Глава 22

Показывали запись заседания Госдумы. С очередными предложениями по выходу из кризисной ситуации выступал министр финансов.

Искусное юление вокруг государственных долгов и задолженностей, вокруг бастующих, голодающих и негодующих впечатляло. Поступающие в регионы ассигнования из госказны куда-то пропадали. Таяли, словно весенние снеговики, миллионы, уходили в землю валютные займы. Обвал курса рубля приходится удерживать из последних сил. У докладывавшего министра было мужественное, но страдальческое лицо. Смело глядя в камеру, он врал до изнеможения. Поперхнувшись на слове «инфляция», откашлялся и продолжил с неожиданными для себя интонациями сказителя:

— В регионы не доходят миллионы. Госказна что черная дыра. От валютных займов мы имеем крохи, и курс доллара не можем удержать...

— Ни в склад, ни в лад! — донеслось из рядов.

К микрофону прорывался какой-то замухрышка-депутат, в котором Альберт и Федул не без удивления узнали Перманентова. С тоской смертника перед расстрелом тот оглядел зал и вдруг, вытаращив глаза от ужаса перед собственной смелостью, выкрикнул петухом:

— Да врет он! Они сами все и разворовывают! Одна шайка-лейка. Перечисляю в алфавитном порядке лиц, виновных в злоупотреблении служебным положением и крупных финансовых хищениях. Значит, так — А... Ародин, Алошин... Ой, чуть не упустил из сферы внимания метод физического воздействия... — Подскочив к докладчику, Перманентов нанес ему физическое оскорбление в виде бытовой пощечины. — Это рекомендовано в первую очередь.

На сцену вынесло сразу нескольких искателей правды. Самый бойкий и драчливый, прорываясь к микрофону, вначале оттащил даму-депутата за волосы, а потом стал плескать из бутылки воду в представителей народной власти. Разнимали парламентарии споривших горячо, но кое-как все же установили порядок и призвали к ответу крупнейшего финансиста. Тот взошел на трибуну с видом человека, несущего голову на плаху. Вместо головы он положил перед собой толстобрюхий старомодный портфель, с которым в старых комедиях ходили бюрократы. Зал загалдел, полагая, что начнется демонстрация отчетной документации по разным направлениям финансирования.

Щелкнули замки, и вместо бумаг в кулаке ответственного лица появилась плотная пачка зеленых купюр в банковской упаковке. Сорвав бумажную ленту, человек широко размахнулся и метнул пачку в зал. Словно взорвавшись, она распалась на отдельные листки и дождем осыпала ряды сидевших. Сложилось впечатление, что финансист метнул новенькие стодолларовые ассигнации. Установилась тишина и полное оцепенение, как в детской игре «Замри». В этой тишине, выкрикивая суммы голосом ведущего аукцион, солидный человек продолжал вышвыривать из портфеля все новые и новые пачки.

— Два миллиона... три... восемь...

Бумажки вертелись, их разносило в стороны, отшвыривало в задние ряды и на сцену. Через несколько секунд денежный дождь, все густея, затопил весь зал. Господа, товарищи и просто граждане стали бумажки ловить. Поднимались сотни рук, люди сквозь купюры глядели на свет и видели самые верные и правдивые водяные знаки. Тревога охватила зал. Всюду гудели слова: «баксы», «грины», слышались вскрики «инсенуация!» и нервный смех. Кто-то уже ползал, шаря под креслами. Многие стояли на сиденьях, ловя вертлявые, капризные бумажки. Стоял нечищенными ботинками на красной обивке кресла и депутат Перманентов, но купюры не ловил, а тихо плакал, словно мальчик, поставленный на стул для рассказа гостям стихотворения и забывший слова. Последним, что запечатлел оператор, был ботинок кудрявого драчуна, прижавший к ковровой дорожке руку «земельщика» с пучком собранных хрустящих зеленых ассигнаций.

Появился скандальный журналист с усталым лицом человека, вынужденного созерцать и осмысливать подобные вещи с утра до ночи. И зачастил скороговоркой:

— ...Специалисты по общественному мнению и руководство ФСБ, к которым мы обратились за комментарием происшествия, пока отказываются объяснить случившееся. Единственная версия касается экстрасенса, вернувшегося недавно в страну после зарубежных гастролей. Возможно, имел место коллективный гипноз. Министр финансов госпитализирован и проходит медицинское обследование. Сдать валюту, подобранную в ходе инцидента, присутствующие отказались, аргументируя тем, что честно заработанные ими в ходе заседания средства поступят в различные благотворительные фонды представляемых ими подразделений и регионов.

— Так... — сказал Пальцев, выключив телевизор.

— Угу, — икнул отец Федул и перекрестился. — Ты заметил лик Перманентова? Похоже, уговорили его наши партнеры. Сильно волнующее воздействие. Вруби-ка, сын мой, «Сад страсти».

— При чем здесь «Сад»? Его ведет Митрофаненко.

— А Барнаульский в числе спонсоров.

— Программа идет в записи, — резонно возразил Пальцев. Но даже сам себя не убедил и с опаской включил ночной канал.

Появилась заставка шоу, и дикторша, интригующе сияя, сообщила, что вместо запланированной программы пойдет внеочередная — в прямом эфире из театра Эстрады, предоставившего сцену для популярного шоу ввиду особого случая.

Случай тут же разъяснился. Представ перед публикой и камерами, полный, веселый, как дитя, человек с бритым лицом, в эксклюзивном фраке и немыслимо экстравагантном белье объявил: «Сегодня вечером любимый всеми вами ведущий программы Сергей Митрофаненко передал бразды правления в мои чистые руки. С вами Юлий Барнаульский! В гостях у «Сада страсти» наши кумиры: восхитительная мисс Зелла Упырска и мистер Ам Арелло, прибывшие из Голливуда. Вообразите себе, сколько стоит обнаженное тело одной из этих звезд, пусть даже не до конца, я бы сказал, раздетое и не в вашей постели, а всего лишь на экране. Вообразили? Если вас бросило в жар или дали о себе знать трудные дни, примите Колдрекс, прихватите пачку прокладок Кефри, две жвачки Орбит (я перечисляю, разумеется, спонсоров нашей программы) и поторопитесь к экрану, ибо мы начинаем! Вау!!!»

Зазвучала возбуждающая воображение музыка, ансамбль бойких красоток изобразил телодвижениями чувственное зрелище. Софиты осветили высокие кресла на сцене, в которых сидела яркая брюнетка, играющая глазами, и мрачный коротышка с несексуальной внешностью отечественного бомжа. Одеты звезды были прилично. Дама — во всем, что полагается, плюс длинный прозрачный халат, позволяющий это увидеть. На ее шее багровел страшным кольцом свежий рубец, очевидно — последний писк голливудских имиджмейкеров. Джентльмен был представлен в белых лосинах, по-балетному обтягивающих кривые ноги и выдающиеся мужские достоинства. В свете прожекторов мерцали золотые эполеты и многочисленные металлические нашивки на алом мундире. Разочарование относительно него вскоре несколько развеялось. Просмотрев предложенные ведущим правила, кривоногий без всяких экивоков заявил:

— Чего тут только про бюстгальтер сказано? Хорошо живете... Без трусов! Это мое условие. Играют все.

Ведущий изобразил одурительное изумление и обратился к залу:

— Принимаем условия гостя, господа?

Камеры выхватили среди сидящих дорогие каждому россиянину лица. Среди них — популярной актрисы, юмориста, политика, экстрасенса-целителя, прибывшего из Америки, где тот в последнее время длительно гастролировал. Публика захлопала шутке, отметив, что говорил американец, несомненно, как все они там — одесский еврей, — бойко, но с соответствующим акцентом. Не подкачала и леди.

— Эй, май лав! — окликнула Юлика Барнаульского мисс Упырска. — Ты тоже в игре. Но только без всяких этих своих примочек. Понял? — Она кивком головы прогнала плясуний и скомандовала: — Прибор на сцену!

— Первоначально сообщу публике в качестве личного откровения мощные философские тезисы для повседневного пользования. — Оттолкнув локтем застывшего на авансцене Барнаульского, Ам Арелло перехватил микрофон. — Будете записывать или зарубить на носу? Ладно, рубить пока не буду. Значит, так, россияне: игра есть игра. Страсть — это страсть. А голый человек — это совершенно голый человек. Граждане свободной от предрассудков страны должны быть совершенно свободными. Свободными до совершенного личного безобразия! Га-га-га... Долой цензуру в форме трусов и взаимной лояльности!

И хотя многим показалось, что рыжий остряк элементарно пьян, зал заревел от восторга. На сцене появился гигантский лототрон, в который, как объяснил Ам Арелло, заложены номера зрительских мест. Тот, чей шар вытаскивает Зелла, поднимается на сцену и платит десять баксов. И так до двадцати участников. Дальше они сражаются между собой по принципу аукциона (столик с молотком возник слева возле кресла рыжего).

— Каждая вещь оплачивается в результате торгов. Оплатил имущество — сохранил на теле. Не хватило бабок — скидывай. Тот, кто не сумеет разумно распорядиться собственными средствами, оголеет быстрее и полнее. Пример чего, собственно, нам дает жизнь. Игра идет до последней нитки, — скороговоркой оповестил американец.

Какое-то безумие овладело залом, словно все присутствующие только что покинули банкетный стол после обильных возлияний и стремились эмоционально разрядиться. Причем самым необузданным образом.

Завертелся лототрон, мисс Упырска весьма сексуально доставала шары и объявляла номера. Счастливцы под завистливыми взглядами спешили на сцену. В результате волнующего процесса жеребьевки у затейливо задрапированного задника с эмблемой «Сада страсти» в виде целующихся абстрактных голубков, вызывающих нездоровые эротические ассоциации, расположились в рядах кресел двадцать человек. Юлий Барнаульский, объявив себя добровольцем, написал на своей фрачной груди куском гостиничного мыла № 1. Среди играющих оказались представители обоего пола, разных социальных кругов и разной степени известности. Мрачного экстрасенса узнали все, а также политика и двух дам. Одна из них — мощная брюнетка, популярнейшая исполнительница кабацких песен, в шквале аплодисментов раскланялась публике. Другая, не менее заметная, как всегда, в шляпе с букетом и с настроением игривой школьницы, голосом хриплым и картавым сообщила в микрофон: «Я намегена сгажаться до последнего. Но погтмоне забыла на камине». Кое-кто узнал и режиссера Тарановского, судя по цвету лица, едва справившегося с очередным приступом астмы.

Из второго ряда поднялся и взобрался на сцену круглолицый ласковый господин, которого тоже быстро узнали. Господин долго и упорно вел по телевизору юмористическую передачу, трудно сравнимую с чем-либо по масштабам глупости. Юморист предложил купить право участия в игре. Ам Арелло пошел на уступки. Люди, попавшие на сцену, восприняли участие в шоу как возможность неожиданной рекламы и восхитительной забавы. На их лицах светилась готовность проявить свое обаяние в полном объеме. Многих, оставшихся на своих местах, мучила зависть. Поступили еще предложения из зала заплатить за право участия в аукционе, но кривоногий секс-символ Голливуда их отклонил, буркнув:

— Мы и так не укладываемся в эфирное время.

Он вообще явно торопил события, вел аукцион небрежно, грубо прерывая участников, пытавшихся острить и показать себя в выгодном свете. В результате его махинаций определилась первая пара — богатая формами брюнетка-певица и едва достающий ей до плеча режиссер Тарановский.

— Неравные весовые категории! — встрял упитанный юморист, проявляя готовность начать раздевание вместо Касьяна.

Барнаульский шагнул вперед, оттесняя юмориста и указывая на вычерченный на груди номер один. Ам Арелло вернул инициативных мужчин на место и довольно нелюбезно, словно сержант на плацу с новобранцами, велел отобранной паре занять места у высоких стульчиков. В отличие от постоянного ведущего «Сада страсти», заезжий тип не утруждал себя шутками и не накачивал пикантность. Пошарив в карманах красного мундира, очевидно, заимствованного из гардероба Майкла Джексона, кривоногий достал бумажку и голосом Брежнева сообщил: «Значит, так... Вы, товарищ мужчина, снимаете десять вещей, а вы, дама, — все». Вздох разочарования пронесся по залу — всем стало ясно, что представление — шутка. И шутка эта не удалась. Никто раздеваться не станет.

— Охотно, — томно опуская веки, простонала брюнетка.

Тут же грянул популярный похоронный марш. Очевидно, перепутали фонограмму.

Но певицу это не смутило. Пританцовывая, играя телесами, она начала действовать, словно заправская стриптизерка из казацкой деревни.

— Ну, а ты чего топчешься? — Рыжий нагло подступил к Тарановскому и помог ему снять галстук.

— Только до рубашки. У меня прострел. И вообще, я не понимаю грубого юмора, — сквозь зубы, сохраняя спокойную мину, нервничал режиссер. Но его слова, как и последующий диалог, отчетливо разнеслись по залу. — Я снимаю концептуальные фильмы. Интеллектуальная ирония. В стиле Феллини, поняли? Меня в России хорошо знают и любят, — неуверенно поглядывая в публику, но довольно нагло сообщил голливудскому шуту Тарановский.

— Знаем мы... — Американец не слишком любезно освободил игрока от замшевой куртки. — Знаем, что здоровая эротика освежает большое искусство, а голая задница выглядит интеллектуальней, чем иное лицо. Извините, что плохо подумали. Не вас имел в виду. «Мыслитель» Родена, к примеру. Будь он в трениках, не произвел бы должного впечатления. Га-га-га... — неожиданно развеселился рыжий.

— Но я не хочу! — слабо сопротивлялся Тарановский, уже самостоятельно расстегивая брючный ремень.

— А дама хочет. Это неуважение к даме. — Зелла Упырска, ничуть не больше американка, чем ее партнер, сосредоточила свет и внимание публики на завершавшей процесс обнажения певице.

Под сверкающими нарядами телеса брюнетки оказались упакованными в ажурное черное белье. Такое и на экране показать не стыдно, не то что кальсоны Тарановского персикового цвета. На хилой груди пост-постмодерниста жидко вилась полуседая поросль. Босые ступни стояли ребрами, как у человека, наступившего в нечистоты. Рядом, втягивая его в пляску, неистовствовала, показывая себя со всех сторон, казачка.

— Давай, пост-сексуалист, соответствуй! — подначивал Тарановского американец. — Слышал, у вас здесь под исподним крутые концептуалисты Келвина Кляйна носят.

— Прекратите, умоляю, это гипноз! — взмолился режиссер. — Нельзя принуждать человека к бесстыдству.

— И снимать бесстыдные фильмы нельзя, — назидательно сказал Ам Арелло. — Это неинтеллектуальное кино, коллега. И совсем не Феллини. Вас кто-то надул. Ваши изделия — форменное непотребство. — Протянув руку к кальсонам бедняги, он строго спросил: — Согласен? С моими словами согласен?

— Да! Всей душой! — просветлел Тарановский, вцепившись в резинку и дотянув ее чуть не до шеи. — Ничего такого снимать больше не буду!

Фонограмма похоронного марша неожиданно прервалась.

— Все слышали? — пророкотал американец в зал внушительным церковным басом. — Отпустить?

— Отпустить, отпустить! — просили сердобольные сограждане. — Он же больной.

Собрав одежду в охапку, Тарановский торопливо покинул сцену.

Успевшая снять бюстгальтер дама победно села на свой стул, но веселость ее прошла. Ярко и обыденно светили софиты, из зала раздавались смешки.

— Вы ж этого хотели, любезнейшая? Или рассчитывали на другой эффект? Иллюзии вредны. Скромность украшает даму, особенно если больше ее украсить нечем. — Сверкнув кривым глазом, американец ощерил клык. — Ступайте на место, милая моя. И подумайте хоть чуть-чуть. Если вас это, конечно, не затруднит.

В рядах застывших под эмблемой с голубками участников шоу наметилось движение, словно их расколдовали.

— Я протестую! Здесь происходит массовое зомбирование! — В центр сцены выступил экстрасенс. — Не удивлюсь, если прошедшие через ваш эксперимент люди сейчас выйдут на улицу и начнут убивать. Да, убивать! На кого вы работаете? На американские спецслужбы? — Речь мрачного целителя была произнесена столь убедительно, что в зале раздался визг. Визжали спутники подопытных.

— А ты кто такой, козел? — самым блатным образом выступил американец.

— Известный экстрасенс. Я внушаю людям добро.

— Вот так здесь у вас всегда и выходит — внушают добро, а получается как всегда. — К мужчине подступила и нежно его обняла державшаяся до сих пор в тени Зелла.

— Ой, рука холодная! — вздрогнул тот. — Тебе вообще надо в морг. Вон шрам какой! Может, и голову он тебе открутил под гипнозом?

— Отрывали по-настоящему. А вернули обратно — чудом. — Зелла улыбнулась. В уголке ее рта показалась красная пена, явилась, скатившись к подбородку, капля крови, ощерились белые, слишком острые и длинные зубы.

— Все, все! Пиздец, баста! — вскочил, словно только проснувшись, Юлий Барнаульский. Он протер глаза и потянул у рыжего микрофон. — Пора завершать наше шоу.

— Не базлань, жопа, и так все слышно. И, между прочим, видно. Прямая трансляция. — Американец указал на бесстыдно расстегнутые брюки ведущего и стоящие в проходе камеры. — Представление продолжается. — И микрофона не отдал.

Ам Арелло отступил в глубь сцены, потемневшей и засветившейся фосфоресцирующей зеленью. Участники стали похожи на несвежих мертвецов, в зал потянуло болотной гнилью. В этой неприятной обстановке, озвученной уханьем сов и какими-то дикими завываниями, экстрасенс-целитель вдруг издал голодный рык и с воплем: «Вам хорошо, хорошо!» — прильнул к шее Барнаульского, впиваясь в нее зубами. То же самое случилось с юмористом. Он стал жертвой Зеллы. Раздалось хлюпанье и чавканье, из зала донесся истерический хохот. Но никто не мог покинуть своих мест, пригвожденный парализующим страхом.

— Будет. Надоели. — Американец трубно высморкался с помощью двух пальцев и утерся рукавом мундира.

Зажегся свет, а все участники вампировской оргии стали кланяться и делать реверансы на авансцене. Однако глаза юмориста, целителя и Юлия стеклянно застыли, улыбки напоминали маски из магазина ужасов.

— Ладно, граждане. Подбиваем бабки, делаем далеко идущие выводы: врать нельзя, особенно хворым и убогим. Зарабатывать деньги низкосортным непотребством — стыдно. Особенно на людях, которые и ничего хорошего-то не видели. А воровать лично я вам никак не советую. Уяснили, господа родимые? — Ам Арелло генералом прошелся перед строем участников шоу. — Засим прошу простить и откланиваюсь. Свои благодарности и аплодисменты направляйте любимцу российской публики — Юлию Барнаульскому!

Бархатный занавес за спиной вышедших на поклон участников шоу задернулся, краснея понизу от света рампы. Физиономии в этом свете казались престранными. Дурные рожи из предрассветного кошмара. Луч прожектора высветил лицо Барнаульского, наполнившееся большим внутренним содержанием. Кашлянув, актер сделал шаг вперед, пробежал рукой по наиболее ответственным деталям туалета и затянул с душой:

«Я прошу, хоть ненадолго...»

«Боль моя, ты оставь меня, — подхватил целитель, юморист, дамы, повинуясь дирижерскому взмаху голливудского секс-символа. — Облаком, синим облаком, ты улети к родному дому. Отсюда к родному до-му...» — Хор на сцене пел нестройно, но с трепетом. — «Берег мой, покажись вдали краешком, тонкой линией. Берег мой, берег ласковый, вот до тебя, родной, доплыть бы, доплыть бы хотя б когда-а-а-а-то...» — вывели старательные голоса.

— Дальше — все вместе! — скомандовал Ам Арелло, поднимая зал.

Загромыхав креслами публика вставала, светлея лицами.

«Где-то далеко, очень далеко идут грибные дожди...» — понеслось по рядам, обретая мощь «Интернационала», исполняемого участниками Первого съезда РСДРП. — «В маленьком саду у реки созрели вишни, наклонясь до земли. В памяти моей, в памяти моей теперь, как в детстве, светло...» — пел зал, все больше вдохновляясь.

Женщины молодели, как на первом свидании, по некоторым мужественным лицам текли слезы просветления.

— Вот это самое, не знаю, как у вас выражаются, я обычно называю — катарсис, — объявил в микрофон рыжий. — А теперь по-тихому, рядками очистим помещение... Басам подтянуться! Колоратуру погуще! Не сбивайтесь с ритма, умоляю, родимые! И душевней, душевней...

Проследив за организованным выходом хора во все имеющиеся двери, американец изобразил для телекамеры глубокий реверанс, с каким являются на поклон лебеди в финале незабываемого балета. Где-то очень кстати прокукарекал петух, и на экране телевизора, ошарашив Пальцева, появилась заставка: «Трансляция прекращена из-за прохождения спутника через космическую орбиту».

Глядя в одеревеневшее лицо Федула, Альберт Владленович поднял телефонную трубку и набрал врезавшийся в память номер. Козлиный голос Шарля проблеял:

— Алле?

— Мы согласны на ваши условия, — сказал Пальцев, слабея. — Готовьте документы контракта.