцелевший в давнишней бойне кот. Принюхался, узнал хозяйку и устроился у нее на груди, уютно бурча.

По карнизу неугомонно, зло колотил дождь, и было ясно, что встреча с Максимом состоится не скоро...