Пусть простят Владимир Ильич Ленин и Лев Николаевич Толстой за то, что посмели присвоить имеющую к ним отношение цитату, но более доступного объяснения высказываниям Булгакова о времени своего пребывания во Владикавказе не найти. А как же ещё понимать, что пьесу «Сыновья муллы» писали втроём: «Я, помощник поверенного и голодуха. В 21 году, в его начале»? [6, т. 1, с. 489] Или: «Идёт жуткая осень. Хлещет косой дождь. Ума не приложу, что ж мы будем есть? Что есть-то мы будем?!» [6, т. 1, с. 486] «Голодный, поздним вечером иду в темноте по лужам». [6, с. 487]
После сытой дореволюционной жизни в Киеве и относительной при деникинцах, наверное, подобное можно было написать. Всякое бывало: во время пребывания в санитарном поезде на станции Беслан Булгаков с женой питались лишь арбузами. Дело шло к уходу белых, и о снабжении своих частей уже никто из деникинских интендантов не заботился. С приходом во Владикавказ новой власти положение усугубилось. Но здесь необходимо быть честным, ибо основной удар по благосостоянию людей нанесла всё же Первая мировая война, и главным образом по еде и одежде.
Существует версия, правда, ничем не подтверждённая, как ещё в 1919 г. белоказаки конницы Шкуро, прорвавшись во Владикавказ, пытались захватить, прежде всего, городскую управу — бывший дворец барона Штейнгейля [Существует более распространённый вариант написания фамилии — Штейнгель. — Ред.], где, по данным их разведки, советские власти разместили в подвалах конфискованную у местных купцов мануфактуру и предметы быта. Красные, чтобы товары не достались белым, взорвали дворец, и белоказаки, не обращая внимания на полыхавший огонь, вытаскивали из подвалов отрезы, штуки шерсти и тушили сапогами.
Одежда ещё долгое время, вплоть до 30-х годов, станет одним из самых ценных товаров на Тереке, что даст возможность Булгаковым продавать свои вещи. Обеспечивала их существование и золотая цепь, которую жена, Татьяна Николаевна, носила к ювелиру. «Сначала, как белые ушли, я пришла в ужас: что с ними делать, — рассказывала писателю Л. Паршину Татьяна Николаевна, — а потом в одной лавке стала на балык обменивать. (Речь идёт о ставших ненужными деникинских деньгах-ленточках — авт.) Ещё у меня кое-какие драгоценности были... цепочка вот эта толстая золотая. Вот я отрублю кусок и везу арбу дров, печёнки куплю, паштет сделаю..., иначе бы не прожили...» [9, с. 88]
Из дочери начальника губернской казённой палаты, привыкшей с детства к довольству и слугам, вскоре получилась неплохая хозяйка, научившаяся колоть дрова и готовить борщи с пирожками. Кстати, впоследствии, уже в Москве, к Булгаковым частенько заходили писатели Ю. Слёзкин, В. Катаев и И. Ильф, нахваливая стряпню супруги своего друга. Во Владикавказе при белых Булгаковы в основном питались в столовых, а при красных пришлось вертеться подобно белке в колесе. «Рассказывали, — вспоминала Татьяна Николаевна, — кто приезжал, что в Москве есть было нечего, а здесь при белых было всё, что угодно. Булгаков получал жалованье, и всё было хорошо, мы ничего не продавали. При красных, конечно, не так стало. И денег не платили совсем. Ни копейки! Вот спички дадут, растительное масло и огурцы солёные. Но на базаре и мясо, и мука, и дрова были. Одно время одним балыком питались». [9, с. 81]
В общем, как в нынешних «Гурманах» и «Магнитах», бери, что хочешь, лишь бы в карманах и кошельках находились деньги, а в загашнике золотые цепочки. Но в 20-м году продукты из-за рубежа не возили: их наличие обеспечивали местные крестьяне, привыкшие к тому, что Северный Кавказ в Российской империи не знал неурожайных лет и будущих перегибов властей всех мастей. Голод косил в основном несчастных беженцев, а тех, кто мог зацепиться, как Булгаковы, время и обстоятельства пощадили. Вот двое служащих подотдела искусств (Слёзкин и Булгаков) закусывают араку чёрным хлебом с помидорами. Во время написания пьесы в квартире Гензулаевых авторов кормят винегретом с постным маслом и чаем с сахарином. И в театре не нарушают дореволюционных традиций: каждый автор поставленной пьесы должен отметить её премьеру банкетом. Что и делал исправно автор пьес «Самооборона», «Братья Турбины», «Парижские коммунары» и «Сыновья муллы». Ведь на театральных банкетах навряд ли можно было обойтись винегретом!
И всё же можно ли хотя бы краешком глаза заглянуть во владикавказское гастрономическое прошлое и элементарно представить действительное положение вещей? Можно. И сделать это нам поможет роман Юрия Слёзкина «Столовая гора». Будущие и настоящие историки Владикавказа должны поставить Юрию Слёзкину литературный памятник. Как единственному писателю, который оставил ценные свидетельства — картинки повседневного быта жителей города на Тереке в 1920—1921 гг.
Но будет правильным, если мы вспомним одну очень важную деталь, касающуюся темы голода в дореволюционной России. Оставим в стороне восторженное любование Российской империей как страной, показывающей высокие темпы экономического роста и т. д. Только в XIX веке, по официальным источникам, из-за неурожая в империи прокатилось сорок голодовок, а с 1901 г. по 1912 г., как раз в период небывалых достижений в экономике, некоторые города и губернии голодали семь раз. [БСЭ, М., 1972, 3-е изд., т. 7, с. 82—84] Если не верите официальным советским источникам, данным, взятым из статистических таблиц прошлого, в таком случае почитайте А.П. Чехова, Л.Н. Толстого, К.Л. Хетагурова, который, кстати, вместе с такими, как и он, неравнодушными людьми, задумал создать «Общество вспомоществования переселенцам, следующим из центральных губерний России на Кавказ и обратно». То, что это происходило в 80-е годы XIX в., ничего не значит. Помещики во все времена, почувствовавшие вкус к капиталистической выгоде, совместно с перекупщиками вывозили хлеб за границу, оставляя своих крестьян со скудными запасами зерна.
Трудно сказать почему, но Северный Кавказ часто избегал голодных, неурожайных лет, и на его базарах бойкая торговля не прекращалась даже в тяжелейшее время Гражданской войны. Это и подтверждают страницы романа Слёзкина, который вряд ли бы позволил себе приукрашивать обстановку в главном городе на революционном Тереке. Читатели просто не поняли бы автора произведения, изданного с большими придирками советской цензуры в 1925 году!
Ну, зачем Слёзкину выдумывать монолог актрисы Первого владикавказского советского театра: «...Я встаю в шесть утра, убираю комнату, приношу с Терека воду (значит, проживала вдали от центра, где воду брали из колонок — авт.), потом бегу на базар, с базара домой, ставлю чайник, кормлю детей, колю дрова и бегу в театр. Разве можно поспеть вовремя?!» Не стоило выдумывать и питание актёров в столовой некой Дарьи Ивановны. Скромное меню: мацони, фунт чурека, котлеты... А помощница Дарьи Ивановны, влюбившись во владельца сада Керима, приносит ему на обед любимое блюдо — тушёную баранину с айвой. Делает она её по пятницам, когда Кериму нельзя готовить праздничный обед! [12, с. 52]
Вряд ли кто-нибудь из нынешних посетителей ресторанов отказался бы от кулинарных привязанностей Керима. У Дарьи Ивановны в столовой букеты свежей, остро пахнущей зелени: тархуна, черемши, петрушки. Но актёры нет да вспоминают прошлое: сочный кровавый бифштекс с кабулем (что это такое, сейчас не известно) или телячью голову с каперсами, расстегайчики, жирную солянку, рюмку водки, балычок, свежую икорку и вареники с густой, как мёд, сметаной. [12, с. 19] Не извольте беспокоиться, в столовой Дарьи Ивановны предлагают порцию котлет на подсолнечном масле. Для начала лета 1920 года — неплохо и, очевидно, нет особой трагедии, если вы после столовского обеда поужинаете дома отварной картошкой и чаем с сахарином.
Люди, как и во все времена, даже тяжёлые, живут согласно своим возможностям. Крупный чиновник, председатель совнархоза, присылает своим будущим родственникам на свадьбу два пуда белой муки. Следователь особого отдела держит в столе шпроты, сараджевский коньяк и вино. Простой люд обходится борщом, пшённой кашей, огурцами. Кто пьёт кофе с сахарином, а кто и с сахаром. Не забыл Слёзкин и описание владикавказского базара — «этого главного нерва города». [12, с. 64]
«Разноязычный говор вместе с пылью, терпким запахом баранины, черемши и брынзы колышется над низкими рядами, камышовыми навесами кэбавен и духанов, арбами и корзинами... Освежёванные туши баранов, пирамиды клубники, черешни, янтарной айвы...» [12, с. 19—20] И командировочные, и просто заглянувшие пьют чай, «едят с волчьей хваткой чуреки, сметану, масло, творог, яйца, черемшу, огурцы, помидоры...» [12, с. 40] Продукты есть, были бы деньги, вещи, золото. Поразительно, но во Владикавказе после Первой мировой войны и Гражданской — НЕТ ГОЛОДА! Вот даже актёры с небольшими зарплатами интересуются, что в одном из духанов в кавказском духе владелец перс подаёт с аракой шашлык! [12, с. 12], а на проводах своего товарища, добившегося отъезда в Ростов-на-Дону, они угощают аракой, закусывая напиток помидорами, брынзой, колбасой. Уже знакомый собеседник Татьяны Николаевны Л. Паршин сделал вывод, что «в действительности жизнь Булгаковых складывалась хоть трудно, но не настолько...» Ни голодным, ни оборванным М.А. Булгаков во Владикавказе не был!.. [9, с. 88] Хотя нэповское изобилие ещё на Тереке не наступило...
Поэтому, когда исследователь М.О. Чудакова, опираясь на материалы прошлого, будет писать о советском быте «с селёдочным супом и мороженой картошкой в столовках» и что «через все эти элементы донэповского быта Булгаков методичнейшим образом прошёл — начиная с Владикавказа 1920 года вплоть до первого московского года...», [3, с. 204] то подобное к проживанию Татьяны Николаевны и Михаила Афанасьевича в городе на Тереке не имело отношения.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |