Вернуться к Т. Поздняева. Воланд и Маргарита

7. Остановленное время. Бал

Исследователи нередко сравнивают бал у Воланда с описанием Вальпургиевой ночи у И.-В. Гёте, но есть и существенные отличия. Во-первых, временно́е несовпадение: Вальпургиева ночь приходится с 30 апреля на 1 мая. Воланд вполне мог появиться в Москве прямо с шабаша на горе Брокен, где в Вальпургиеву ночь собираются западноевропейские ведьмы, но свой бал в квартире № 50 он давал несколько позже. Второе отличие в том, что в шабаше участвуют ведьмы, тогда как на балу у Воланда никаких ведьм, кроме Маргариты (которая к тому же становится королевой), нет: бал дается мертвецам, восставшим на это время из гробов и пародирующим Воскресение из мертвых в день Страшного суда: они «оживают» в прижизненных обликах. Можно было бы предположить, что бал дается в вечности, если бы «оживление» гостей не носило характера игры: после «причастия» Воланда мертвецы возвращаются в свои гробы: с первым криком петуха «и фрачники и женщины распались в прах» (с. 691). Происходит бал «в пятом измерении», в ирреальном пространстве и остановленном времени, в дьявольском безвременье — негативе Божественной Вечности. Как объясняет Коровьев, «законы бального съезда одинаковы» (с. 686), значит, ежегодная встреча томящихся в аду преступников происходит по неизменной и жесткой схеме.

Из истории Фриды нетрудно себе представить, каким образом протекает инобытие гостей Воланда вне бала: они расплачиваются за свои преступления в преисподней, а милосердие — «сфера» не их повелителя. Уходят они с торжества не в вечную жизнь, а в ад, где и пребывают неизменно, вплоть до Страшного суда Е. Трубецкой характеризует царство сатаны и ад как образы «неумирающей смерти». «Очевидно, — пишет он, — что действительность смерти не есть действительность жизни, а действительность призрака. Ад есть царство призраков, и лишь в качестве такового ему может принадлежать вечность... "Тьма внешняя", т. е. абсолютно внебожественная действительность, очевидно, представляет собою нечто такое, что не живет. Это жизнь не действительная, а только кажущаяся. Действительность ада есть действительность разоблаченного праведным судом Божиим вечною миража»1.

Само описание бала напоминает «черную мессу» — службу сатане, проводящуюся на основе христианской литургии, но искажающую ее так, что действия участников приобретают обратное христианскому значение. Литургия наделяется издевательским смыслом, поскольку все производится наоборот, ведь сатана — буквальный противник Бога. На черной мессе существенная роль отводится женщине: вместо Святых Даров на престол возводят обнаженную женщину. Однако бал у Воланда проходит в нематериальном пространстве и совершается не людьми, тогда как черная месса — явление посюстороннее. Магическую связь с сатаной в ней знаменует обряд, и сатана появляется на балу зримо для всех, как на шабаше. Таким образом бал совмещает черты черной мессы, элементы шабаша и качественно новое: гостей-мертвецов из различных эпох.

Многое на балу у Воланда заставляет вспомнить документ, опубликованный в книге инквизиторов Я. Шпренгера и Г. Инститориса «Молот ведьм», известной в дореволюционной России и переизданной в Москве в 1932 году. Этот документ содержится в булле «Голос в Раме» от 13 июня 1233 года, направленной против штедингских крестьян-«ослушников», заключивших союз с дьяволом. В документе содержится описание сатанинской церемонии посвящения неофита в тайную секту.

Штедингские еретики поклонялись дьяволу в облике лягушки, человека и кота, и бесы присутствовали на этой церемонии. Огромный черный кот «был ростом с собаку, он плетется задом с опущенным хвостом»2.

Еще один персонаж вызывает ассоциации с внешностью Абадонны: «удивительной бледности мужчина с поразительными черными глазами, худой и истощенный»3 (ср. с булгаковской характеристикой Абадонны: «худой человек в черных очках» (с. 675), «исключительно бледен по своей природе» (с. 690)).

