Глава 32

Открытие ресторана состоялось 31 декабря. Круг приглашенных — самый узкий. Только друзья и представители творческой интеллигенции, наиболее приближенные к «Музе». Белла охотно согласилась принять участие в торжестве, должном иметь решающие последствия. Любовники подробно обговорили, что и как должно случиться с Линой. Разве не щекочет нервы сознание собственной силы, особенно острое рядом с тем, чьи часы сочтены тобою?

Последнее время Белла ощущала прилив особой клокочущей энергии. Ее манил риск, острое ощущение пограничных ситуаций.

Знакомые, смотревшие по телевизору трансляцию скандального шоу «Сад страсти», утверждали, что прибывшая из Голливуда актриса Упырска страшно похожа на Беллу. Только изящнее и с явно свежепроизведенной косметической операцией в области шеи. Намекал на это сходство и пристально приглядывавшийся к любовнице на последнем свидании Берт. А Белла хохотала, запрокинув голову, и говорила, что ей страшно приятно напоминать всем заезжую стерву, шельму и чертовку, едва не загрызшую прямо на сцене любимцев московской публики, и что она тоже большой спец по части черного юмора. Когда Белла обрисовала Альберту в деталях свой план ликвидации Лины, он аж подавился манговым соком, который принимал в постели по ходу любви.

— А ты не слишком увлеклась, красивая?

— Увлеклась! — охотно согласилась Белла и продемонстрировала, что значит на практике такое заявление страстной, в розовых простынях притаившейся женщины. А что? Пусть рассуждают о судьбе и Божьем промысле слабаки. Человек сам кузнец своего счастья.

Берт принял предложения Изабеллы и даже вдохновился ими. Банкета в ресторане оба ждали с повышенным трепетом. Белла прибыла на встречу Нового года в качестве приглашенной Мары, официально вступившей на пост зам. директора ресторана. Ей в кавалеры был приставлен комедийный французик, знакомый по торжеству в честь дня рождения Альберта. Белла ощущала стремительный ток крови в жилах и необычайную легкость. Казалось, стоит слегка поднапрячься — и перемахнешь за черту дозволенного в иное измерение, где можно абсолютно все, где побеждает самый отчаянный и дерзкий. Гвалт и блеск банкета доходили к ней сквозь пелену собственного кипучего праздника.

По случаю торжества столы составили буквой П, а стены, люстры, арки украсили хвойными гирляндами. Ресторан был похож на зал аристократического дома в добротном традиционном духе, разве что несколько мрачноватом. Вроде гостиной, где в фильме «Десять негритят» собрал шутник-убийца не ведавших о его коварных планах жертв.

Хозяин восседал в центре в окружении супруги и господина де Боннара с мисс Левичек и был похож на маслину во фруктовом салате. Шарль позволил разгуляться своей страсти к умопомрачительным туалетам, вполне уместной сейчас, как он шепнул Изабелле, лишь в африканском племени и в московском бомонде. Однако несколько все же перестарался. Не считая дамы — супруги Пальцева, иностранец оказался самым нарядным в далеко не скудно экипированном обществе. Его парчовый пиджак, сильно приталенный, длинный, наподобие камзола галантного века, украшала дюжина искрящихся пуговиц. Синюю парчу сплошь покрывали серебряные хризантемы, как утверждал чудак, ручной вышивки тибетских монахов. Камзол удачно дополняли брюки-дудочки окраса «металлик» и запонки с жемчугами, а также брошь, сверкающая в пышном шелке элегантного шейного банта. В сочетании с бородкой клинышком, едва осеребренной сединой шевелюрой и моноклем, сменившим пенсне, костюм потрясал воображение.

Именно господин с именем Шарль де Боннар лучше других знал, что следует хорошенько позаботиться о внешности, когда имеешь дело с общественным мнением. Такой пустяк, как бородавка на лице и в особенности в области носа, по подсчетам американской команды имиджмейкеров, лишает претендента в выборной кампании двадцати трех процентов женских голосов. Потеря в электорате растет прямо пропорционально количеству и размеру бородавок. Именно де Боннар посодействовал в верхах своего департамента предоставлению этих знаков отличия вожаку российских коммунистов. Были известны и другие примеры его шуток с внешностью людей, наделенных лидерскими амбициями. Здесь главное — не увлекаться, соблюдать чувство меры и ни в коем случае не урезать рост. С коротышками справиться тяжелее всего — люты, дерзки, непробиваемы. Даже бородавки к ним не садятся. Об этом как раз нашептывал очаровательной Изабелле Шарль, явно намекая на комплекцию и темперамент супруги директора «Музы».

Жена Пальцева, бывшая спортсменка-многоборка, обладала фигурой, сводящейся к простейшему геометрическому построению — квадрату. Но при этом считала себя красавицей. При личной встрече с этой, как правило, пребывавшей где-то на водах хворающей дамой любой, знавший о ней понаслышке, столбенел, задавая себе сразу два вопроса: отчего у эстета и женолюба Пальцева сложилось столь превратное представление о дамской привлекательности и чем страдает цветущая, брызжущая энергией женщина.

Приглядевшись повнимательней, непонятливый гражданин смекал: Лина Секвестровна и в самом деле способна увлечь склонного к мазохизму мужчину, а если она чем-то и страдает, то повышенной сексуальностью и тягой к спиртному. У Лины было крупное плоское лицо с тяжелыми щеками и борцовским подбородком. На этой обширной площади, ухоженной косметологами до гладкости и чистоты каррарского мрамора, старательно и без излишней сдержанности выписывались основные детали: глаза, рот, брови. Все крупное, яркое, зовущее. Волосы Лина красила в лиловато-медный цвет и стригла под бобрик.

Для редкого случая совместной с мужем светской вечеринки дама надела самые впечатляющие драгоценности и шифоновое короткое платье цвета пера жар-птицы. У нее был повод для внутреннего торжества и основания предполагать: начался новый этап совместной жизни с неукротимым Бертиком. Лина с самого начала знала, что красавец с сомнительной биографией вступил с ней под своды Дворца бракосочетаний не по страстной любви. Чин отца, занимавшего крупный пост в органах, способствовал преображению спортивной, коренастой кувалды в завидную невесту. Но вот ситуация переменилась, бравый полковник Секвестр Фийхатдулин был списан в отход, а его дочь стала открытой помехой на пути преуспевающего бизнесмена.

Альберт объявил ее больной и сослал лечиться на Антильские острова. Он не хотел окончательно портить отношения — Лина слишком много знала о его прошлом. Измученная отдыхом на иноземных курортах женщина не могла понять, почему супруг вместо того, чтобы тратить колоссальные деньги на ее содержание, не попытается избавиться от неугодной супруги самым простейшим путем — путем физической ликвидации. Порой ею овладевали приступы панического страха, за каждым цветущим кустом мерещился киллер, казалось, что официант, подающий чашку кофе, подозрительно прячет глаза, а медуза, коснувшаяся пальцев ноги в бирюзовой теплыни Средиземного моря, напоминала скользкую руку убийцы, явившегося из глубины.

Наконец Ангелина смекнула: она до сих пор жива лишь потому, что мужу выгодно быть женатым, причем на женщине хворой, бросить которую ему якобы мешает совесть. А раз так, существует некая шлюшка, имеющая право серьезно претендовать на должность законной супруги. И участь Лины зависела именно от настойчивости разлучницы. Случай разобраться на месте в сложившейся ситуации неожиданно представился — Альберт сам вызвал ее в Москву. Обращался нежно, про дела не упоминал, лишь увлеченно живописал о новом ресторане клуба, открытие которого намечалось под Новый год.

— Ты будешь со мной. — Он улыбнулся интимной, холодящей кишки улыбкой и потрепал ее по щеке. А затем уехал в загородный дом.

Лина решила, что выглядеть сногсшибательно на банкете не помешает, о чем бы далее ни пошла речь. И верно, за праздничным столом она сверкала, словно витрина в Оружейной палате.

Оглядев гостей, Лина наметила три кандидатуры на роль разлучницы. Первая — разумеется, крашеная, щипаная белобрысая курица, которая непрестанно заливалась таким зычным, хрипатым и пьяным, несмотря на опьянение начальной стадии, смехом, что он перекрывал звон посуды и гул голосов. Любимая народом певица мечтала о выступлениях голяком, о чем заявляла в своем творчестве и, по всему видно, уже приближавшаяся к своей мечте. Лицом и повадками певица смахивала на саму Лину, и это пугало.

Имелась среди приглашенных еще одна подозрительная особа. С ней Лина уже встречалась в Милане, выбирая очередную шубу в салоне, рекомендованном мужем. Прыткая особа. Замужем за немцем, дочь учится в Германии. Ну что ж, такая тоже способна работать на два фронта.

И наконец — бледненькая блондиночка, монашеской кротости, скрывающей, очевидно, ум и хватку. Она держалась на периферии и отличалась страшной, ох, страшной молчаливостью. Сидела одиноко над пустующим прибором, вся в черном, вызывающе простом, и не предавалась веселью. Подруга и компаньон директора ресторана. Непростая, видать, «монашка».

Лина решила, что в этот же вечер вычислит соперницу. Напряжение способствовало аппетиту. И без того не увлекавшаяся диетами многоборка умотала державшегося за ее креслом официанта, перепробовав весь имеющийся на кухне ассортимент.

— Бертик, суслик мой, ну хоть с поваром тебе повезло. — Заморив червячка, Лина рассмотрела интерьер. — А зальчик небольшой и мог бы быть понаряднее. Закажи в Италии что-нибудь этакое, классическое, голое с листочком.

— Будет, дорогая, все будет. — Муж мимолетно обнял ее и обратился к нарядному иностранцу: — А вы как полагаете, друг мой?

— Полагаю, что все непременно будет. Но не совсем так, как нам, увы, хотелось бы, — многозначительно пробормотал компаньон.

Контракт о совместных подземных работах с иностранной фирмой MWM с Фондом культуры был подписан перед самым началом банкета в директорском кабинете Пальцева. Правда, без участия Деймоса Мефистовича, не осчастливившего общество своим присутствием.

— Зря, ей-богу, зря ваш шеф игнорирует общение с российской творческой интеллигенцией! Я подготовил оригинальную художественную программу, совмещенную с десертом. У нас теперь любят и умеют веселиться. Вот Изабелла охотно подтвердит. — Пальцев попытался втянуть в разговор углубившуюся в размышления мадам Левичек, но та лишь мечтательно простонала:

— Веселиться умеем и любим.

— А еще пуще того — божиться. И, заметьте, без всякой надобности. А крестами обвешались все, кому не лень. Вчера посмотрел передачу из зала суда, так видите ли — на скамье подсудимых рыло к рылу — по десятку убийств на каждом. Так ведь тоже — с крестами!.. — Шарль даже задрожал от волнения и заговорил с акцентом. — Это черт знает что! Профанасьён, мизерабль!

— И я так считаю, — поддержала иностранца госпожа Пальцева. — В массах — вопиющая бездуховность, полное моральное вырождение. Поголовное блядство. — Она зыркнула в сторону приглашенных звезд, но они скрылись. — Артистиков подбирал ты, дорогой?

— Это друзья «Музы», преданные друзья. Согласие на выступить они дали в качестве любезности.

— А где оркестр, блин? — заерзала, оглядываясь, Лина.

— У них запись. Но будут и выступления «вживую».

Насытившиеся гости разбредались на перекур и свободное общение. Возникла характерная суета раскрасневшихся, говорливых и уже несколько помятых людей. Официанты спешно готовили стол к десерту. Ангелине тоже не сиделось на месте.

— Жажду поболтать с мадам Левичек, а ты, дорогой, познакомь меня с людьми. Здесь же не собрание тайного общества! — многозначительно захохотав, уже изрядно подогревшаяся Лина поднялась, опрокинула стул, который поспешил вернуть на место бдительно следивший за ней из-за колонны официант, сдернула с елки гирлянду «дождя» и обмотала ею шею супруга.

Пальцев виновато взглянул на Шарля, словно прося прощения за поведение жены. Он уже успел шепнуть близсидящим гостям о чрезмерной привязанности супруги к спиртному.

Вдруг погасли люстры и зажглись покрытые колпачками светильники, погрузив зал в зеленый полумрак. Два прожектора, пристроенных у потолка, ярко вспыхнули, скрестив лучи на площадке у рояля. За инструмент сел, раскланявшись и отбросив фалды фрака, длинноволосый носатый шатен. Не обращая внимания на поощрительные хлопки, пианист некоторое время находился в глубокой сосредоточенности, потом хищно вскинул скрюченные пальцы и уронил их на клавиши. Зазвучало нечто бравурное, похожее на увертюру к балету Прокофьева.

Появившегося в свете прожекторов Басю Мунро осыпали бурные аплодисменты. Но не смутили и не разрушили созданного образа, совмещавшего в себе фактурные признаки как Ромео, так и Джульетты. То есть определить, кто из шекспировских влюбленных вдохновил певца, было трудно, и все время казалось то так, то эдак, что завораживало, рождало ассоциации. Корсет, расшитый стразами, с глубоким декольте и отделкой пером марабу, принадлежал даме, как и напудренная безволосая грудь, пожилое лицо в макияже оперной дивы и белесые завитки. Сомнения одолевали ниже талии, где начинался обтянутый ажурным белым трико компактный зад и вполне мужские жилистые ноги. Одеты ноги были в лаковые алые шпильки. Но здесь бытовые соображения уступали место эстетическим чувствам, поскольку трагическое дарование актера захватывало целиком. В свете прожекторов разыгрывалась щемящая душу драма. Закатив глаза и делая грациозные телодвижения, Бася с выражением шептал в микрофон нечто сугубо философское, глубокое и драматическое, касающееся смысла жизни и взаимоотношения полов.

— О, бля... Во дает, лидер! — выдохнула Лина. — Гомиков ты тоже приручаешь? Новости...

Пальцев реплики жены не слышал, зато ее слышала Белла, возле которой рухнула на стул квадратная красавица. Дамы тепло поздоровались и обратили внимание к выступающему.

— Бася милый, компанейский человек. Но лично мне это направление в современном искусстве не близко, — коротко прокомментировала Белла выступление Ромео-Джульетты.

Слова бурного речитатива Мунро из-за полного отсутствия голоса доходили лишь частично. Зато телодвижения приводили в трепет. Во всяком случае, человека, сидевшего за роялем, и пестрого иностранца.

Шарль поднялся, вставил болтавшийся на шнурке монокль, взмахнул руками, сел, судорожно наполнил водный фужер коньяком и без всяких премудростей опорожнил его.

— В восторге! В полнейшем восторге! — взвизгнул он и захлопал прежде, чем музыка оборвалась бурным аккордом.

Сдержанно раскланявшись, все еще скорбно сосредоточенный Бася направился к Шарлю:

— Я пел для вас, дорогой друг! Настоящего ценителя высоких чувств заметишь в любой, самой сверкающей, толпе. — Прикрывая веером помятое, густо запудренное лицо, Бася присел рядом и значительно заглянул в глаза Шарлю. — Близкие души притягиваются, не правда ли?

— Полагаю, время шампанского! — Щелчком Пальцев подозвал официанта, прерывая опасную беседу и нейтрализуя душевный порыв Баси к сближению.

— Весьма, весьма кстати! Мой тост, господа... — С бокалом в руке Шарль поднялся и, высоко вскинув бровь, ждал, пока в зале установится тишина. Наконец лица присутствующих с вниманием обратились к нему. И прежде всего, лицо Пальцева, изобразившее неподдельный интерес. — Чувства наполняют меня через край... Через мой край. — Голос Шарля дрогнул. — Я есть поклонник истинного искусства, я есть знаток человеческих душ, я есть гражданин, что натурально, и я буду поблагодарить Альберт Владленович за случившийся тут бардак. Прошу извинить ошибку — праздник. Поблагодарить за тот пир духа... За пир духу, которым он нас всех... Которому мы все... — Запутавшись от волнения в дебрях чужого языка, экспансивный иностранец всхлипнул и согнулся вдвое. Было похоже, что он схватил руку Пальцева с целью облобызать ее, но тот не позволил. Во всяком случае, заботливо усадил гостя и зашептал ему что-то на ухо.

Вероятно, Пальцев был здесь единственным, кому иностранец не казался «голубым», не очень-то иностранным и, кроме того, совсем не смешным. После встречи с шефом де Боннара в запыленной квартире и впечатляющих телевизионных шоу господину Пальцеву во всем мерещились подвохи. И сейчас он решительно терялся, в какую сторону развернется сюжет банкета. Не нравились ему амурные заходы Баси, внезапный акцент, одолевший Шарля, и неожиданная апатичность Беллы. Счастливо улыбаясь и рассыпая во все стороны комплименты, Пальцев внедрился в гущу гостей.

На кухне тем временем завершалась ударная смена. Два молодых парня — сплошь в белом и полагающихся при сем занятии колпаках, завершали украшение десерта на подносах, которые тут же уносили в зал официанты. Работали споро и ловко. У моек громоздились штабеля использованной посуды, на разделочных столах все еще лежали куски плачущей розовой семги, нежного балыка, в пластиковых тазах сверкали водяными каплями пестрые овощи и кудрявая зелень. Но праздник подходил к концу, о чем свидетельствовала овладевавшая всеми усталость.

Сидевшая в углу на белом кухонном стуле Мара была похожа на посетительницу монмартрского кафе, отгороженную от общей гульбы и шума непробиваемой стеной одиночества. Открытая круглым вырезом черной блузы шея казалась особенно тонкой и беззащитной, а в глазах затаилась тревога. Она видела происходящее как бы со стороны, в недоумении соображая, какими судьбами занесло ее в эти места. Почти весь вечер Игорь крутился на кухне, держа процесс обслуживания стола под личным контролем. Человек в смокинге с белой крахмальной грудью был похож на дирижера, командующего поварской сюитой. Слегка сдвинув манжеты, чтобы не испачкать, он аккуратно выгружал из формочек разноцветные желейные шарики на покрытую сбитыми сливками трехэтажную поверхность огромного торта. В специальных розетках по ярусам торта стояли праздничные свечи.

Маре нравилось смотреть, как ловко расправляются с деликатными проблемами руки Гарика, но беспокоило, что в течение нескольких последних часов он словно забыл о ее существовании, а если и общался, то коротко и по делу. Ей захотелось опьянеть, чтобы заглушить поднимающуюся из глубины души муть. Неправду она сказала Игорю, что внутри чисто и пусто. Дрянь лишь осела на дно и тут же поднялась, стоило лишь встряхнуть сосуд. В отличие от Беллы, банкет Маре не нравился все больше и больше.

— Игорь... — тихонько окликнула она.

Оторвавшись от корзиночки со свежими вишнями, кулинар поднял глаза, нахмурился:

— Ты перегреешься здесь, детка. Иди-ка лучше к гостям. Там начинается самое веселое.

— Ты придешь?

— Всенепременнейше! Наношу последние штрихи — и полностью свободен.

Мара вернулась в зал, где как раз радовала публику своим энергичным выходом сипевшая в микрофон певица. Рядом с Беллой, подобрав повыше подол и без того короткого платья, сидела госпожа Пальцева. Из-за толстых ляжек колени у нее расходились в стороны, грим размазался, на груди блестела елочная мишура. Сразу было заметно, что многоборка здорово поддала и нуждается в уединении. Между тем Белла продолжала наполнять бокалы, и обе соперницы, звонко чокаясь, пили за что-то невероятно смешное.

«Поделили сферы влияния, — подумала Мара. — Белка выкупила своего любимого у этой коровы». Затем она услышала такие слова:

— Что ж это у моего благоверного все телки — бляди? Вернее, все бляди — телки! Ты глянь на эту... — Лина указала пальцем на скачущую по сцене неуемную блондинку. Та усиливала вокальный эффект визуальным: развернувшись задом в сторону публики, задрала атласную юбочку и смачно ворочала ягодицами. — Дешевка-давалка. Кумир толпы. И те, что до нее, дуэт-парочка, — бардачные ребята... — Лина загрустила. — Бардак у вас тут, чертов бардак. Хоть не вылазь из-за кордона.

— Очень даже на уровне программа. Звезды эстрады, лауреаты. Их и мэр на государственные мероприятия приглашает, — возразила Белла, которой концерт казался вполне приемлемым. Может, потому, что в этот вечер ее не интересовало ничего, кроме женщины, сидевшей рядом. Та икала после каждой фразы. Фразы получались короткими.

— Скажи, киска... кого мой Бертик из этих давалок утюжит?

Белла предпочла не расслышать провокационный вопрос и порассуждать о качестве концерта.

— Бардак, когда плохой стриптиз. Это очень сейчас в Москве принято. И мужской, и женский. Но Альберт Владленович фривольностей не допускает. «Солидность от и до» — таков девиз всех, кто работает с ним, — резонно объяснила она.

— Ты уже тоже с ним? — криво ухмыльнулась Лина, окидывая брюнетку испепеляющим взглядом, после которого в подобных беседах обычно следует: «А ты сама кто такая?»

Назревала конфликтная ситуация. Как раз в этот момент к супруге Пальцева подскочил Шарль и что-то с улыбкой шепнул ей на ушко. С воплем «Ага! Я так и думала!» бывшая спортсменка вскочила и ловко поддала ногой в вихлявшийся зад выступавшей. Всенародная любимица плашмя рухнула на стол, сбивая посуду, круша фужеры и вазочки с мороженым. Опрокидывая стулья, с визгом вскочили и кинулись врассыпную гости. Фонограмма продолжала звучать, и в такт заводной песенке, ритмично и как-то весело происходило стряхивание с вечерних костюмов десертных изысков. А пострадавшая, вся в шоколадном креме и взбитых сливках, ярко характеризовала случившееся при помощи ненормативной лексики.

Однако инцидент этим не исчерпался. Высказавшуюся и завывшую белугой певицу бросились успокаивать, а та сопротивлялась и стремилась нанести обидчице телесные повреждения. Ангелина тоже рвалась в бой, и Пальцеву пришлось с помощью официантов удерживать неплохо владевшую приемами самбо, но, к счастью, ослабевшую от спиртного супругу.

Присутствующие с нескрываемым волнением следили за развитием приятнейшего скандала. Мара выскочила на лестницу, спустилась на один пролет и спряталась в директорском кабинете. Комната была крошечной, но уютной, с массивной лампой на письменном столе, парой бежевых кожаных кресел и скрытым под панелью красного дерева сейфом. Над столом висела копия натюрморта Снайдерса — тушки битой дичи, головки лука, виноградные гроздья, лимон с наполовину очищенной кожурой громоздились в живописном беспорядке. Она сидела в кресле и смотрела на лимон, ощущая во рту сводящую челюсти кислоту. Почему-то представила свое хирургическое отделение, где всегда брала дежурства под праздник. В палатах оставались лишь тяжелобольные и одинокие. На прикроватных тумбочках плавали в стаканах расклекшиеся кружки выданных к празднику лимонов. Дежурный медперсонал устраивал свою вечеринку в ординаторской, а Мара обходила страдальцев с очередными уколами. Как жаль, что не умела она говорить лживых и утешительных слов, в которых так нуждались эти люди. Ведь, может, им больше уколов, сталкивающих в забытье, нужна была эта драгоценная иллюзия лжи?

...По металлической лестнице прогремели тяжелые шаги. Нет, спускался не Игорь, похоже, парочка. Приглушенные голоса, шепот, тишина. Мара прислушалась. Кто-то прошел вниз, в кладовые, и сумел открыть дверь, ключи от которой имелись только у Игоря. Значит, это все же он?!

Мара потихоньку выскользнула на лестницу и, перегнувшись через перила, заглянула вниз. Там ярко светился прямоугольник раскрытой двери, а в нем вырисовывались тесно прижавшиеся фигуры. Она с облегчением вздохнула, узнав Пальцева и Беллу, и поспешила вернуться в кабинет. Если их волнует интим в подвале, то мешать не стоит.

Прошло минут десять, и снова послышались шаги — кто-то, похоже мужчина, торопливо поднимался наверх. «Быстро управился», — подумала Мара с отвращением, представив, как спешит к гостям и жене Альберт Владленович, оправляя костюм и застегивая на ходу брюки. Белла, однако, задерживалась. Может, он обидел ее или пристукнул?

Сорвавшись с места, Мара вмиг оказалась внизу. Посреди ярко освещенной кладовой стояла Белла. Уставившись расширенными глазами прямо перед собой, она страшно улыбалась оскаленным ртом. Неоновый свет заливал неузнаваемо изменившееся лицо мертвенной белизной, в зрачках мерцали зеленые искры.

— Белка, ты что? — Мара схватила ее руку — сильную, полную, с крупным изумрудным перстнем.

Женщина ошарашенно посмотрела на нее, очевидно, не узнавая, и отшатнулась.

— Это я! Да что он с тобой сделал?

Страшно взвыв, Белла медленно сползла на пол и обхватила Марины колени.

— Что, что произошло?! — Мара присела рядом.

Закрыв лицо руками, Белла начала раскачиваться и тихонько поскуливать.

— Перестань! — тряхнула ее за плечи Мара. — Прекрати истерику!

Тогда, открыв лицо, женщина молча кивнула на блестящую дверь морозилки. Хитро кивнула, бровями. Термометр показывал максимум — минус двадцать. Мара нажала на кнопку — двери с лязгом разъехались. На полу тесной, как одноместный лифт, камеры лежал пестрый мешок в ярких жар-птичьих разводах. Дохнуло ледяным холодом, серебрилась покрывающая стены изморозь. Среди яркого шифона белела скрюченная рука с массивным бриллиантовым перстнем.

— Ангелина... Господи... — Придя в себя, Мара выволокла тело женщины в комнату.

Та пьяно рыгнула и сжалась в клубок. Нос и щеки казались алебастровыми, а губная помада размазалась по лицу кровью. Громко всхлипнув, Белла вновь припала к Мариным коленям:

— Прости, прости меня... Что теперь делать? Что?

— Надо поднять ее наверх, в кабинет. Живо!

Тело женщины оказалось невероятно тяжелым, а Белла — фантастически сильной. Почти самостоятельно, перехватив Лину за могучую талию, она выволокла ее по винтовым металлическим ступенькам на площадку, от которой расходились коридоры. Из темноты кто-то шагнул навстречу, преграждая руками путь.

— Уфф, мадам, мадемуазель... До чего ж некорошо много водка! Уфф... — Шарль осуждающе качал головой, глядя на распростертую Лину. — Какой мороженый мадам Пальцев! Этот женщина много лежал в снегу. Ходил гулять без пальто. — Он быстро захлопнул отчего-то открывшуюся дверь в заснеженный двор и склонился над пострадавшей. — Хорошо, что вы умел оказывать помощь. Храбрые рашен вумен.

Шарль глянул сквозь монокль на застывших подруг и уже без всяких лексических промахов скомандовал Маре:

— Вы, дорогая, бегите звонить, нужны врачи. Третья степень обморожения, возможна пневмония. Лежала в сугробе не менее часа... А вы, — он пригвоздил Беллу взглядом левого, без монокля, глаза, — а вы, любезнейшая мадам Левичек, позовите своего друга. Он очень, очень огорчится, застав любимую жену в столь плачевном состоянии.

Тут иностранец выхватил платок сиреневого шелка с монограммой, прижал к лицу и, ссутулясь от горя, вышел во двор, прямо в метущую с воем метель.