Покинув Москву в самом начале января, Роланд вернулся только в июле. Все это время в Холдинговом Центре кипела работа. Иностранные компаньоны фирмы MWM приняли активное участие в деятельности «Музы», оснастив всем необходимым уютное казино. Работников культуры почему-то тянуло туда, как мух на мед. Там проигрывались в пух, уверяя, что делают это от всей души, поскольку половина вырученных средств отчислялась в различные благотворительные фонды. В связи с этим у компаньонов Пальцева появилось множество забот, а на дверях особнячка красовалось расписание приемных дней. Кроме того, работавшим в столице помощникам Роланда пришлось взвалить на себя ответственность за поиски подземного клада и выполнить еще одно маленькое дельце. По строго секретной договоренности с Пальцевым, через скрытые ходы лабиринтов фирма MWM разместила под фундаментом Храма некие ящики добротной упаковки. Об их содержимом иностранцы Пальцева расспрашивать не стали, и он вздохнул с облегчением.
Надорванный работой с общественностью, Батон вывел пару научных формул: «Ничто так не портит человека, как бескорыстная забота о ближнем. Нет сферы деятельности более вредной, чем святая благотворительность». А Шарль, серьезно отнесшийся к новым обязанностям, пополнил гардероб деловыми костюмами.
Все заметили, что возраст вернувшегося в Москву Роланда стабилизировался возле сорока. Это свидетельствовало о внутренней собранности и готовности к действиям. Он был бодр и целеустремлен, хотя и наигрывал сибаритскую хандру. Выслушав отчет по всем направлениям деятельности, экселенц скромно отужинал в кругу друзей и рано удалился в спальню, жалуясь, что Москва навевает на него меланхолию.
Ночь прошла тихо. Над арбатским переулком поднималось серое столичное утро. За окном спальни, скрытым двойными шелковыми шторами цвета индиго, раздавались отрывистые команды: «Двое за тумбу! Четвертый прикрывает вход! Держать контакт!»
— Что там у вас происходит? — Экселенц завтракал в постели. Кроватный столик был сервирован Амарелло со старанием горничной приличного отеля. Среди предметов серебряного кофейного сервиза стояла даже вазочка из туманного топаза с огненной лилией. — Помнится, здесь были весьма популярны учения ПВО. Вся страна увлекалась дирижаблестроением. Интересно, они все еще применяют противогазы? — Роланд вернулся к подрумяненному тосту с белужьей зернистой икрой.
— Никаких дирижаблей. Никаких учений, экселенц, — доложил Амарелло, приобретший выправку английского мажордома. — Прибыли посетители. Наш Центр оказался востребованным. Мы нужны россиянам.
— Ахинея. — Роланд жестом отослал Амарелло прочь.
Но тот не успел покинуть спальню — в двери с золоченой резьбой втиснулись двое и встали, затаив дух.
— Вижу по вашим лицам, что вы готовите какую-то мерзость. Держите ее при себе, я сегодня не в духе.
— У нас приемный день, экселенц, — доложил Шарль, одетый с преувеличенной корректностью — в пару из черного крепа, расшитого вручную букетами незабудок. Лазурь атласного жилета слепила глаза.
— Бред. — Роланд зевнул в ладонь.
— Ну почему нельзя немного посидеть в кабинете? Ну просто так, из удовольствия. Кошмарный комфорт, экселенц, мы так старались! — Сделав шаг вперед, Батон склонил голову набок и даже вроде тихонько заурчал, выражая полную кошачью преданность. По случаю приемного дня кот тоже преобразился: стан рыжего мордатого юноши чрезвычайно плотного сложения обтягивала белая черкеска с рядами газырей. Вместо патронов в ячейках торчали цветные головки фломастеров и золотые колпачки ручек. На озаренном молодым энтузиазмом лице поблескивали очки со стеклами йодистого цвета. — Я референт господина де Боннара, — объяснил он. — Никак невозможно в таком деле без референта. И имя у меня звучное — Ба Тоне. Ударение на первом слоге. Что-то англосакское.
— И по сему случаю этот чеченский карнавал?
— Я стараюсь использовать фольклорные костюмы разных этнических групп, чтобы не обидеть национальных меньшинств. И не делаю никаких предпочтений.
— Видели бы вы, экселенц, этого референта в казачьей папахе или тюбетейке! У-у-у, классное зрелище, за отдельные деньги! — загоготал Амарелло. — Посетители валом валят, весь ковер на лестнице затоптали.
— Н-да... — Покончив с завтраком, Роланд промокнул губы тонкой салфеткой из тайландского шелка. — Создается впечатление, что я попал в Комеди Франсез, отчаявшейся на сценический союз с режиссером-абсурдистом.
Амарелло подхватил столик:
— Что еще изволите, экселенц?
— Покою. — Он спустил с кровати на распластанный у ее подножия персидский ковер узкие смуглые ступни, бормоча под нос: — «Я по свету немало хаживал...»
Батон и Шарль довольно переглянулись — что бы ни изображал сейчас Роланд, ему явно нравилась затеянная игра.
В холле особняка уже стоял человек, миновавший двор и проникший внутрь при помощи швейцара — рыжего коротышки в прикиде Майкла Джексона. Несоответствие интерьера Холдингового Центра, выдержанного в стиле нефальшивой дворцовой роскоши, и персоны швейцара последнего не смутило. Господин Бермудер повидал немало, особенно за границей.
Будучи двадцатипятилетним аспирантом Института восточных языков, Вася Бермудер в качестве военного переводчика попал на Международный форум театральных деятелей с высшим представителем театральной общественности Союза. Форум происходил в Нью-Йорке, в обстановке фантастического комфорта и нереального стечения знаменитостей.
Переводчик сидел рядом с патроном, потел под кримпленовым костюмом, сшитым в ателье ВТО специально для поездки, и старался донести каждое слово докладчика — самого знаменитого режиссера в мире. Знаменитость была настроена серьезно, назвав свой доклад «Похороны театра». Фраза «театр умер» звучала часто, отчего благородное лицо патрона Бермудера осунулось и постарело.
По левую руку от переводчика располагался представитель такого крутого авангарда и такого заоблачного полета, что даже процедура обкусывания ногтей, занимавшая экспериментатора на протяжении всего доклада, казалась советскому юноше захватывающе смелой и предельно элегантной.
«Мы стоим у разверстой могилы...» — очередной раз гробовым голосом сообщил выступавший, Василий перевел, стараясь придать высказыванию полемически-вопросительную интонацию. Шеф сунул в рот валидол, но вместо знакомого ментолового запаха Бермудер уловил другой, тоже знакомый. И одновременно услышал характерный звук. Скосив глаза влево, он обнаружил то, что оказало роковое влияние на его последующую переводческую карьеру.
Вернувшись на родину, Бермудер взахлеб делился с друзьями впечатлениями, вывезенными из Америки. Самыми сильными из них оказались приобретение кожаной куртки за пять долларов и происшествие на Форуме театральной общественности. А именно то, что советский гражданин видел собственными глазами — знаменитейший прогрессивный режиссер-авангардист, сидевший от него по левую руку, не желая, очевидно, прерывать слушание речи выходом в туалет, пустил струю прямо под бархатное кресло. «Вот что значит настоящая свобода», — комментировал свой рассказ путешественник. Его с интересом слушали, но верить отказывались. Однако после этого случая Бермудер, владевший тремя европейскими и двумя восточными языками, почему-то стал невыездным.
С тех пор многое изменилось, но, что бы ни делали в его присутствии иностранцы, Бермудера ничто удивить не могло.
— Ждут, — прогундосил некондиционный швейцар, дернувшись набок, что, вероятно, означало поклон, поскольку фигура визитера требовала повышенной учтивости.
Пятидесятилетний Бермудер давно не заблуждался по поводу собственной внешности. С тех пор как жертва хронического нарушения обмена веществ перестала приобретать в магазине «Богатырь» изделия фабрики «Красная большевичка», комплекс физического несовершенства как рукой сняло. Сто пять килограммов живого веса сами по себе действовали внушительно, а в сочетании с элегантным костюмом, основательной мордатостью, низким голосом и угрожающим отсутствием юмора — приводили в трепет. Жизненный опыт научил Бермудера серьезности. Шутить он не любил и другим не позволял.
Будучи членом благотворительного фонда «Музы», он явился к иностранным инвесторам по наводке Пальцева, отозвавшегося о партнерах с многозначительной лаконичностью: «Бандиты».
Бермудер поднялся по роскошной, ковром покрытой лестнице, прошел пустым коридором, в котором почему-то витал запах церковных свечей, и увидел распахнутую двойную дверь.
Кабинет показался ему огромным для небольшого особняка и убийственно респектабельным. Дубовые стеллажи, полные книг, поднимались до рассеченного темными балками потолка, тяжелые сумеречные портьеры скрывали свет летнего дня, мягко светились повсюду скрытые черными колпаками лампы. Визитер решил, что, если дело выгорит, он создаст в фамильном особняке точно такую рабочую обстановку.
Из-за стола с радушной улыбкой поднялся господин в незабудках и выпендрежном пенсне. «Американский еврей, голубой. Возможности огромные. Шельма, врун. Клюнет», — поставил моментальный диагноз Бермудер.
После церемонии теплого знакомства прибывший занял место в нежно облепившем его кресле необычайной пухлости и глубины, достал визитную карточку и твердую бумагу с вензелями, печатями, подписями. Из карточки следовало, что визит в Холдинговый Центр нанес содиректор крупнейшей российской кондитерской фабрики, ведущей родословную от знаменитой дореволюционной фабрики Теодора Эйнема. В бумаге же говорилось, что господин Бермудер волею судеб является прямым наследником Эйнема, хотя и по боковой, внебрачной линии. В связи с чем особняк господина Эйнема в уютном замоскворецком переулке, незаконно захваченный некой сомнительной фирмой, Бермудер считает не только своей собственностью, но и историческим памятником, за восстановление которого в духе семейных традиций охотно берется. Разумеется, после того, как станет законным владельцем собственности.
— Какая трогательная история! — сочувственно закивал Шарль. Сквозь навернувшуюся слезу внимательно пригляделся к собеседнику, расцвел: — А ведь похожи! Похожи, канашка вы мой!
Не терпевший фамильярности Бермудер, глазом не моргнул и ни капельки не смутился пассажем незабудкового американца. Он имел представление о внешности основателя фабрики, являвшей полную противоположность его собственной.
— Увы, многие моменты, особенно правдивые и касающиеся выгодной наследственности, доказать трудно. В этом и состоит... и состоит некоторая проблема. Полагаю, вам, как людям с серьезными европейскими связями, не составит особого труда получить от германских учреждений подтверждение законности моих притязаний. Я готов обсудить необходимые расходы, — обстоятельно объяснился Бермудер, но обнаружил на лице американца полное отсутствие понимания. Словно все это он доложил дантисту или, еще хуже, — следователю.
Бермудер резко вспотел, вероятно, по причине магнитной бури, вызывавшей у него спазмы сосудов. О повышении давления свидетельствовал и кондитерский аромат, преследовавший несчастного в самые скверные и ответственные минуты. Трудно поверить, но однажды прямо из зала заседаний правления фабрики, где содиректор выступил с отчетным докладом, он ринулся в туалет, надеясь перебить иными запахами ванильную тошноту. Там оказалось чисто. Страдалец припал к унитазу, как припадает к фонтану на площади южного городка истомленный жаждой путник. Стоя на коленях, он мысленно вызывал самые омерзительные образы, способные победить видения шоколадной патоки, фруктовых сиропов, сливочных помадок с орехами и благоухающей кокосовой стружкой. Бермудер ненавидел сладкое и, дай ему волю, привлек бы к уголовной ответственности всех, употреблявших конфеты.
— Полагаю, нам будет совсем не сложно установить факт наследственности, — схватил наконец суть дела американец. — Сущие пустяки. Переговорим с вашим э-э-э... прадедушкой. Да, собственно, к чему посредники? Вам самому будет приятно. Зов крови, знаете ли, страшная вещь!
Бермудер достал платок, чтобы вытереть взмокшую лысину, но вспомнил о вживленных по настоянию юной подруги нейлоновых волосах и мысленно послал подругу очень далеко. Кожа под синтетическим ковриком разве что не дымилась, а горела так, словно он гулял по турецкому базару в самый апоплексический полдень. Без фески, без денег, на грани гипертонического криза. И на этой самой бредовой грани Бермудер заметил одетого чеченцем рыжего юношу у книжных полок. В результате действий рыжего кавказца стеллаж отъехал в сторону, открывая темный проем. Из проема выкатила фура с огромным черным ящиком, как в аттракционе Игоря Кио.
— Я не любитель искрометного юмора и забавных сюрпризов, уважаемые. Альберт Владленович отрекомендовал мне вас как солидных партнеров, — не теряя присутствия духа и даже несколько надменно молвил Бермудер, отвернувшись от ящика.
— Помилуйте! Кто здесь шутит? Какие сюрпризы?! — всполошился де Боннар, наполнил из сифона хрустальный стакан и протянул гостю. — Мерзость совершеннейшая эти ваши «Сюрпризы»! Я имею в виду, сами понимаете, одноименный конфетный набор.
— Согласен, — коротко обронил гипертоник. — Речь сейчас не о них.
— О них, о них! — проухало в ящике.
Бермудера развернуло к голосу вместе с креслом, и он вроде оказался даже не в первом ряду, а непосредственно на самом манеже в процессе показа иллюзиона.
Стенки отвалились в стороны бесшумно, что редко удается в цирке. Внутри ящика оказалось кресло, в котором в позе Чайковского у Консерватории сидел благообразный джентльмен. Вместо дирижерской палочки он держал на вдохновенном отлете внушительную пачку шоколада. У ног джентльмена располагались две глазастые девочки в бантах, навитых локонах и розовых газовых платьях. В пухлых ручках малюток находилась широкая бронзовая лента, овивавшая колени сидящего. На ленте горела надпись: «Теодор Эйнем».
«Восковая фигура, — с облегчением догадался Бермудер. — Надеются толкнуть наследнику по случаю».
— Беру, — не стал торговаться содиректор. — Весьма впечатляет. Отличная работа. Великолепный экспонат для музея фабрики.
— Это человек, чьим именем вы козыряете, — строго сказал рыжий секретарь. — А между тем, взгляните сами... — Он положил перед визитером стопку листов из уголовного дела 80-х застойных годов, где фигурировали цифры гигантских хищений, происходивших на фабрике. — Цистерны коньяка, вагоны сахара и какао! Не говорю уже об орехах и специях, — напирал «чеченец». — Поразительно, как при таком размахе воровства ваша фабрика умудрялась что-то выпускать! Причем это «что-то» неизменно являлось дефицитом. О, незабвенные подарочные ассорти по 4 р. 50 коп.! Сон Шахерезады!
— К чему лирические экскурсы в прошлое? Я был школьником, когда агонизировало советское производство, и приложил все усилия, чтобы возродить дело на новых принципах и стать реальным наследником фирменного знака Эйнема. — Выпуклые глаза Бермудера смотрели с рыбьей бесстрастностью.
— Вы стали законным наследником вот этих прощелыг! — Длинный палец де Боннара ткнулся в листки уголовного дела. Склонившись к посетителю, американец заглянул в блестящее испариной, ничего не выражающее лицо. — Признайтесь откровенно, канашка, сколько за вами числится?
Бермудер хотел встать и молча удалиться. Но кресло буквально влипло в бока и ляжки, тело охватила истома, как на горячих камнях гагринского пляжа.
— Я имею оклад, акции... — пробормотал содиректор.
— А у меня тут другие данные, — удивился секретарь, пошуршав подшитыми в папку бумагами. Бермудер успел заметить в папке то, что скрывал от всех, — личный счет в отделении банка на Каймановых островах, купчую на дом в Испании, счета из лондонского магазина «Аспрей энд Гаррард», где его супруга приобрела кроватку для любимого терьера всего за три тысячи фунтов. — Вы не самый жадный, канашка. И не мне учить вас жить, — удрученно вздохнул незабудковый американец. — Оставим хищения, маленькие человеческие слабости. Объясните, что значит вот это?
Секретарь тотчас же поставил на стол стопку огромных конфетных наборов и подал гостю верхнюю коробку с гигантским букетом роз на крышке и обстоятельным досье на донышке.
— «Подарочный набор». ГОСТ 4570, — опуская веки, чтобы не видеть этого, пробормотал Бермудер.
— Тут вот по-русски и по-английски сказано, что ваша фабрика продолжает славные традиции предприятия Теодора Эйнема, — ознакомился с текстом на дне коробки секретарь и протянул «Подарочный набор» содиректору с убийственными словами: — Извольте откушать, неуважаемый.
— Не ем сладкого, — слабо отмахнулся Бермудер, пряча лицо в ладонях.
Тогда секретарь поднес коробку восковому немцу. Тот, отшвырнув свою шоколадку, взял конфету, живо очистил ее от фольги и надкусил. На восковом лице обозначилась заинтригованность. Орудуя быстро и ловко, чучело Теодора Эйнема перепробовало остальные конфеты, благо они были разложены в пластиковых гнездах с предельной скудностью, подобно драгоценностям в витрине супердорогого магазина. Последний фантик немец уронил на пол, повел шеей с тоской висельника и выпучил глаза на Бермудера. Содиректор усилием недюжинной воли удержал на багровеющем лице мину под девизом: «есть много, друг Горацио, на свете...» И даже вопросительно приподнял левую бровь.
Глядя на него, трудно было догадаться, что внутри масштабного тела бушуют противоречивые чувства. Их перекрывали позывы жаждущего освободиться желудка — во рту страдальца разлился неистребимый вкус переслащенной помадки с отдушкой дешевого мыла, словно не восковой истукан, а он сам употребил весь «Подарочный набор» ГОСТ 4570.
— Взгляните на старика — он плачет! — с пафосом водевильного отчаяния воскликнул, всплеснув руками, де Боннар. — Хотя ему-то, мертвецу, в сущности, все равно. А меня живо интересует, каким образом в подарочной коробке столь триумфального оформления, представляющей образцы фирменной чести кондитера, оказались конфеты дешевые и прескверные, заставившие страдать вашего родственника?
— Наша фабрика выпускает десятки наименований качественной продукции, — на автопилоте выдал дежурную фразу содиректор.
— Факт, — подтвердил секретарь, хрустя эйнемовской шоколадкой. — Выпускает. Только вот изделия, находящиеся во всех этих коробках, наши эксперты охарактеризовали как «типичное советское дерьмо». Именно так, экскьюз ми май рашен. Безработные стран Западной Европы отказались их есть даже за определенное вознаграждение, парижского клошара, отведавшего по нашей просьбе пару конфеток, рвало прямо в Сену.
— А говорили нам, что не любите сюрпризов! — Незабудковый весельчак снисходительно потрепал толстяка по нейлоновому темени. — Ведь были шалуном в детстве, а? Упаковывали в нарядную коробочку собачью какашку, перевязывали ленточкой и дарили любимой девушке... вот и сложились профессиональные пристрастия, непередаваемый почерк таланта.
— Вы меня не путайте, — твердым голосом сказал Бермудер, уклоняясь от поглаживаний голубого. — Зачем устраивать цирковой аттракцион в деловом разговоре? Скажите прямо, что не заинтересованы моим предложением.
— Ну с чего вы взяли, что не заинтересованы? Вы просили об установлении законных прав в наследовании? И вот! Кто сделает это лучше родного прадедушки? — Де Боннар обратился к восковому основателю: — Что скажете по этому поводу, господин Эйнем?
Чучело темпераментно произнесло что-то по-немецки и зациклилось, как поломанный патефон, на одной фразе. Бермудер случившегося никак не осмыслил и сказанного не понял. Все смешалось в его голове. С книжных стеллажей, словно чертики из табакерки, посыпались разные субъекты, отдельные из которых показались содиректору знакомыми, например, Карл Маркс, Ги де Мопассан, Лев Толстой, Василий Теркин и даже крупная дама по имени Аврора Дюдеван в прическе на прямой пробор и длинных юбках. Все они тыкали пальцем в Бермудера и на разных языках восклицали: «Типичное советское дерьмо». Даже благообразный палестинец в клетчатой скатерке на голове, возможно, сам Арафат, был среди хулиганов. Пользуясь фарси, он присовокупил к высказыванию отборную матерщину.
Бермудер пятился, наступая на чьи-то ноги, путался в дамских юбках, спотыкался о музейную обувь. При этом некто типа бравого солдата Швейка щекотал его под ребрами, а восковой немец все твердил нечто невнятное.
— Вы, очевидно, подзабыли родной язык, наследничек, — ласково подмигнул толстяку де Боннар. — У прадеда к вам просьба.
Бермудер напрягся, все еще не теряя надежды на серьезный поворот дела.
— Не поняли произношения? Извольте, я помогу. Господин Эйнем говорит следующее: «Кис михь ин арш». Что по-русски означает несколько необычное пожелание...
— «Поцелуй меня в задницу», — машинально перевел бывший переводчик и из последних сил рванулся к двери. Но уйти от ответственности Бермудеру на сей раз не удалось: перед ним возник восковой зад основателя фабрики, и к нему в прединсультной истоме прильнули пухлые уста содиректора...
В тот же день Шарль де Боннар принял человека, просившего об инвестициях для «Фонда защиты сирот имени захоронения останков семьи Романовых». Глаза у человека были честные, лицо открытое и мужественное. Такой пойдет за сирот грудью против танков, баллистических ракет, голыми руками задушит мафию и снимет с себя последнюю рубашку. Между тем у Батона завалялся тщательно оформленный документ, из которого следовало, что мужественный глава Фонда не только не лишал себя ради сирот куска хлеба, но и позволял маленькие слабости. Например, приобрел в Италии мотоцикл любимой марки «Дюкети» и заказал известной английской фирме повторить его в масштабе 1:1, но из чистого 24-каратного золота.
— Чужая душа — потемки, — заскучал Шарль, выпроводив просителя. — Может, объяснишь, зачем этому чудиле золотой мотоцикл?
— Стрессы, политическая нестабильность, плохая экология... Да что там — пусть лечится. Может, и оклемается, — миролюбиво замял философскую дискуссию Батон. Стоя у окна, он наблюдал за тем, как рассасывается инцидент во дворике. Секьюрити борца за права сирот вступили в конфликт с прибывшими санитарами Кащенко. И проиграли: их шефа, бегающего на четвереньках с характерными выхлопными звуками, изображавшими мотоцикл, увезли в самую популярную московскую клинику.
Шарль задумчиво сидел за своим столом над книгой современного немецкого исследователя Франка Дитмана «Английские путешественники в России», глубоко анализирующей процесс соприкосновения национальных менталитетов. В воздухе витали кондитерские ароматы, с трудом вытесняемые пихтовым запахом, льющимся из кондиционера. Секретарь положил перед шефом визитную карточку и шепнул со значением:
— К вам дама.
Она вошла, щурясь под очками и переводя дух.
— Мне рекомендовали обратиться в вашу организацию... — Дама присела на краешек предложенного кресла и поджала ноги. Черная юбка до щиколотки, черный джемпер с крошечной золотой брошью в виде дракона навевали мысли о финансовой скромности. В руках прибывшая держала перевязанную бечевкой коробку, от одного вида которой у Шарля забарахлила чертоплюйская железа. (Указанная железа находится в подъязычной области, обладает функцией индикатора и дает о себе знать ощущениями, сходными с теми, которые возникают у человека при виде нарезанного лимона.) Шарль не мог определить, относится ли сигнал к посетительнице или к ее коробке, очевидно, содержащей шоколадный набор. Он с хлюпаньем проглотил ядовитую слюну и постановил: «Очередная благотворительница. Изображает безденежную интеллигентку, скромные конфетки принесены в качестве презента. Слезами обольюсь и выпровожу». — У меня к вам просьба, — без жалостливой преамбулы объявила дама и стала разворачивать бумагу. Под ней оказались не конфеты, а нечто более странное и противное — книга с обложкой, изображающей поле красных тюльпанов, и с таким названием, от которого у подоспевшего Ба Тоне в самом деле навернулись слезы.
Дама слегка наклонилась к Шарлю, пытаясь заглянуть за зеркальные стекла пенсне, но ничего не увидела, кроме неприятного, довольно презрительного лица. Шарль же не уловил во взгляде дамы искательности и подобающего ситуации кокетства. Только растерянность и тоску. Просительница прижала книгу к груди.
— Я написала двенадцать романов, их издали. Правда, под чужими именами. Мне даже платили деньги, большие деньги. Но... — С отвращением к себе она опустила глаза и выпалила: — Обо мне не написали ни слова...
— Ни слова гадости? — удивился отошедший к стеллажу секретарь.
— Вообще, — упавшим голосом сообщила сочинительница.
— Не понимаю! — Шарль вскочил. — Отказываюсь понимать! Двенадцать книг принесли человеку огромные гонорары, и ни слова критики?! В каком мире вы живете? Куда девалась творческая принципиальность, здоровая товарищеская поддержка? — Он обращался к расставленным Батоном на полках томам. — Где, в конце концов, критики, враги?
— Их нет, — призналась сочинительница с легким всхлипом. — Простите, я не собираюсь плакать, это я так дышу. У меня короткое дыхание.
— Катастрофа! — уставился на нее Шарль. — Нет врагов! Вот уж конфуз, милая вы моя... Как же вы могли допустить такое? Даже святые проповедники подвергались жестоким гонениям... А ведь работали без гонораров. Абсурд! — Он подошел к посетительнице и окинул ее внимательным взглядом из-под пенсне. — Позвольте поинтересоваться, если не секрет, о чем же таком вы пишете?
— О том, как можно было бы жить, если бы все сложилось, как мечтается...
— Политическая утопия?
— О нет! Воинствующий романтизм... Мне хочется рассказать всем о любви, красоте, настоящей преданности... Ведь есть же все это! — Она поникла и умолкла, засомневавшись в собственном заявлении.
— Понятно. Любовь, красота... И вы туда же. Ничего удивительного — дает о себе знать глобальный дефицит вечных ценностей. Требуются витаминные добавки в виде транквилизирующих сказок. — Шарль широкими шагами мерил кабинет.
— Я лишь хотела подарить людям иллюзию праздника! — взмолилась просительница.
— Подарить?! — грозно рявкнул, нависая над ней, Шарль.
— Вы не так поняли! За свой труд я получала пятьсот условных единиц в месяц. В среднем... Не всегда... — Она покраснела и горячо заявила: — Это нормально!
— Послушайте, леди, — вмешался в беседу рыжий секретарь, расставивший на полке откуда-то вдруг появившиеся книги сочинительницы, — чем так мучиться, бросьте вы все это, идите работать к нам лифтером!
— Разве у вас есть лифт? Я поднималась по лестнице, — удивилась женщина, явно страдавшая одышкой.
— Нет, так будет, — заверил Батон. — Тысяча баксов в месяц. Вы ведь имеете кучу дипломов и приличное образование. Это не блажь, а насущная потребность — интеллигентный человек просто необходим... у лифта!
— Благодарю! Вы сделали очень щедрое предложение. Но я невезучая — все желаемое приходит ко мне слишком поздно.
— В чем дело? Боитесь суеты? Не умеете обращаться с подъемным устройством? — нахмурился, теряя терпение, Шарль. — В конце концов, сможете писать о своих праздниках любви у лифта. Обеспечим стол... Да к чертям этот лифт! При чем здесь вообще лифт? — Он вдохновлялся благодеянием, подвергаясь воздействию фермента чертоплюйской железы.
— Оставьте идею трудоустройства, шеф, у госпожи сочинительницы клаустрофобия и проблемы со здоровьем. — Батон кивнул на окно: — Там ее ждет инвалидное кресло.
Женщина поднялась:
— Зря побеспокоила вас. Извините, что отняла время.
Шарль взял из рук визитерши книгу.
— Вы, кажется, собирались подарить нам это. Чудное название — «Сердце ангела»! О, тут и посвящение — «Красивейшей из женщин». Кажется, не мне.
— Это история любви Клавдии Шиффер и Девида Копперфилда. Но не реальная, а такая, которую только можно вообразить в самую снежную, самую романтическую рождественскую ночь... Я хотела передать через вас эту книгу в лос-анджелесское «Агентство талантов», опекающее мисс Шиффер...
— Хм-м... С Девидом мы поддерживаем какие-то отношения, а с красоткой... — Шарль вернул книгу с тюльпанами. — Вас ввели в заблуждение, мы не занимаемся пересылкой.
— Опять ошибка. — Женщина отошла к двери. — Я же говорила, что невезучая.
— Вот затвердили! — вспылил секретарь. — Вы не любите себя и не умеете за себя бороться! Это неприятно. Это лишает вас радости иметь врагов, а людей, для которых вы пишете, иметь ваши книги! Все так просто! Вы мечтали, чтобы вашу историю прочитала знаменитая красотка и воспылала желанием сняться в фильме на ее основе? Ведь у вас нет другого выход. Здесь все глухо. Здесь кризис, лекарства стоят дорого, а ваши пятьсот баксов раз в полгода — это позор!
— Я не нуждаюсь. Но мне необходимо доказать, что я не пустое место! Да, я хочу, чтобы мой труд кого-то радовал. И хочу, чтобы за него платили деньги! — В глазах женщины вспыхнула решимость, привлекшая Шарля.
— Так уже вы мне нравитесь больше. Наличествуют тщеславие, гордыня, зависть! В таком вот случае уже можно чем-то помочь... Дорогой друг, — обратился он к секретарю, — что мы можем предложить отчаявшейся даме?
— Сейчас, шеф, живенько состряпаем. — Батон оказался возле компьютера, защелкал клавишами, загудел, зазвенел и вскоре подал два листа — сканированные колонки газетного текста.
— «Нью-Йорк Таймс» и «Лос-Анджелесское ревю» — завтрашний выпуск. Смотрим раздел «Новости культуры и искусства». Вот: «Вчера в Москве в приемной Холдингового Центра культурного фонда произошел знаменательный инцидент. Группа российских кинематографистов в письменной форме и на словах выразила свой протест в адрес голливудских деятелей. «Как у нас появится что-нибудь стоящее, они обязательно перехватят», — сказало ответственное лицо Союза кинематографистов. «Нам самим тут надо», — подтвердили коллеги, среди которых были все известные». — Секретарь остановился. — Я перевожу не совсем точно. — И продолжил обличительным голосом советского диктора, клеймившего происки классовых врагов: — «Конфликт разгорелся вокруг прав на экранизацию романа известной российской писательницы «Сердце ангела». Героиней романа является Клавдия Шиффер. Однако русские кинематографисты намерены создать свою версию, пригласив на главную роль лучшую актрису страны Инну Чурикову. В Голливуде же не обошлись, как обычно, без интриг. Студия «Уорнер бразерс» перехватила материал и запускает фильм, подменив мисс Шиффер Линдой Евангелисте. В Московский и Лос-Анджелесский суд поданы судебные иски. Наш корреспондент предполагает, что конфликт разрешится созданием трех параллельных киноверсий нечеловечески увлекательного романа...»
— Убери «нечеловеческий», — заметил Шарль.
— А какой еще? Здесь же про ангелов, — пожал плечами Батон и зачитал концовку публикации: — «Как вы оцениваете книги русской писательницы, метр?» — спросили мы у Сидни Шелдона. «Полный атас!» — ответил корифей...» Ну как?
Секретарь надул щеки и стал похож на крупного кота. Сочинительница, всхлипнув, виновато поморщилась:
— Немного... Немного слишком...
— Немного?! — обиделся «черкес». — Да это же совершенный...
— Абсурд! — поспешила успокоить его дама в черном. — Именно то, что мне надо. Чем я смогу отблагодарить вас?
Шарль окинул визитершу придирчивым взглядом, словно прикидывая, какой воз потянет столь хилая лошадка. И молвил:
— А возьмите на себя труд, уважаемая, сочинить в следующий раз нечто более реалистическое. Фокусников этих и рекламных куколок выкиньте из головы! Забудьте, ну их, в самом деле. Взгляните правде в глаза, выберите обычных простых героев, людей из толпы. — Он встал рядом с Батоном. — Вот как мы, например. Только никакого украшательства, умоляю! Голые факты. Шарль де Боннар поднял указательный палец и голосом чревовещателя произнес: — Ваш тринадцатый роман будет о нас. Идет?
— Обещаю, — слабо произнесла сочинительница и привычным движением сунула под язык таблетку...
... — Такое впечатление, шеф, что у вас договор с психбольницей по поставке клиентов. — Батон сосредоточенно приводил в порядок рабочее место де Боннара.
— Разве сочинительница уже там?
— Не сейчас, так потом. Крушение надежд выдерживают немногие. Мы обманули ее, шеф. — Балетным движением короткой руки секретарь смахнул с полки собрание сочинений дамы в нарядных конфетных обложках. Книжки растворились в воздухе.
— Ты становишься невыносим, милейший. Я еще не президент, а ты ведешь себя как премьер-министр. Лезешь во все без исключения. И нагло дезавуируешь мои действия. Никто здесь никого не обманывает. Это принцип моей работы с людьми. — Шарль взвесил на ладони роман с тюльпанами и элегантно уронил его в мусорную корзину. — «Сердце ангела» получат те, кому оно предназначалось, и пустят в ход. Фильм будет иметь бешеный успех... Правда, не так скоро, как следовало бы. — Он взглянул с тоской на мусорную корзину и одиноко лежащую в ней книгу. — Кроме того, я ведь подсказал писательнице волнующую тему, причем, совершенно бескорыстно. Пусть работает! — Шарль сосредоточился на своем отражении в стекле шкафа, наполненного сувенирами далеких странствий. — Такой вот добренький дядюшка Шарлик.
— Тогда еще один порыв благотворительности, шеф. — Засунув руку за пазуху, Батон долго копался в подкладке черкески и наконец выудил помятый конверт. — От вашего хорошего знакомого. Именно он опубликовал ваш нетленный труд «Еще раз о культурной интеграции в условиях вторичного посттоталитаризма». Том 1. Тираж 30 экземпляров. Раритет, золотое тиснение.
— Сообщи, что второго тома пока не будет.
— Это естественно. А как насчет штанов, шеф?
Машинально пробежав рукой по собственным брюкам и удостоверившись, что с туалетом все в порядке, Шарль пригвоздил Батона испепеляющим взглядом и вскрыл конверт. Там оказался листок в клеточку из школьной тетради, коряво исписанный от руки.
«В Дирекцию Холдингового Центра. (Копия в казино клуба «Муза».)
От корректора Печкова Н.И.
Заявление.
Имею честь сообщить, что в вашем уважаемом чертовом казино я проиграл:
1) компьютерный диск словаря Ожегова,
2) рукопись мемуаров писателя Киркорова, случайно имевшуюся при мне,
3) дорогие моему сердцу часы «Роллекс» (подарок дамы),
4) 3000 (три тысячи) американских долларов, а также все, что было на мне, включая нательный автограф А.С. Пушкина. Кроме того — трехэтажный кирпичный флигель издательства по адресу (...).
Ввиду того, что в данный момент я нахожусь под следствием в соответствующем учреждении по причине заимствования одежды крупье без его разрешения, прошу в порядке временного облегчения моей участи выдать хотя бы 300 (триста) долларов США».
«Выдать», — размашисто подмахнул заявление Шарль.
— Не вижу обычного полета воображения, — взгрустнул кот, забирая листок.
— Чего ж еще? Издательство вернуть?
— Лучше уж взорвать. А впрочем, они сами удавятся. От мерзости и неуважения к людям.
— Правильно. Пусть лучше сами. Но ты уж устрой, чтобы не затягивали. К каждому празднику торжественное поздравление. Мол: «Скорбим вместе с вами». Или: «Стрепетом ждем трагических известий. Всегда ваши...» Подписи, подписи не забудь. Эх, столько подлостей вместе делали! — Шарль протер пенсне и объявил: — Каюк. Прикрываем лавочку.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |