Глава 4

Случилось самое невероятное, самое сказочное, самое необходимое — майским вечером встретились двое, рожденные друг для друга.

Это стало ясно еще в автобусе и со всей грандиозной фантастичностью определилось дома. Греясь у печи, они уминали Максов батон и говорили наперебой. У ног дремал, свернувшись клубком, пес.

— Я решила, что ты мой брат, и потому так переменилось все вокруг... Словно родилась заново и прямо — в счастье!

— Лишь взглянув на тебя, я понял, что всю жизнь любил именно эту женщину. Каждый ее жест, взгляд, жилку на шее, паутину золотых волос... Да, несомненно, я всегда знал и любил тебя. Любил твое имя — Маргарита.

— Меня никто не звал так. — Протянув руки, Маргарита легко, как слепая, кончиками пальцев пробежала по лицу Максима. — Я узнаю твои губы, твои глаза, твои впалые щеки... Почти непереносимое чувство родства и нежности. Хочется прыгать и визжать, как Лапа. И плакать ужасно хочется. — Она замотала головой, прогоняя слезы, но две слезинки скатились медленно и торжественно. — Так не бывает...

— Так есть! — Максим прижал ее голову к своему плечу, ероша теплые волосы: — Я все же нашел тебя... Я. НАШЕЛ. ТЕБЯ...

— Мы нашли друг друга... — Маргарита сопела, уткнувшись в его шею.

Максим отстранил ее, крепко держа за плечи, легонько встряхнул, заглянул в глаза, в самую глубину и осветился радостью.

— Сегодня самый важный и чудесный праздник! А у меня даже нет вина. Только черничная наливка. — Он достал отливающую чернильным мраком бутыль. — Как насчет этого зелья? — Максим посмотрел на свет содержимое узкогорлой бутылки, засомневался. Вытащив пробку, он попробовал напиток и передал бутыль Маргарите. Запрокинув голову, она сделала несколько глотков. Черная капля скатилась от уголка губ и побежала к шее. Максим остановил ее пальцем и застыл так, прислушиваясь к шороху пронесшихся видений и что-то вспоминая. Но видения не всплыли на поверхность, оставшись в непрозрачной глубине. Лишь сумасшедшее счастье, захлестнувшее целиком, сомкнулось расплавленным золотом над русыми головами.

Сердце Маргариты то пускалось вскачь, то замирало, как на гигантских качелях. И почему-то было ясно, что это не шальное волнение молодых тел, а трепет соприкосновения с величайшей тайной.

Макс стряхнул оцепенение, кинулся к печи, распахнул дверцу, подбросил дров и воскликнул, озарившись повеселевшим пламенем:

— Пусть будет камин! Ты ведь любишь огонь!

— Огонь, тепло, солнце... — Она протянула к огню руки. — И оказывается, страшно хочу жить. Когда-то, давным-давно, я хотела сбежать... Через окно девятого этажа...

— Меня тоже искушало желание исчезнуть. Жизнь потеряла смысл. Я решил, что придумал тебя и никогда не смогу встретить... Я оказался один в страшной, затягивающей пустоте.

— Знаю, знаю... Она наступает, хохочет, глумится. И ты понимаешь, что все обман — вся твоя жизнь, все желания, страхи, горести, радости... Ты просто песчинка, пустяк, ничто...

— Это у тебя оттуда отметина? Из тех дней? — Максим взял ладонь Маргариты с тремя белыми шрамами.

— Ткнула изо всех сил, чтобы проснуться. Но кошмар не развеялся... Меня предали, я хотела исчезнуть. Потом запуталась... Сегодня решила, что мои ошибки — это единственная правда и ничего больше не будет... Я потеряла надежду найти тебя.

— В начале сказки дракон всегда чрезвычайно страшный. А потом он проваливается сквозь землю, не оставив и следа, и оказывается, что ужасных ужасов вообще никогда не было. — Он подул на ее ладони, прикоснулся губами. — Не было. Поверь мне, поверь!

Крепко держась за руки, они бубнили слова, словно заклинания, и боялись умолкнуть, спугнуть наваждение. А майская ночь застыла в прозрачной нежности, не желая темнеть. Можно было поверить, что счастье способно остановить время.

Они уснули под утро, тесно прижавшись, как много пережившие вместе супруги. Но не случилось и поцелуя. Их было множество — тысячи, миллионы — в давней, прежней жизни. Встреча перевернула мир. Невероятная, слишком желанная, она произошла! Требовалось много сил, чтобы всем сердцем, всем телом осознать это, и нельзя, ну совершенно нельзя было сметать впопыхах с пути важные, очень важные преграды.

Они поцеловались в полдень. Едва открыв глаза, встретились черничными, горячими от сна губами и бросились в пожар полного, нерасторжимого единения.

Солнечные квадраты лежали на пестрых смятых простынях. Старый шкаф взирал с высоты, словно недремлющий страж, качались за открытым окном ветки яблонь. И почему-то казалось, что так было и так будет всегда. Что ничего не может быть лучше, правильнее, важнее. Что свершилось главное, для чего каждый из них явился в мир, — пришла настоящая, верная, вечная любовь.

Вечером из сельсовета Мара позвонила домой и сообщила, что уехала невесть куда по горящей путевке. На вопросы Ани отвечала сумбурно, неопределенно, но категорически настояла на том, чтобы деньги, отложенные ею для ремонта квартиры, тратили на еду.

— Игорь звонил, весь в панике! Что сказать? — кричала сквозь треск Аня.

— Что хочешь. Ни его, ни ресторана для меня больше не существует. Ты слышишь, слышишь? Ты поняла?

Поселковая бухгалтерша и две сидевшие над бумагами женщины навострили уши, смекая, что в семейном положении москвича происходят кардинальные перемены. Обнявшись прямо под окном, словно у трапа прибывшего с другого континента самолета, молодые стояли молча в окружении стендов, инвалидных гипсовых статуй и зацветающих кустов сирени. А потом зашагали прочь, выравнивая шаг и тихо смеясь.

Накупив в магазине еды, они двинулись вниз по улице, как деревенские молодожены. С охапкой черемухи в руках и с сумасшедшими глазами, с какими только из-под венца выходят, и то — редкие. У заборов, глядя в след, стояли бабки. «Счастливые будут, больно схожи, как брат и сестра», — решали они одна за другой.

Высокие, тонкокостные, русые, с прозрачными светлыми глазами и одинаковыми, совершенно неземными улыбками, они вернулись домой. Пес радовался, суетился, припадая на заднюю, неправильно сросшуюся хромую лапу.

Маргарита прижалась щекой к собачьей морде.

— Это самая любимая моя порода. Как забавно он улыбается и морщит свой черный нос! И умнющий! Наш пес совершенно все понимает, при этом жуткий хитрюга — одно ухо всегда настороже, а другое мирно болтается. Бархатное, мягенькое ушко.

Макс рассказал, как оказался в деревне, как приобрел Лапу и встретил на пепелище Лиона. Понадобилась целая неделя, чтобы вместе вспомнить то, что нужно было вспомнить, достать из кладовой памяти, рассмотреть. Что-то навсегда похоронить, что-то, подобно извлеченным из старого альбома фотографиям, бережно оправить в рамки и вывесить в горнице. Тут появились Варюша, Левушка, давно превратившиеся в светлое облачко родители Маргариты и Макса. И Неведомый прадед, гулявший по набережной с Архитектором, и пианистка Сима.

Все окрестности были осмотрены, оглажен ствол каждого примеченного Максом дерева. С холмами и озерами Маргарита здоровалась, узнав их имена у Максима, а у самых важных елок приветственно трясла склоненные ветки. Максим глядел, щурясь и гримасничая — он сдерживал радостный смех — точно так вел себя и он, обходя «владения» прошлой весной.

— Не смейся, я так поступала, когда была девчонкой, когда думала, что мы все — люди, животные, растения, вещи — родня. И путала сны с жизнью. — Она отвернулась и проговорила виновато и тихо: — Пробуждение было страшным.

— Ты и сейчас девчонка, ты и сейчас — не проснулась. Мы — в заколдованном сне. Весь мир — наш. Ведь мы были вместе всегда... Я увидел твое лицо на экране, когда прокручивал по видаку фестивальные ленты. Увидел — как давно знакомое, родное. Обомлел и решил: сочиню самый лучший сценарий и непременно разыщу ее. Все случилось не совсем так, но ведь случилось же! Сагу свою я теперь непременно допишу, а потом добрые люди снимут по ней фильм.

— Удивительно... — недоверчиво приглядывалась Маргарита, будто боясь, что Максим растворится в воздухе. — Ты, кажется, единственный, кто видел ту работу Старовского и запомнил меня. Может, ради этого и подсел тогда ко мне в Александровском саду помреж? Он искал печальную женщину. Самой печальной тогда была я.

— Ты была самой прекрасной в Москве. Да и в любом другом городе мира! Я заметил бы тебя сразу в любой толпе. Ведь тогда в Андреаполе что-то кольнуло слева, где сердце. Тоненько так, вроде сигнала. С чего бы, спрашивается? Девушка, одетая слишком легко для майского вечера, бредет наугад, как помешанная. Вся в грязи и всклокоченная, словно дралась. Но пульс зачастил до 120, клянусь! А ведь я видел только спину.

— И я — спину! С батоном. И тоже решила — ненормальный. Мой.

— А в автобусе у тебя было такое лицо... Заплаканное, потерянное, восхитительное!

— О нет, в автобусе я уже была счастлива! Уже переполнена чем-то драгоценным. И ощущение — как на американских горках — полет в другое измерение. Наверно, так теперь действует провидение.

— Меня оно водило, как блесну опытный рыболов. Зачем я два часа кружил по городку с этим батоном, как булгаковская Маргарита с букетиком желтых цветов? Для того, чтобы приманить тебя. А если бы не приманил, если бы не встретил, то, наверно, умер бы от тоски. Так одуряюще сладко пахла сирень тем вечером...

— Так бывает только в счастливых сказках. В тех, где миром правит добрый волшебник... Не смейся, пожалуйста, и не сердись. Я только теперь поняла, что Бог существует! Ведь то, что мы сидим вдвоем на самом краю света, — есть первое, самое главное доказательство! Все, оказывается, так просто! Бог — это любовь. Неважно как его зовут. Но только несомненно одно — он не жесток. Он не может карать, мучить, мстить. Он милостив и добр. Ему больно от наших страданий. Все, что может, он дарит нам. И вот здесь, здесь живет его тепло. — Маргарита прижала ладони к сердцу.

— Иначе ведь быть не может! Иначе все теряет смысл! — Макс распахнул руки, словно обнимая Божий мир. — Все это — его дар.

Взявшись за руки, они стояли на вершине холма, обдуваемые ветром. Щека Маргариты прильнула к груди Максима, ее длинные волосы с вплетенным цветком малинового шиповника струились мягким шелком.

— Я знаю, что ОН говорит нам. «Живите в радости. А радостью вашей пусть будет милосердие и красота». Я знаю, что несказанно прекрасна сейчас, потому что я — это ты.

— Человек есть то, что он любит. Потому он это и любит, что есть часть этого. Выходит, я — часть тебя, Маргарита. Это потрясающе, но какова ответственность! Решено — я сбриваю бороду. — Максим, наконец, расхохотался, не в силах больше выдерживать серьезный тон.

— Только не это! — Маргарита сжала ладонями его впалые щеки, покрытые темно-русой щетинкой. — Не дам в обиду нашу любимую бороду.

— А ну, догоняйте! — крикнул он, припустившись к озеру.

Следом, заливаясь лаем, кубарем катился Лапа и, раскинув руки, словно собираясь взлететь, невесомо плыла Маргарита.