В ту самую пору, когда пресса поносила «Дни Турбиных» и «Зойкину квартиру», Булгаков написал по мотивам своего фельетона «Багровый остров» (1924) — пьесу с тем же названием (1927). Удивительное дело: Главрепертком, который в сущности был одним из главных героев пьесы под именем Саввы Лукича, разрешил постановку ее в Камерном Театре А. Таирова. Возможно, театральная цензура решила не узнать себя в пьесе, как когда-то А.А. Аракчеев решил не узнать себя в стихотворении К.Ф. Рылеева «Временщику» (1820).
Полгода до запрещения всех булгаковских пьес (1929) «Багровый остров» шел на сцене и будоражил умы. Это памфлет (гневно-ироническое обличение), основанный на пародии. В пьесе изображаются подготовка спектакля и его проверка театральной цензурой. Ставится самая что ни на есть революционная пьеса, посвященная восстанию красных туземцев против английского колониального владычества. Она представляет собою пародию на бесчисленные драматургические поделки такого рода — вроде той, которую изготовил когда-то сам Булгаков в соавторстве с голодом и присяжным поверенным. Так что это была и автопародия. Но начинающий драматург, как вы помните, перечитывая этот опус ночью в своей нетопленной комнате, стыдился даже стен и окон.
Как и положено в пародии, черты революционно-драматической халтуры обострены до гротеска. В перечне действующих лиц говорится: «Кай Кум, первый положительный туземец», «Арапова гвардия (отрицательная, но к концу пьесы раскаялась)», «Красные туземцы и туземки (положительные и несметные полчища)», Английские матросы, поначалу все отрицательные, потом все становятся положительными, потому что поднимают бунт на корабле и братаются с «красными туземцами». В финале они шагают под звуки русской революционной песни «Вышли мы все из народа». Словом, революция в масштабах отдельно взятого острова. Автор Василий Дымогацкий, режиссер Геннадий Панфилович, актеры из кожи вон лезли, чтобы угодить бдительному цензору Савве Лукичу. Спектакль окончен, они дрожат в ожидании приговора. Савва Лукич, как сказано в ремарках, помещается с экземпляром пьесы в руках на бывшем троне свергнутого короля «и царит над островом... Вид его глубокомыслен и хмур. Все взоры обращены на него». Наступает «гробовая тишина», потом «гробовейшая тишина». И тут с высоты раздается голос: «Пьеса запрещается... Конрреволюционная пьеса.»
Автор и постановщик убиты, но пытаются спасти себя и спектакль. Выясняется, что дело за малым: нужна революция не в масштабах одного только острова, но мировая революция! Только-то и всего? Тут же, без всякого промедления, перекраивается финал и устраивается все, что требуется. Цензор в восторге. Но, разрешая пьесу, ласково предупреждает: «В других-то городах я все-таки вашу пьесу запрещу... Нельзя все-таки... Пьеска — и вдруг всюду разрешена. Курьезно как-то...»
Пародийный памфлет, казалось бы, по своей природе произведение «одномерное», здесь надо разить без пощады и не искать многоцветности в образах, не мешать положительное с отрицательным. Но Булгаков везде остается самим собой.
Автор пьесы Дымогацкий в момент ее запрещения вдруг произносит странный монолог: «Чердак?! Так, стало быть, опять чердак? Сухая каша на примусе? Рваная простыня? Ночью звезды глядят в окно, а стекло треснувшее и не на что вставить новое... А метели воют, гудят железные листы...»
На вопрос Саввы Лукича — «Я что-то не пойму... это откуда же?» — Дымогацкий отвечает: «Это? Это отсюда. Из меня. Из глубины сердца...» А один из актеров со вздохом замечает: «А вот таких монологов, небось, в пьесе не пишет.»
Когда же разрешение дано, из глубины авторского сердца рвется иной монолог — о квартире в бельэтаже, зернистой икре, репортерах у подъезда...
Булгаков по природе своего таланта не может писать плакатов. Все у него в этой пародии живое. И ведь понятно, что пьеса вся состоит из штампов, что вся ее экзотика фальшивая. Вулкан местные жители называют «чертовым примусом», говорят на своем туземном языке: «молчи в тряпочку», «толстая физия», «царь засыпался»... А все воспринимается как сказочная достоверность, все уморительно смешно и не в шутку страшно: читатель и зритель скоро догадывается, что в руках Саввы Лукича судьба не только этого спектакля. Куда там! Всего театра, всей драматургии!
Булгаков — великий искусник творить чудо искусства на наших глазах и вроде бы из сущих пустяков — вот так, как это происходит в начале спектакля, который ставит опытнейший Геннадий Панфилыч. Декорации сляпываются наскоро из реквизита старых постановок: нет вигвама — поставим хижину дяди Тома, в качестве вулкана приспособим гору Арарат, надо только скинуть ковчег и просверлить дырку для извержения. И вдруг, как сказано в ремарке, «на сцене волшебство — горит солнце, сверкает и переливается тропический остров. На ветках обезьяны, летают попугаи... на заднем плане океан».
В истории «Багрового острова» есть знаменательный эпизод. В письме драматургу Билль-Белоцерковскому (1929) Сталин именует эту пьесу макулатурой, «почему-то охотно пропускаемой для действительно буржуазного Камерного театра». Разумеется, как только до Главреперткома дошли эти слова, пьеса мгновенно была запрещена.
А 28 марта 1930 года Булгаков написал правительству СССР письмо, где говорит о таком факте: вся критика назвала «Багровый остров» бездарной, беззубой, убогой пьесой и объявила ее пасквилем на революцию, но в одном из номеров «Репертуарного бюллетеня» появилась рецензия П. Новицкого, где та же пьеса названа интересной и остроумной пародией, в которой «встает зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество, культивирующего рабские, подхалимско-нелепые драматургические штампы, стирающие личность актера и писателя»; рецензент считает, что в пьесе идет речь о «зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов, подхалимов и панегиристов»...
«Я не берусь судить, насколько моя пьеса остроумна, — пишет Булгаков, — но я сознаюсь в том, что в пьесе действительно встает зловещая тень Главного Реперткома. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных «услужающих». Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее.»
Такой вот состоялся заочный диалог между верховным Саввой Лукичом и Булгаковым.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |