Глава 3

Аня выложила на стол в кухне собственным обаянием добытые фрукты.

— Мара, что ли, прислала? — обомлела тетка.

— Как что хорошее, сразу — Мара! Я сама.

С тех пор как Мара стала работать в ресторане, все были сыты — и люди, и коты. Самое смешное, что она не брала продукты у себя на кухне, а покупала в магазинах. Честная до противности. Аня видела завалившийся чек и поняла, что продукты сестре достаются не даром.

О совместной жизни с Игорем Мара не распространялась. Видно было, что живет хорошо, в достатке, но не все ладится. Когда ладится все, глаза у женщины совершенно другие и разговорчивость на пределе — не остановишь. А из этой слова не вытащишь.

В тот прохладный, ясный майский день, следовавший за праздником Победы, Мара нанесла визит домой, но недолгий — в машине ее ждал Игорь.

— Чего ж он не поднялся? — Тетка всегда говорила обиженным тоном, а по отношению к Игорю вообще с интонациями брошенной матери. Просто так у нее получалось. Жизнь не сложилась. Кто-то виноват. Раз не известно кто — значит, все. А пуще всего тот, кому хорошо.

— Путь предстоит дальний. Должны друга Игоря навестить где-то у черта на рогах. Здесь в пакете мясные продукты, а это — сухой корм для хвостатых друзей. — Мара выгрузила на стол свертки, кульки и увидела вазу с фруктами: — У Аньки поклонник, что ли, объявился?

— Вроде того. Похож на Гарика, — интригующе подмигнула Аня.

— Тогда — не торопись. — Мара чмокнула сестру и поспешила к двери. — Потом поболтаем, ладно? Лечу.

— Не поняла... — разочарованно прогундосила за ее спиной Аня.

А что же понимать, если самой ничего не ясно? Совершенно ничего.

Несясь по Москве рядом с углубившимся в прослушивание записей группа «На-На» Игорем, Мара пыталась осмыслить ситуацию и так и этак. Смотрела на нее изнутри, с точки зрения сугубо субъективной и как бы со стороны. Со стороны получался сплошной о'кей. Несется по проспектам столицы почти новенький «фольксваген-гольф», рулит веселый, с орлиным взглядом брюнет. Рядом — почти блондинка, почти киноактриса, почти красавица. А может — и совершенная. Уж наверняка — благополучная. Ножка за ножку закинута, мокасина итальянская в такт песне покачивается, длинный русый хвост, прихваченный на затылке пластиковой бабочкой, задорно подпрыгивает. В кожаном салоне стального цвета пахнет хорошими духами и горечью пряного дымка, всегда сопровождающей Игоря. Заглянув мельком в такую машину, пешеходы думают, что мимо пронеслось счастье.

Это на поверхности. А если начать копаться, то распахивай дверцу автомобиля, выпрыгивай на дорогу и удирай без оглядки. Может, музыка пошла очень противная? Гнусавый, ломающийся женский голос скачет вприпрыжку: «...Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю...» И далее: «...что в ту лунную ночь позволяла себя целовать...»

От одного этого тошно, а тошнота обнажает противоречия личные и деловые.

Очень скоро после начала совместной жизни обнаружилось, что Игорь жутко сконцентрирован на своих проблемах. Он был добр, широк, внимателен к Маре, но лишь самым краешком существа, не заполненным делами, и никак не хотел подпускать ее ближе.

Случай с супругой Пальцева не увеличил симпатию Мары к шефу. Она не рассказала о случившемся в кладовой даже Игорю, убеждая себя, что стала свидетелем какого-то гнусного пьяного инцидента. С Беллой, однако, отношения порвала, а к делам «Музы» стала настороженно приглядываться. Ничего конкретного не прояснила, кроме того, что вокруг Пальцева нечисто и в эти нечистоты он тянет Игоря.

От тайного бурления темных сил, окружавших Игоря, Мару сильно мутило. А еще страшнее становилось от мысли, что ничего, кроме этого бурления, за душой у Везуна нет. И не впускает он ее в свой внутренний мир потому, что этого мира на самом деле не существует — только темная дверца, а за ней — подвал с морозильными камерами.

...Выехали на окружную, с нее свернули на шоссе.

— У меня два выходных, — сообщил Игорь, приглушив магнитофон. — Альберт Владленович супругу хоронит. Пока то да се, пока гроб доставят... Утонула, бедолага, в Средиземном море. Свалилась за борт яхты в подпитии. Се ля ви.

Мара оторопела:

— Вот, значит, как дело уладилось... А твой шеф на полпути не останавливается.

— Не понял?

— Перестань. Мы оба знаем, что он вместе с Беллой хотел от жены избавиться. Я и про холодильники твои знаю — удобно при случае.

Гарик не удивился.

— Да кому такая халда нужна? Болтала к тому же слишком много.

— Ты понимаешь, что говоришь?! Это же убийство!

— Напугала. Смерть столь же распространенная штука, как и рождение. Причем, рождение — дело случайное и естественное, а смерть в любом случае — обязательная и насильственная. Никто умирать не хочет. Все — жертвы, и все — убийцы. Убивает среда, микробы, бесчеловечность, экология. Убивает слишком доброе сердце и слишком жестокое. А так же — врачи, повара, летчики, автомобилисты... уф-ф-ф... Даже такие милые девочки, как ты. Если сейчас не поцелуешь, я скончаюсь от разрыва сердца. Пойми же, я не темню. Я тебя, дурочку, от лишних проблем оберегаю. — Игорь подставил щеку и снова врубил музыку.

Мара выключила.

— Объясни хотя бы толком, куда и зачем мы едем.

— Лады, объясняю. Во все времена существовали люди невинно осужденные. Одна из таких жертв судебной ошибки, отсидев почти год, ради светлого Дня Победы выпущена на волю. Мы едем забрать пострадавшего и позаботиться о нем. Разве это не прекрасный поступок?

— Вряд ли твоему другу сегодня будет приятно видеть постороннего человека. Ведь есть, наверно, близкие.

— Видишь ли, Роби не мой друг. Близкие, похоже, пренебрегли контактами с осужденным. Меня попросил об услуге шеф. Он опекает этого человека и намерен предоставить ему работу в своей структуре.

— Что же совершил пострадавший?

— Не вникал. На него повесили то ли хищение, то ли изнасилование. Вроде даже то и другое вместе. Естественно, подставили, а Пальцев позаботился об освобождении.

— Угу. Чудный человек твой Альберт Владленович, — мрачно кивнула Мара. Майский день показался ей теперь совсем безрадостным. В благородные деяния Пальцева она не верила, и было противно, что Игорь является доверенным лицом в его поганых делах.

Но затевать бессмысленный разговор не хотелось. Во всем, что касалось шефа, Игорь держался непробиваемо. Он сразу отстранялся, прячась за ледяную стену отчуждения.

Мара включила магнитофон. Теперь о прелестях нежных чувств и беззаботного обжорного бытия пел Шуфутинский. Тошнота подкатила с новой силой. Если бы не конкретные факты, Мара могла подумать о беременности. К счастью, любовных эпизодов между ней и Игорем уже давно не было. Энергия повара сублимировалась в кулинарные и, возможно, некие другие тайные достижения, позволив Маре вздохнуть с облегчением. Ее мечты о постепенном сближении душ и тел не оправдались, а тоска, переходящая зачастую в необъяснимую панику, все усиливалась.

...Со стороны колония выглядела вполне приемлемо, и если бы не ряды колючей проволоки, идущие по гребню побеленных стен, и сторожевые вышки над ними, могла бы сойти за больницу или пионерлагерь. Весело зеленели тополя вдоль выметенной дорожки, ведущей к домику КПП, в автомобильных покрышках, выкрашенных известкой, цвели нарциссы. Даже гипсовая статуя неизвестного героя — очевидно, стукача и наушника — виднелась за кустарником сквера.

Перекинувшись несколькими словами с караульным, Игорь исчез в проходной. Мара осталась в машине, поглядывая на ворота, откуда, по ее убеждению, должен был выйти изможденный узник.

Через полчаса совсем с другой стороны — из скверика, появился Игорь в сопровождении крепкого качка, одетого в пижонский тренировочный костюм и дорогие черные очки. На плече здоровяка болталась плотно набитая сумка, словно он возвращался со спортивных сборов.

Распахнув дверцу машины, Игорь склонился к Маре:

— Детка, познакомься — Роберт Осинский. Наш будущий компаньон. Дипломированный экономист, спортсмен, сердцеед.

Мара вышла, выпрямилась и оказалась лицом к лицу с человеком, которого всегда хотела убить. Он являлся в кошмарах более юным и мерзким. И каждый раз она царапала ногтями, рвала в клочья его холеное, ухмыляющееся лицо.

Перед Марой, весело заглядывая в глаза, стоял Оса. Она покачнулась, как от удара, зажмурилась, вмиг увидав тот страшный день и надругавшихся над ней насильников.

Она не успела отомстить. Поп в больнице твердил о смирении и возвышающих страданиях, а Мара не могла с этим смириться. Она верила, что кто-то всевидящий и справедливый свершит возмездие — сметет с лица земли опоганивших ее выродков.

И вот, оказывается, Роберт Осинский благополучно существовал, наслаждался жизнью, творил очередные мерзости, а теперь досрочно покинул место заключения, где славно поднакачал мускулатуру и получил новые ценные навыки.

— Сожалею, леди, об имевшем место в далеком прошлом инциденте. — Он узнал Мару и почувствовал овладевшее ею смятение, но паясничал, глядя на нее с наглым любопытством. — Дела давно минувших дней. Забавы беспечной юности. Вино и легкомыслие к добру не приводят! — Он шутливо погрозил ей пальцем. — Это, между прочим, касается нас обоих.

Сердце остановилось в груди Мары, в глазах потемнело. Не вымолвив ни слова, она попятилась, как от удара, несколько мгновений смотрела в ухмыляющееся лицо и бросилась прочь. Ужас и ненависть парализовали разум, одно желание — скрыться — владело ею. Она бежала очертя голову, пересекая улочки с кривобокими домишками, рыночную площадь, пустырь, распугивала гусей, шарахалась от велосипедистов, царапала о ветки кустарника помертвевшую кожу.

Опомнилась на краю оврага, заросшего сухим бурьяном. Если бы под ее ногами разверзлась пропасть, все решилось бы просто и быстро. Но пропасти не было, не было ни ножа, ни яда, чтобы умереть и спастись. Спастись от страха, от унижения, от удушающей злобы.

Сев на камень у обрыва, Мара стиснула колени руками, сунула в них лицо и тихонько завыла, поскуливая и раскачиваясь. Так делала умиравшая в ее отделении от опухоли молодая женщина. Она уверяла, что от воя боль стихает. Недаром же скулят раненые собаки.

На дороге, затормозив, несколько раз гуднул автомобиль. Продираясь сквозь кусты, подошел Игорь и тронул за плечо:

— Пожалуйста, перестань. Я все знаю, Роберт рассказал. Плюнь и забудь. — Он присел рядом, обнял Мару за плечи. — Мало ли что в жизни бывает. Ну перестань капризничать, детка! Пойми, меня это совершенно не колышет. Честное слово!

— Убей его, — она глянула исподлобья с несокрушимой решительностью.

— Ты не в себе. — Игорь поднялся, поморщился. — Постарайся успокоиться. Всякое случается по молодости лет.

— Уйди! — с неожиданной силой выкрикнула Мара. Выпрямившись, она стояла перед ним, сжимая кулаки и глядя, словно затравленная собака. — И запомни: никогда, никогда больше не приближайся ко мне.

Она попятилась к краю оврага. Несколько секунд внимательно смотрела в черные глаза Гарика и помчалась вниз, ломая сухие ветки.

— Дура! — крикнул вслед Игорь и метнул кошелек. — Деньги хотя бы возьми, идиотка.

Сплюнув, он зашагал к машине.

— Да хрен с ней. — Роберт крутил радио в поисках соответствующей настроению музыки. — У меня сегодня, считай, очередной день победы. Надо отметить. Во дает! Заводная телка эта грудастая певичка. Желаю вступить в лирические отношения! — И начал дергаться, подпевая радиоголосу: — «Ты мой, пьяный плейбой...»

Над Андреаполем витали прозрачные, напоенные весенним деревенским духом сумерки. Курами, навозом, политым огородом, рано зацветшей сиренью, ужином, разогретым на керосинке, стираным бельем, молоком пах этот чужой вечер.

Выбравшись из оврага, Мара бродила по улочкам без определенной цели. Простая, покойная жизнь, проистекающая помимо нее, словно в ином измерении, действовала целительно. Люди превозмогали свои горести, утраты, невзгоды, копали землю, кормили детей, смотрели по телевизору «Вести». Часто попадались непуганые деревенские коты и голосистые, но доброжелательные собаки. Становилось прохладно. Мара отряхнула землю с джинсов, но ничего не смогла сделать с тоненьким белым пуловером — он выглядел так, словно его обладательница ночевала под забором, и совсем не спасал от вечерней пронизывающей свежести.

Кошелек Игоря Мара искать не стала. Полное отсутствие денег подсказывало лишь один выход: пойти в милицию, объяснить ситуацию и попросить о звонке в Москву. Пусть Анька пришлет перевод или явится сама. Однако все это требовало усилий и воли к жизни. А ее не было. Ссутулясь, обнимая руками плечи, Мара брела куда глаза глядят — самый одинокий, самый несчастный человек на свете.

Два раза к ней приставала одна и та же тетка, желавшая продать свежие яички или укроп, под матерок и звон, обдавая грязью, проносились юные велосипедисты с плейерами на шеях, долго шел впереди высокий мужчина с батоном под мышкой. Батон был длинный, поджаристый, без всякой упаковки. Не отрывая от него голодных глаз, беглянка шла следом.

Увидав людей, кинувшихся к разворачивающемуся на пятачке автобусу, Мара приняла мгновенное решение: зайцем добраться до станции, сесть в электричку и ехать в Москву без билета. А если придут контролеры, вместе с ними и шагать в милицию. Но все это уже потом, главное — нырнуть в душное тепло, спрятаться, согреться.

Допотопный автобус вместил галдящую толпу, между запотевших окошек было надышано и тесно. Все передавали сидевшему за пестрой шторой водителю деньги. Передала и Мара, встретившись глазами с высоким мужчиной. Русая голова владельца батона возвышалась под самой крышей, и денежный поток следовал в основном через него. Батон, чтобы не измять и не запачкать, высокий держал теперь у верхних поручней, распространяя аппетитный запах. Мара отвернулась, прихватив в память моментальный «снимок» его лица, и теперь с удивлением разглядывала. Странно. Она так часто видела это лицо. Но где?.. В зеркале! О, Господи, в зеркале! Она метнула в сторону незнакомца тревожный взгляд и снова встретилась со светлыми, обведенными лиловатой поволокой глазами, тоже воровски стрельнувшими в ее сторону. Длинная прядь прямых русых волос падала на его лоб совсем по-мариному, а на губах застыла знакомая полуулыбка — то ли насмешливая, то ли застенчивая. И упрямая.

«А вдруг — брат? Вдруг отец нагулял где-то еще до женитьбы на маме мальчика? И теперь мы живем, не ведая, что не так уж и одиноки», — подумала Мара с неколебимой уверенностью в том, что, если сейчас попросит у незнакомца денег на электричку, он даст, ни о чем не спрашивая.

Автобус сильно мотало, было тепло, тесно, смрадно, как бывает среди людей, добирающихся домой после трудового дня, протекшего не в кондитерской и не в парикмахерской. То тут, то там вспыхивали разговоры, из которых определилось, что маршрут дальний, но ни к какой станции он не ведет.

— Простите, — обратилась Мара к одной из разделявших ее с «братом» женщине, — вокзал скоро будет?

— Какой вокзал? — окинула та неприязненным взглядом растрепанную девицу, задающую такие идиотские вопросы.

— Станция, — уточнила Мара.

Начался всеобщий гвалт, в котором окончательно выяснилось — до железной дороги семь верст киселя хлебать. Утром можно рассчитывать на попутный грузовик с птицефермы. Если дать шоферу десятку, может, и подкинет к станции.

— Да она и тут не платила, — словно нехотя, но громко вставила женщина в свежей укладке и в турецкой кожаной куртке, косясь на подозрительную соседку. — Я специально внимание обратила. Чужие деньги передавала, а свои нет.

— Кто не платют — штрафовать, — твердо высказался старик на деревянной ноге, сидящий у окна и пахнущий козлом.

Вслед уже вдохновенно понесло возмущенных фактом безбилетного проезда женщин. К Маре, угадав в ней инородность, обращались гневные взгляды и возмущенные реплики. Кто-то застучал в стекло водителя с криком:

— Останови! Безбилетника высаживай!

— Тихо, тихо, бабоньки, — подал спокойный насмешливый голос человек с батоном. — Девушка со мной, я и оплачу. Нам, кстати, на следующей выходить. — Кивнув Маре, он стал протискиваться к выходу. У окошка водителя задержался, приобрел билет и протянул ей: — На память.

Выбравшись из полуоткрывшихся дверей под голоса разгоревшейся дискуссии о безобразных нравах современной молодежи, они стояли на деревенской площади возле облинявшей Доски почета. Обдав струей черного дыма, автобус укатил, переваливаясь на ухабах, и сразу стало невероятно тихо. В домах за жидкими палисадниками уже кое-где светились окна. Над темной деревенькой, над дальними холмами и зеркалами озер опрокинулось огромное прозрачное небо с бледными крапинами звезд и узеньким, любопытно склоненным месяцем. Из огородов тянуло политой землей, навозом и дурманом зацветшей сирени. От прохлады и непривычного, негородского простора Мару охватил давний, школьный еще, кураж. Тогда она была бойкой, бегала быстрее всех, здорово играла в баскет и на нее заглядывались неинтересные школьные кавалеры. Но она пребывала в мечтательном ожидании ТОГО САМОГО — единственного, засыпала и просыпалась в юном предвосхищении тебе одной причитающегося счастья. Потому был и щенячий задор, и отчаянная смелость, и заливающая утреннее пробуждение неудержимым потопом радость... Она глубоко вдохнула прохладную свежесть и зябко обняла руками плечи.

— Хорошо тут.

Стянув с себя куртку из синей плащевки, «брат» набросил ее Маре на плечи.

— Погрейтесь, пока сообразите, что делать. У вас чрезвычайно задумчивый вид. Полагаю, решаются жизненно важные проблемы.

— Я ничего не решаю. И не знаю, что делать, — призналась Мара, осматриваясь. — Здесь есть гостиница?

— Увы. Пока только планируется. — Он с веселым вызовом посмотрел на девушку: — Могу предложить апартаменты в собственном доме. На три звезды тянет, но с минусом. Минус водопровод, минус Интернет и, естественно, прочие удобства. Не стану к тому же предупреждать, что я — одинокий мужчина и в деревне — единственный житель. Вы все равно не откажетесь.

— Вот, значит, как. — Мара не обиделась. Она сразу поняла, что «брат» не намекает на легкодоступность странной путешественницы и не пытается воспользоваться ситуацией. Он предлагает помощь. Она прямо посмотрела в знакомое до странности лицо и улыбнулась: — Не откажусь. Конечно, не откажусь.

— Тогда вперед! И бодрее. Иначе мы здорово промерзнем. — Спрятав батон под пуловер, длинный легонько подтолкнул ее к спускающейся вниз деревенской улице.

Шли долго, прямо на догорающий над озером закат и молчали, словно должны были запомнить каждое мгновение этого пути.

— Красотища какая... — Мара оглядела окрестности с крыльца дома, пока хозяин ковырял в дверях ключом. И вздохнула глубоко, словно пробудилась от кошмара.

В темных сенях, радостно повизгивая, под ноги кинулась собака, заюлила, запрыгала, пытаясь лизнуть хозяина в нос. Но не достала. Пошарив рукой по стене, он щелкнул выключателем и сказал:

— Вот так и живу.