Как и в булгаковском романе, верховный демон появляется всего на несколько минут в самом конце церемонии: «верхняя половина его сияет солнечным светом, а нижняя половина темна, как знакомый уже нам черный кот»4.

Описание церемонии поклонения дьяволу из «Молота ведьм» могло быть использовано Булгаковым, однако бал у Воланда романтизирован и облагорожен. Никаких непристойностей, характерных для шабаша и сборищ сатанистов, здесь нет. Воланд дает бал не рядовым грешникам, а избранным, среди которых присутствуют аристократы и даже императоры; его цель — не столько разгул, сколько конечное жертвоприношение, так как среди мертвецов присутствуют только двое живых: Маргарита, чья жертва добровольна, и барон Майгель, выбранный Воландом кровавой жертвой. В остановленном времени сатана занимает место божества, требующего кровавых жертв.

Средоточие бала, его королева — Маргарита. Предопределение таилось в ее родословной, ибо, как сообщил Коровьев, она сама «королевской крови» (с. 668). И более конкретно: «Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что ее прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет буду вести под руку в Москве по бальным залам» (с. 668). Не будем гадать, какую прародительницу имеет в виду Коровьев, во Франции в XVI веке было несколько королев, важно, что Маргарита Николаевна стала на балу королевой Марго. Когда Наташа догнала хозяйку, она назвала ее «королевой французской», но не по имени. Толстяк, признавший в Маргарите «королеву Марго», «залопотал... какой-то вздор про кровавую свадьбу своего друга в Париже Гессара» (с. 661). Эта свадьба ассоциируется с Варфоломеевской ночью, устроенной католиками во главе с Екатериной Медичи во время празднования торжественного бракосочетания ее дочери Маргариты Валуа с Генрихом Наваррским, будущим Генрихом IV.

Превращение москвички Маргариты Николаевны во французскую королеву Марго наделяет героиню романа «литературной родословной», идущей от романа А. Дюма «Королева Марго» к роману современника Булгакова Генриха Манна «Молодые годы короля Генриха IV», русский перевод которого появился в 1937 году. Ассоциации с произведением Г. Манна вполне возможны (серия мистических снов, особенно сон Марго, сцена бала после Вальпургиевой ночи и т. д.). И отсутствие у Маргариты Николаевны фамилии, хотя большинство эпизодических персонажей снабжены ею, и факт ее жизни в «готическом особняке» (правда, в одном из арбатских переулков) выделяют ее из толпы современниц, что особо подчеркнуто наличием французской крови, сыгравшей свою роль при выборе «хозяйки бала». Но ни принятия ею предложения Азазелло, ни полета, ни купания в реке, ни разговора с Воландом еще не достаточно. Подобно тому, как Ивану Бездомному для встречи с мастером пришлось пройти «крещение» в Москве-реке, над Маргаритой совершается чин «крещения в сатану». Ее окатывают сначала кровью, затем розовым маслом, после чего «облачают» — надевают туфельки, а на шею вешают тяжелую цепь с медальоном, изображающим пуделя. Пудель — символ, отсылающий нас к «Фаусту» И.-В. Гёте, где пудель внезапно превращается в Мефистофеля. Собака — частый перевертыш черта (например, в романе Жака Казота «Влюбленный дьявол»), оборотень, сопровождающий чародея, мотив многих легенд. Так, молва утверждала, что в доме Агриппы Неттесгеймского постоянно находился дьявол в облике пса и даже нескольких собак; римского папу Сильвестра II, о котором ходила молва, что он колдун, тоже сопровождал черный пес, в которого превращался давший ему магическую власть дьявол5.

Итак, Маргариту «крестят» наоборот: вместо купели — кровь, вместо белой одежды — нагота, вместо креста — символическое изображение сатаны. Надетый на шею медальон вызвал у Маргариты ощущение необычной тяжести: «Цепь сейчас же стала натирать шею, изображение тянуло ее согнуться» (с. 677). Если христианское таинство крещения знаменует возрождение к новой жизни в Боге, с человека снимаются грехи ветхого Адама, то с Маргаритой происходит обратное: побывав в кровавой купели, она окунулась во все грехи мира, умерев тем самым для Бога.

В ходе бала Маргарита пролетает три круга (аллюзия на дантовский «Ад»), по которым бал можно условно разделить на три части, три действия. Первый круг: из комнаты с бассейном — в «полную темноту» — через «тропический лес» в бальный зал «с колоннами из какого-то... искрящегося камня», минуя стену тюльпанов, мимо оркестра Штрауса — сквозь стену роз, джаз — вновь на площадку, где встречал ее Коровьев. Символически перед Маргаритой разворачивается картина мира, улавливаемого сатаной. Крещение в кровавой купели — символ грехопадения. Тропический лес уподоблен Эдему, но в нем еще нет человека, лишь попугаи — тоже, кстати, «колдовская» птица. Искрящийся камень колонн «бального зала» напоминает колонны древнеегипетских храмов, которые делались из искрящегося песчаника (еще одна ассоциативная связь Воланда с Осирисом и Египтом как колыбелью тайнознания).

Второй круг: возвращение в бассейную после приема гостей, опять кровавый душ, тот же зал, где раньше играл оркестр Штрауса; теперь его сменил обезьяний джаз, а вместо игры происходит «беснование». Затем зал с бассейном шампанского и коньяка, полет над стеклянным полом и возвращение на помост. Во втором круге — своеобразная история рода человеческого по Дарвину: от беснующихся обезьян к танцующим парам всех времен, ибо они не отмечены печатью времени и смотрятся как единый поток, угрожающий все смести на своем пути. Под стеклянным полом Маргарита видит средневековое пиршество, вариации шабаша, различные страсти и т. д.

Третий круг — возвращение в бальный зал к современности: к суду над Берлиозом и ритуальному убийству Майгеля. Время, таким образом, протянулось от полной безлюдности в тропическом лесу через вариации страстей и разгула грешников к суду над современностью.

Действия Маргариты на балу определены строгим регламентом: малейшая попытка импровизации с ее стороны (как в случае с Фридой) вызывает немедленный протест у Коровьева — фактического распорядителя бала. Ироничный Коровьев, комический Бегемот и страдающая Маргарита составляют триаду, встречающую гостей. Азазелло тоже находится рядом, но он не комментирует происходящее, не дает указаний Маргарите, а просто охраняет ее от толпы вместе с тремя молодыми людьми, «смутно чем-то напомнившими Маргарите Абадонну» (с. 679). Они регулируют поток гостей, следят за порядком: «тайная полиция Воланда» сноровиста, действия ее отлажены, никакого затора не возникает.

Но самую таинственную роль на балу играет Коровьев. Он неотступно находится рядом с Маргаритой: вместе с ней облетает бальные залы, принимает гостей, представляет их, рассказывает о них истории. Бал проводится под его руководством, поскольку «на балу ста королей» нет верховного правителя — сатаны, и Коровьев замещает его — отсюда один из вариантов его самоназвания «бывший регент». Он действительно является на балу регентом и правит до появления «архирегента» Воланда. Заместитель правителя в любом случае — регент. Но Коровьева так на протяжении романа никто не называет, а потому, когда он представляется Берлиозу как «бывший регент» (с. 462), это звучит всего лишь как бывшая принадлежность к церковному хору. Хотя Берлиозу на балу еще предстоит выяснить, что значит «регент» в устах «длинного, клетчатого»: Коровьев стоит в ожидании Майгеля рядом с Воландом, в дьявольской иерархии он — второй после сатаны. (Подробнее о «регенте» и остальных именах Коровьева см. ч. II, гл. «Рыцарь Смерть».)

Особо стоит поговорить о гостях бала. Всеведущий Коровьев рекомендует Маргарите не всех, но только тех, кто, по его мнению, достоин особого внимания. Оно направлено, в первую очередь, на французов — соотечественников королевы Марго: господина Жака с супругой и графа Роберта. Г-н Жак и граф Роберт близки к королевскому двору и оба отравители, что вновь заставляет вспомнить французский двор XVI века с его бесчисленными интригами, отравлениями, любовными похождениями.

К XVI веку отсылает читателя и появление госпожи Тофаны, кстати реального исторического лица. Известная отравительница Тофания ди Адамо, по имени которой назван яд, была казнена в 1633 году. Тофана продолжает «итальянскую» линию в романе, начатую итальянизированной формой имени Азазелло6.

Германию на балу представляет император Рудольф — еще одно историческое лицо XVI века (1576—1612 гг.). Он был алхимиком и занимался поисками философского камня.

Все вышеперечисленные — алхимики, фальшивомонетчики, убийцы, отравители. Что касается отравителей, то их появление вызывает в памяти печальную славу дома Медичи, к которому принадлежала и историческая королева Марго, чья мать, Екатерина Медичи, была известна как специалистка по ядам, укоротившая с их помощью жизнь многим своим недругам. На Маргариту Николаевну легли тяжесть преступной королевской крови и ответственность за грехи рода. Но глумливый Коровьев не позволяет Маргарите забыть и ее настоящее и издевается, рассуждая о надоевших мужьях, о способах отравления, зная недавнее желание Маргариты отравить Латунского; он постоянно говорит об изменах, указывая Маргарите на ее собственную греховность. Преступления далекого XVI века сплетаются с печальной реальностью века XX-го.

Из глубин прошлого приходят алхимики. Их тайное алхимическое братство невольно заставляет вспомнить о мастере: алхимики — не только фальшивомонетчики и составители ядов, но, в первую очередь, люди, образовавшие духовный союз в поисках оккультных знаний. По преданию, многие из них получили эти знания от сатаны.

На балу звучит и «русская тема». Из XVI века ее представляет Малюта Скуратов, чье лицо мучительно вспоминается затем Маргарите. Есть на балу и представители современности: два последних гостя, о которых мы уже говорили в главе 4 («Хронология в романе»), портниха-затейница, которую Булгаков ранее описал в пьесе «Зойкина квартира».

Особо бездетной королеве бала запомнилась Фрида, в безумии убившая своего ребенка: никакое веселье не способно заглушить ее страдания и отчаяние. Мучается она недавно (всего «тридцать лет» приставленная Воландом камеристка подает ей платок, которым Фрида задушила младенца). Она — «современница» тридцатилетней Маргариты Николаевны, и это не может не волновать королеву: загробные адские мучения конкретизируются, приближаются вплотную вместе с отчаянием Фриды. Фриду и Маргариту связывает общий литературный прототип: каждая воплощает одну из сторон трагедии гётевской Гретхен: Фрида — детоубийство; Маргарита — любовь к современному Фаусту, но обе не ведают покаяния героини Гёте, которое спасло ее от дьявола. Среди многочисленных гостей на балу явно страдают только эти две женщины.

Маргарите тяжело морально и физически. По ходу бала Маргарита все острее ощущает свою причастность к Воланду, как будто ей передается сатанинский ущерб, и боль в колене, возникшая от поцелуев мертвецов, словно передана ей Воландом, которому она пыталась помочь до бала, втирая ему в колено обжигающую руки мазь. Не менее мучительны для нее и прикладывания к руке, обязательные при приеме гостей.

Но почему необходимо присутствие живой королевы? Конечно, бал — испытание Маргариты, как и последующее испытание «гордостью». Но думается, дело еще и в том, что Маргарита нужна мертвецам как источник живой энергии, от которой они «заряжаются», черпают силу для движения. Ведь это — мнимое «воскресение», почерпнуть живительную силу мертвецы могут только от Маргариты. Когда бал заканчивается, они исчезают с тем минимальным запасом сил, который необходим для следующего «восстания из гроба»; иным способом сатана оживить их не властен. Для веселья на балу нужны немалые усилия, которые совершаются благодаря духовному вампиризму, через поглощение чужой жизни: вот почему Маргарита так смертельно устает, вот почему распухает ее колено и болит рука. Какое-то время ее поддерживает кровавый душ — тоже животворный источник.

Похоже, что и сатана, отсутствующий на балу до кульминационного момента, во время своего «великого выхода» теряет последние силы: он появляется на балу в том затрапезном виде, в котором встретил Маргариту, и, заметно хромая, пользуется шпагой как тростью (с. 688). Сатане для поддержания сил необходимо кровавое причастие, и он выходит навстречу человеческому жертвоприношению.

Мы уже отмечали разный характер двух «жертвоприношений» — Маргариты и барона Майгеля. Маргарита «спускается в ад», надеясь вернуть мастера; Май-гель напрашивается на бал к Воланду тоже по собственному желанию, но с целью разузнать все о «маге» (надо полагать, это не только частное желание барона, но и задание, поскольку он беспрепятственно проходит мимо дежурных у квартиры № 50). Короче, жизнь Майгеля подвела его к дверям квартиры покойного Берлиоза, но ничьей жертвой он стать не собирался.

Присутствие Маргариты на балу — пародия не только на добровольную жертву Христа, о чем говорилось выше, но и на сошествие Христа во ад, откуда он вывел праотцев. Так как бал дается в пятницу, временная параллель налицо: вот почему Воланд приглашает только мертвецов — они пародируют поднятие Христом из шеола всех, кто ждал Его сошествия во ад. С другой стороны, как мы отметили, бал — пародия на воскресение в день Страшного суда, тема, логически продлевающая сошествие во ад.

Маргарита стоит на возвышении: в «черной мессе» Воланда она уподобляется Святым Дарам, а значит, олицетворяет для прикасающихся к ней Жизнедателя. Как ни кощунственно это звучит, мы уже упоминали традицию черной мессы возводить на алтарь обнаженную женщину, и на балу этот обряд исполнен, как если бы он совершался в сатанинской церкви.

Но самому Воланду нужно совершенно иное. Кульминационный момент бала находит отражение в «произведении» мастера, а не в Новом Завете. Барон Май-гель — репродукция Иуды из Кириафа, Иуды «угаданного», а не евангельского, потому что Иуда, предав Христа, повесился и не пролил на землю своей крови. Иуда же из романа мастера был убит в Гефсимани, и кровь его пролилась там, где Христос молился о Чаше.

Иуда из Кириафа подобен Майгелю «любознательностью» и подлостью натуры. Убийство Иуды из Кириафа похоже на убийство Майгеля. Как отмечает Б. Гаспаров, тождественны «сцены убийства, праздничный костюм убитого, поза, в которой лежит убитый (труп Майгеля обнаружен "с задранным кверху подбородком" — Иуда лежит лицом вверх и с раскинутыми руками). Интересно и то, что Майгель назван бароном; с этим сопоставляется имя Иуды из Кириафа ("von Kiriath"). Наконец, перед убийством Воланд заявляет Майгелю о том, что ходят слухи, что якобы его как наушника и шпиона ждет печальный конец "не далее чем через месяц"; сходным образом Пилат побуждает к убийству Иуды словами, что "ему стало известно", что Иуда будет убит. Но самая выразительная деталь — это когда Маргарите подносят кубок, наполненный кровью Майгеля, которую выдают за вино: "кровь давно ушла в землю, и там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья" — намек на Гефсиманский сад. В этом мотиве проступает полное слияние двух образов и исчезновение времен в мифологическом повествовании»7.

С наблюдениями Б. Гаспарова нельзя не согласиться. Самое главное здесь — превращение крови в виноград, в вино: действие, обратное таинству Евхаристии, в которой вино мистически претворяется в кровь Христа. В православной церкви для причастия используется красное виноградное вино, в католичестве — белое, но непременным условием является то, что вино должно быть виноградным. Учительное известие говорит: «Вещество крове Христовой есть вино от плода лозного, снесть из Гроздов винныя лозы источенное. Подобает сему вину свойственный имети вкус и обоняние, и к питанию приемное и чистое бытии, не смешанное с каковым-либо иным питием»8.

Основой христианского причастия стало завещание Христа ученикам на Тайной вечере: «И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нея все, ибо Сие есть Кровь Моя Нового завета, за многия изливаемая во оставлении грехов» (Мф. 26: 27). Традиция причащаться виноградным вином выведена из слов Христа: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь» (Ин. 15: 1).

Мы так подробно останавливаемся на этом не только потому, что символика виноградной лозы широко используется в христианстве, но и потому, что в романе Булгакова виноград и вино упоминаются в самых разных контекстах. Особо выделена тема «кровь — вино» (подробнее мы рассмотрим этот вопрос в ч. III, гл. «Кровь и вино. Роза»). Сейчас отметим только, что «виноградная символика» используется и Воландом: люстры на балу сделаны в виде «хрустальных виноградных гроздьев» (с. 679); «вьющийся виноград» поднимается к крыше в клинике Стравинского — «доме скорби», месте физической смерти мастера; таким образом этот символ и прямо противоположен христианскому, и связан со смертью.

Убийство Майгеля и убийство Иуды сближены во времени, поскольку Афраний подъезжал к Ершалаиму, когда «сон наконец сжалился над игемоном», т. е. «примерно в полночь» (с. 734). Булгаков как в московской, так и в ершалаимской частях романа рассыпает хронологические указатели по всему тексту, каждое конкретное событие датировано не сразу, а в соседних главах, либо время можно вычислить, сопоставив различные эпизоды, один из которых отмечен хронологически.

Итак, вино для «причастия» сатаны — претворенная кровь доносчиков, предателей, подлецов; вместилище для нее — чаша, в которую превращен череп человека, еще недавно обладавшего на земле значительной властью, гонителя таланта. Эта власть неразрывно связана с подлостью, поэтому на балу Воланда мистически объединены Майгель и Берлиоз. Надо полагать, подобные им люди рождаются часто, ежегодный бал сатаны завершается одинаково, и сатана не остается без притока новых сил, которые дает ему глоток страшного вина из не менее страшной чаши.

После черного таинства Воланд преображается, и гости бала видят действительного верховного повелителя нечисти: в «культовой» черной одежде, «со стальной шпагой на бедре» (с. 691). Для Маргариты же «причастие» — принятие в глубину своей сущности злого тока, питающего сатану, ее приобщение к «черному братству», окончательный переход в «ведомство» Воланда. Вот почему так язвительно и резко отвечает Воланд на «молящую» просьбу Левия Матвея взять и подругу мастера в сферу «покоя»: «Без тебя бы мы никак не догадались об этом» (с. 777). Маргарита сама сделала свой выбор и уже принадлежит сатане.

Но перед ней стоит еще одна задача: она должна направить волю мастера к вере во всемогущество Воланда, без которой мастер не принадлежит сатане полностью. Через Маргариту должен прийти последний и главный соблазн.

Примечания

1. Трубецкой Е. Смысл жизни. Берлин, 1922. С. 119 (курсив автора).

2. Лозинский С.Г. Предисловие // Инститорис Г., Шпренгер Я. Молот ведьм. М., 1932. С. 24.

3. Там же.

4. Там же.

5. Легенда о докторе Фаусте. С. 266.

6. См. ч. III, гл. «И третий Рим лежит во прахе...».

7. Гаспаров Б.М. Из наблюдений... С. 236.

8. Архимандрит Киприан. Евхаристия. Париж, 1947. С. 141.