Глава 18

В сентябре Мару выписали. Но в институт она не вернулась — не хотела встречаться с Денисом. Устроилась нянечкой в районную больницу и параллельно закончила курсы медсестер. Жарко, с надрывом полюбила девятилетнюю Аню. Одно у них горе, и судьба одна. Мара готовила, стирала, делала все, что раньше делала мать. Даже рецепт ее кекса с орехами в записной книжке нашла и ко дню рождения Ани подготовилась со всей серьезностью. Крутилась как белка в колесе, изнуряя себя усталостью. Боялась, что, если остановится, придут мысли, с которыми невозможно жить...

Весна нагрянула вдруг и совершенно некстати. Нежеланная, ненужная, обманувшая, предназначенная другим. Особенно больно было смотреть на ликующие тюльпаны, расцветшие для счастливцев, в обнимку слоняющихся по Москве. И на сирень в руках улыбающихся женщин.

Она сидела на скамейке Александровского сада, не решаясь пойти в Ленинку. А вдруг снова за тем же самым столом увидит склоненную над альбомом с картинами неведомых островов умную Денисову голову и события начнут разворачиваться в том же порядке?

— Можно к вам подсесть? — Маре улыбался коренастый мужчина в кожаной куртке и кепочке.

Тяжело посмотрев на него, Мара отвернулась.

— Я, собственно, по делу, — не отставал коренастый.

— Нет куриной ноги, — не обернувшись, пробормотала Мара.

— Простите, не понял.

— У Азазелло, когда он появился перед Маргаритой на этом же месте, в верхнем кармане пиджака торчала куриная нога.

Незнакомец рассмеялся и представился:

— Валерий Кормчий. Помощник режиссера. Мучаюсь, слоняюсь вот и высматриваю девушку с необыкновенным лицом. У вас — необыкновенное.

— Если вы не ослепли и в своем уме, то должны понять — я не склонна к знакомствам. Уйдите, позову милиционера.

— Понимаю, вам не нужен ни флирт, ни пустяшный треп... Догадываюсь, милая девушка, что сердечко у вас здорово ноет. Глаза какие-то шарахнутые. Но жить ведь все равно приходится. И поработать с приличными людьми всегда не помешает. Вы слышали о Петре Старовском? Вот! Я работаю с ним. Фильм о войне. Лирический, музыкальный, вроде «В бой идут одни старики». Нужны запоминающиеся типажи. Кстати, вы заметили, что на старых фотографиях совсем другие лица? Словно они уже знали о жизни нечто такое... Ну, вы-то меня понимаете...

Так Мара попала на «Мосфильм» к безалаберным, суматошным, но и в самом деле симпатичным людям. Ей не сочувствовали, потому что ничего не знали. И сразу стало ясно, что найденная на улице девушка идеально соответствует роли.

— Жаль, что у тебя только два эпизода, — сказал на прощание Старовский. — В следующем фильме ты у меня сыграешь главную. И ты даже не представляешь, что я для тебя замыслил. Разговор о куриной ноге с Валеркой в Александровском сквере помнишь? — Он подмигнул усталым глазом. — Вот именно!

Фильм «Дорога» был представлен на фестиваль в Локарно и получил спецприз за гуманизм. Режиссер Петр Старовский оказался евреем и уехал в Израиль, потому что его замыслы зажимали. Мара взяла круглосуточные дежурства в хирургическом отделении городской больницы. Денег катастрофически не хватало. Переехавшая к сестрам после гибели родителей тетка Леокадия — инвалидка с детства по статье полиартрита, одинокая, неряшливая, мрачная, взялась продавать у метро котят.

И вдруг — Тарановский! Главная роль! Да не какая-нибудь, а самая любимая Марина героиня. Та, о которой намекал Старовский. Если бы знала она, какой гнусной историей завершатся съемки. Возможно, и через суд бы пришлось пройти, и выплачивать неустойку, если бы не встреча с Беллой.

...Удивительная женщина — прочная, надежная, всегда готовая ринуться на помощь. Теперь зализывать раны Мара бежала к Белле. Поссорилась с теткой, обиделась на сестру, облапал, обидел, напугал ее очередной любитель сладенького — и вот она уже сидит на кухне в окружении роскошества итальянской мебели, греет руки о свою любимую оранжевую чашку, изливает душу и на полном серьезе обсуждает Белкины проблемы.

— А у тебя пир горой, — обратила внимание слегка отогревшаяся Мара на картину одинокого нервного ужина.

— Заседание Госдумы. На повестке для выбор кандидатуры в спутники жизни.

— Бедненькая... — Глаза Мары потеплели искренним, не показным и не ироническим типа «мне бы твои заботы» сочувствием.

— Замучилась, — призналась Белла, пододвигая Маре вазочку с икрой и подогретые в микроволновке круассаны.

— Пошли лучше на диван, — предложила та, с хрустом откусив аппетитный рожок. — Посидим тихонечко, я пожую, а ты все спокойненько так расскажешь. Без эмоций, осмысленно. Идет? — Она протянула через стол руку.

В знак согласия Белла шлепнула ладонью. А потом чуть не до утра рассказывала все, что стоило и что не стоило говорить. И порою думала краешком загипнотизированного ум: «Что ж нас с тобой связывает, киска?»

— ...Какие будут мнения? — Белла завершила рассказ про кандидатов, подчеркивая преимущества Альберта и не скрывая связанных с ним опасений.

— Надо смотреть. Ну хоть разок в глаза глянуть.

— Устрою. — Белла достала бутылку ликера «Болдс». — Расслабимся. А то сплошные магнитные бури и социальные катаклизмы. — Она налила в рюмки густой шоколадный напиток. — Уж лучше бы твои предки в Латвии осели. Все же поближе к Европе. Мне, например, Швейцария нравится. Провинция, захолустье, но какой блеск! Всю мировую элиту туда как магнитом тянет. Горы, говорят, озера. Ха! К денежкам поближе! Греют... Ладно, еще не вечер. За нас!

Они выпили, но не повеселели. После третьей Беллу охватила жажда деятельности. Подсев к телефону с сигаретой (курила мадам Левичек лишь в стрессовых ситуациях), она приняла грациозную позу. Нога на ногу в распахе тяжелого атласного халата. На кончике пальцев покачивался тапочек, больше похожий на золотой бальный башмачок. Белла не сомневалась, что поза влияет на состояние внутренней энергетики. Ссутулился, спрятал глаза — и всякий тебе в лицо плюнет. А расположился по-королевски и взглянул с достоинством — на коленях приползут.

Споласкивая в мойке посуду, Мара не вникала в суть ее телефонной беседы. Но тон уловила отлично — властный был тон и снисходительный. В заключение прозвучало:

— До встречи, дорогой. — Она словно протянула руку для поцелуя, брякнула трубку и объявила: — Порядок! В субботу приглашены на банкет к Пальцеву. Умолял оказать честь своим присутствием. У него юбилей — сорок пять стукнуло. Я в понедельник клялась, что буду как раз в это время страдать на закупочных торгах в Милане. А сейчас сообщила, что поездка отменяется. Из-за тебя. Взглянешь на него, а заодно и на других посмотришь. Может, там твой принц бродит?

— Господи, я ж просила... — Мара села на диван и умоляюще взглянула на подругу. — Не дави ты на меня, Белка... Я Аньку запустила, дом. Тетка совсем сбрендила, пузырьки от глазных капель собирает, говорит, на случай гражданской войны. Вокруг — коты и котята. А запах... Со мной на тахте трое спят — на ногах в основном устраиваются.

— Пусть бы хоть деньги в семью приносила Леокадия твоя, а то ведь из тебя сосет. И прячет.

— На черный день... Слушай, думаешь, будет еще чернее?

— Ой, не занудствуй, милая. — Белла встала, удалилась в спальню и вынесла оттуда на вешалке нечто длинное, тонкое, как змеиная кожа, и сверкающее, как Алмазный фонд. — Мне узко в бедрах. Рассчитывала похудеть. К субботе явно не успею. Ну-ка, прикинь.

— Настырная ты. — Мара не поднялась с дивана.

— А как же. Я тебя не просто потусоваться в свет вывожу. Мне требуется надежный эксперт в решении жизненно важной проблемы. Взглянешь на мужика и выразишь свое мнение.

— Оно столь важно?

— Необходимо. Альберт отмечает официальный юбилей. Соберется узкий круг нужных людей и проявится не в лучшем свете. Знаешь, выпивка, тосты, Дом литераторов.

— Это какой Дом? — Оживилась Мара. — «Грибоедовский»?

— Не знаю уж чей, но там вся наша литературная элита заседала. — Белла положила платье на колени Маре. — На лейбл взгляни и прикинь, сколько эта тряпочка стоит. Эксклюзивная коллекция Армани. У Мишель Пфайфер, можно сказать, из-под носа увела.

Мара рассмеялась:

— Вот тетка обрадуется! Как раз вся ее заначка.

— Ну нет. Я не продаю. В аренду, на вечер и по бо-о-о-льшому блату.