На протяжении всей диссертации нами было отмечено, как в различные десятилетия сталкивались и воздействовали друг на друга точки зрения зарубежной и отечественной критики, как факты, введенные в научный обиход советскими учеными, использовались за рубежом, как возникали переклички между критической мыслью разных стран. Однако изучение булгаковской критики дает основание глубже затронуть эту проблему и поставить вопрос о взаимосвязи культур.
Как уже было отмечено, в 60-е годы отношения между российской и зарубежной критикой можно считать наиболее закрытыми, хотя как за рубежом, так и в Советском Союзе следят за работой своих коллег за границей. В конце 60-х статьи К. Симонова и А. Вулиса становятся практически единственным источником фактической информации о Булгакове и его романе «Мастер и Маргарита» для зарубежной критики. Но плодотворного сотрудничества не получилось по многим причинам. В Советском Союзе полемика с буржуазными критиками была исключена. Зарубежных авторов подводило непонимание политических и идеологических реалий советского общества, положения критики в условиях идеологического давления, политической цензуры, несвободы мысли и слова. При таких обстоятельствах публикация Булгакова была победой, на фоне которой купюры в журнальной редакции романа и высказывания о недостатках и несовершенствах писателя в статьях К. Симонова и А. Вулиса казались малосущественными мелочами, данью тем правилам игры, с которыми вынуждены были считаться мыслящие люди в Советском Союзе. Однако англоязычные критики не привыкли читать «между строк», конфликт политических систем обедняет их восприятие, по этой причине они (например, Д. Ханнс) зачастую совершенно искаженно трактуют цели и смысл вступительной статьи К. Симонова и послесловия А. Вулиса к публикации «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва».
Тем не менее, как одну из характерных черт взаимодействия советской и зарубежной критики, проявившуюся еще в 60-х годах, можно рассматривать заимствование фактического материала. Поскольку интерес к Булгакову после издания на Западе «Мастера и Маргариты» был огромный, а сведения о нем самом и его творчестве практически отсутствовали, едва ли не каждая статья советских критиков становилась источником для работы зарубежных авторов. Эта тенденция сохранится и в 70—80-е годы, о чем можно судить по ссылкам на статьи А. Вулиса, В. Лакшина, М. Чудаковой, встречающиеся в исследованиях наиболее выдающихся зарубежных критиков Э. Проффер, Л. Милн, Н. Натов, М. Гленни, А.К. Райта, Б. Бити и Ф. Пауэлл. Как уже указывалось, иногда некоторые факты, введенные в научный обиход советскими авторами, рождают целые направления в изучении булгаковского творчества за рубежом. Например, сообщение Чудаковой о пометках Булгакова на полях книги «Мнимости в геометрии» Павла Флоренского заставило Б. Бити и Ф. Пауэлла, Д. Кертис, Э. Барретта и других авторов обратиться к проблеме влияния философии Флоренского на мировоззрение Михаила Булгакова.
Однако не стоит забывать и о том, что советскую критику 70—80-х годов характеризует замалчивание многих фактов. Западным исследователям приходилось самостоятельно разыскивать людей, которые знали Булгакова, разными путями доставать документы о нем и неопубликованные произведения писателя, потому что советские ученые в этом как бы не нуждались. Таким образом, политическая атмосфера времен застоя снова помешала активному диалогу советских и западных критиков. Несмотря на то, что, как уже не раз было отмечено, в 70—80-е годы зарубежные исследователи ввели в научный обиход множество различных фактов, документов, текстов, это почти никак не повлияло на советскую критическую мысль. Процесс поступления информации был односторонним, советские ученые не всегда имели доступ к зарубежным изданиям, в которых публиковались материалы о Булгакове, а, соответственно, не могли использовать в своей работе результаты труда зарубежных авторов.
Напомним, что годом «второго рождения» для многих булгаковских произведений стал 1987-ой. И именно в этом году в Советском Союзе не только официально заметили публикаторскую работу зарубежных исследователей, которую, как уже подчеркивалось, можно считать одним из главных достижений англоязычных критиков, но сделали попытку защитить Булгакова от посягательств западных издателей. И хотя булгаковские тексты во множестве публиковались за рубежом как на русском, так и на английском языках постоянно в течение 60—80-х гг., причиной скандала послужило 10-томное собрание сочинений, которое Э. Проффер начала издавать только в 1982 году. В газете «Советская Россия» было опубликовано открытое письмо Ю. Бондарева, И. Бэлзы и О. Трубачева в защиту имени и авторства Михаила Булгакова. Авторы письма возмущались тем фактом, что собрание сочинений издается в США, а значит, туда каким-то образом попали рукописи Булгакова, и требовали незамедлительно осуществить издание академического собрания сочинений Булгакова на родине. За показным патриотизмом этого текста сквозило явное лицемерие. Ведь многие произведения Булгакова, как уже указывалось, только в 1987 году увидели свет на родине. По мнению М. Чудаковой, в письме содержалось странное требование для людей науки. Ведь академические издание становится итогом многолетних публикаций писателя и исследовательской работы о нем (574, С. 6). Чудакова также утверждает, что в 10-томнике нет ни строчки из архива, все эти произведения были опубликованы до того, как СССР присоединился к конвенции о защите авторских прав, и потому могут свободно перепечатываться. Об этом же говорит и сама Э. Проффер в интервью «Советской России», отвергая обвинения, будто она что-то украла у советского государства. По словам Проффер, многие бумаги ей передали Е.С. Булгакова и Л. Белозерская еще до того, как архив Булгакова был отдан Ленинской библиотеке (520). Кроме того, до середины 80-х булгаковский архив в «Ленинке» был закрыт, что значительно затрудняло работу не только зарубежных, но и российских исследователей. Только во второй половине 80-х его открыли, и тогда вопрос о публикации произведений Булгакова в СССР встал очень остро и, по мнению некоторых отечественных критиков, например, Т. Красавченко, Проффер нужно было только благодарить: «своим изданием она привлекла внимание к проблеме, расшевелила «издателей», заставила понять, что пора полного Булгакова и дома издать, ее же в сущности некоммерческое, малотиражное (том — 2 тыс. экз.) издание способствовало популяризации Булгакова за рубежом, а позднее едва ли могло конкурировать с отечественным академическим Булгаковым» (393, С. 74). Можно предположить, что своей удачной издательской судьбой в конце 80-х произведения Булгакова отчасти обязаны зарубежным издателям. Однако, поистине поворотным событием в судьбе булгаковского наследия стала все-таки «перестройка». Только с изменением политической ситуации стали возможны сначала публикации отдельных произведений писателя, а затем издание 5-томного собрания сочинений Михаила Булгакова (1990) и десятитомника (1995).
При изучении взаимодействия российской и зарубежной критики следует отметить и еще одну важную тенденцию: отставание отечественной критики в создании фундаментального научного подхода к исследованию булгаковского творчества. Часто научная объективность становилась жертвой идеологической несвободы. Если для зарубежной критики 70—80-х годов характерна серьезная научная работа над основными проблемами Булгаковского творчества, то в советской критике того же периода присутствовала однобокость освещения творческого пути Булгакова, муссировались однажды принятые трактовки, изобретались мало похожие на правду обоснования булгаковских замыслов и практически отсутствовал приток живой творческой мысли и новых фактов. М. Чудакова свидетельствует о том, что в 70-е годы зародилась и благополучно процветала тенденция использовать Булгакова и его роман в собственных, не всегда благородных целях. По словам Чудаковой, «позиции пишущих о Булгакове распределились таким образом, что официозные критики были заняты тем, чтобы новый объект не вылез за рамки уже сооруженного ими макета «истории советской литературы», национал-консерваторы... объясняли Булгакова сталинистом, а Сталина — его постоянным меценатом. Что касается прогрессивных критиков, то их анализ всегда был в большей или меньшей степени деформирован тем, что служил либо средством политического давления на современность, либо удостоверением прогрессивности автора» (393, С. 17). Чудакова считает очевидным, что советская критика о Булгакове в 70—80-е годы была полна фальши, высказываться свободно на его счет было невозможно. Здесь следует отметить, что у М. Чудаковой были личные причины отзываться о советской критике 70—80-х годов с таким неприятием и горечью. Ее работа над описанием булгаковского архива затруднялась борьбой с советскими идеологами. Ее статьи достигали печатных изданий с большим трудом, несмотря на то, что доступ к архиву позволял Чудаковой вводить в научный обиход уникальные документы и делиться с коллегами интереснейшими наблюдениями. В то же время менее способные, но более благонадежные авторы печатались легко. Но если взглянуть непредвзято на советскую критику 70—80-х годов, многие утверждения Чудаковой окажутся верными. Еще одно доказательство тому статья В. Воздвиженского «Наследие Михаила Булгакова в истолковании критики 70-х гг.». По его словам, интерпретация литературного произведения «перестает быть плодотворной, когда пытается внести в художественное явление такой смысл, который идет скорее от собственных представлений и интересов критика, чем от потенциального содержания самого художественного произведения» (408, С. 113). Воздвиженский считает, что некоторые критики 70-х позволяют себе произвольную трактовку как биографии Булгакова, так и его произведений. Возникает тенденция «как бы улучшать творческую судьбу М. Булгакова, приукрасить его отношения с современной ему действительностью» (С. 114). Среди представителей подобной тенденции названы В. Петелин, И. Бэлза, Н. Утехин. По словам Воздвиженского, «даже если бы драму взаимонепонимания писателя с современностью они приглушали из лучших по отношению к М. Булгакову намерений, то и тогда этого нельзя было бы принять: истина дороже, да и долг перед памятью писателя не позволяет вуалировать реально пережитую им коллизию. Но картину жизни и творчества Булгакова улучшают не ради самого Булгакова, а ради того, чтобы выразить или обосновать собственные субъективные взгляды. Его произведения — подчас лишь почва и повод, чтобы развить те или иные произвольные построения» (С. 116). Кстати, именно такая позиция была свойственна и некоторым зарубежным авторам в конце 60-х годов, когда роман «Мастер и Маргарита» становится лишь поводом порассуждать о советской цензуре, о степени несвободы советского общества. Но уже в 70-е годы количество таких работ в зарубежной критике несоизмеримо с количеством настоящих научных исследований булгаковского творчества. Поэтому можно сказать, что несомненными преимуществами зарубежной критики становятся не только свобода слова, но и научный подход к изучению булгаковского наследия, когда личные позиции авторов отступают перед научной объективностью.
По указанным причинам первые фундаментальные монографические исследования, посвященные творчеству Булгакова (Э. Колин Райт «Михаил Булгаков: Жизнь и интерпретации» (1978), Э. Проффер «Михаил Булгаков: Жизнь и творчество» (1984)), появляются именно на Западе. Таким образом, в создании комплексного исследования булгаковского творчества зарубежные критики опередили советских коллег, потому что их критическая мысль была ничем не ограничена, они вводили в научный обиход факты, не всегда соответствующие каноническому образу писателя, например, сведения о его пристрастии к морфию, они уделили внимание таким болезненным проблемам, как взаимоотношения Булгакова со Сталиным, без которых невозможно понять многие аспекты его творчества (например, анализ пьесы «Батум» у Э. Проффер). Однако эти преимущества западной критики были утрачены в конце 80-х, когда с изменением политической ситуации в Советском Союзе стала возможной публикация «Жизнеописания Михаила Булгакова» М. Чудаковой (1987—1988). Это уникальное документальное исследование ввело в научный обиход множество важных фактов, недоступных зарубежным авторам, которые в своей работе не имели возможности опираться на главный первоисточник — архив писателя. Поэтому появление книги Чудаковой не могло не повлиять на зарубежную критику: новые факты позволяют авторам избавится от прежних стереотипов.
Если в течение 60-х, 70-х, и первой половине 80-х годов можно было говорить только о влиянии советской критики на зарубежную, то со второй половины 80-х речь идет уже о взаимодействии. Здесь следует отметить, что к советской критике не подходит та периодизация, в рамках которой в диссертации представлен анализ зарубежной критики. Этапы развития не совпадают. Если статьи и книги зарубежных авторов в 70—80-е годы позволяют выявить типичные признаки и говорить об этом периоде, как об отдельном этапе, то на родине писателя в середине 80-х наступает политический перелом, который стал причиной глубоких изменений в духовной сфере жизни советского общества, в том числе и в литературной критике. Поэтому в конце 80-х понятие «гласность» отразилось и на работе критиков, в печати стало появляться то, что долго замалчивалось, и во многом зарубежная критика утратила свои преимущества, которые были неоспоримыми достоинствами в прошлом. Например, изменение политической ситуации во второй половине 80-х привело к тому, что советские критики занялись публикаторской работой, в которой раньше лидировали зарубежные исследователи, и ввели в научный обиход письма Булгакова, его дневники, воспоминания родственников и друзей писателя, дневники Елены Сергеевны Булгаковой и многие другие документы.
90-е годы представляют собой совершенно новый этап в отношениях российских и зарубежных критиков. Если раньше это был весьма односторонний процесс, когда зарубежные критики свободно пользовались всеми достижениями советских коллег, а советские исследователи либо не имели доступа к результатам труда англоязычных критиков, либо не имели возможности сослаться на них прямым образом, то в постперестроечные годы многое изменилось. В открытом обществе стал возможен открытый диалог между представителями критической мысли разных стран. О произошедших изменениях говорит хотя бы такой факт. В 1984 году, публикуя свою монографию о Булгакове, Э. Проффер во вступлении выражает благодарность советским коллегам, оказавшим содействие в работе, не называя их имен, объясняя это тем, что в противном случае у них могут быть неприятности. В 1990-ом году Л. Милн свободно перечисляет тех, кому она хотела бы выразить благодарность: М. Чудакова, Д. Лихачев, Я. Лурье, А. Нинов, В. Воздвиженский. Результаты публикаторской работы советских исследователей активно используются в статьях и монографиях таких авторов, как Л. Милн, Р. Питтман, Д. Кертис, Э. Хабер, Н. Натов.
Изменения, произошедшие в Советском Союзе и ставшие причиной повышенного внимания к Булгакову в конце 80-х, привели в итоге к широкому празднованию 100-летнего юбилея писателя. Юбилейные республиканские булгаковские чтения проходят в России, международная булгаковская конференция состоялась в Лейпциге. Многие российские литературно-критические журналы посвятили М.А. Булгакову целые номера, что в предыдущий период было характерно только для Запада. Естественно, что и зарубежные исследователи, всегда демонстрировавшие повышенный интерес к Булгакову, откликнулись на эту примечательную дату. Например, 24-ый номер «Записок русской академической группы в США» посвящен булгаковскому юбилею, представляя по этому случаю срез современной американской критики о Булгакове. В результате, 100-летие со дня рождения Михаила Булгакова и 25-летие с момента публикации «Мастера и Маргариты» были отмечены во всем мире, что подтвердило высокий статус писателя. Уникальный таланта Булгакова получил, наконец, заслуженное признание и в родной стране.
Одним из свидетельств этого стали Булгаковские Чтения, проводившиеся регулярно в постперестроечные годы. Первые Чтения прошли в мае 1984 года, а затем проводились через каждые 2—3 года. Участники первых Чтений намеревались издать первое собрание сочинений Михаила Булгакова, снять все архивные ограничения, препятствующие подготовке этого и других изданий. Собирались даже создать Международное литературно-театральное общество имени М.А. Булгакова в рамках фонда культуры СССР при участии творческих союзов и издать после 1991 года фундаментальную международную библиографию Булгакова. Однако далеко не все из поставленных целей были выполнены. Реализации планов российских булгаковедов помешал экономический кризис, в условиях которого интересы науки отошли на второй план. К середине 90-х финансовые трудности уже не позволили организаторам приглашать западных коллег. Комментируя VI Булгаковские Чтения, прошедшие в 1993 году, журнал De visu замечает: «прежняя карнавальность неподцензурного праздника и фрондерская эйфория вокруг культового имени, помноженные на пафос борьбы с «белыми пятнами» отечественного прошлого и политизированными околонаучными спекуляциями, исчерпали себя за годы «перестройки» и неизбежно должны были смениться академической рутиной, не рассчитанной на громкий публичный успех. Популярный на Первых Чтениях лозунг «Булгаков — это наше все» обнаружил несоответствие реалиям наступившего «рынка» прежде всего в вопросе финансового обеспечения» (588, P. 133).
По отчету о VI Булгаковских Чтениях можно судить, какие темы волновали российских критиков ближе к середине 90-х годов. Большинство выступлений посвящено проблеме интертекстуальных связей булгаковских произведений, критики рассматривают его творчество в контексте российской истории и мировой культуры. Таким образом, затрагиваются темы, которые прежде интересовали, в основном, западных критиков. Это заметно и по библиографии критических работ этого периода. Со второй половины 80-х — в 90-е годы в российской критике появляются статьи (444, 584, 541), посвященные христианской проблематике, которая была и остается ведущей темой зарубежной критике, а тема взаимоотношений Булгакова и Сталина становится одной из самых популярных для российских критиков (535, 515, 500, 485, 349, 442). Очевидно, под влиянием зарубежной критики российские исследователи обращаются к философии Павла Флоренского и дантовской концепции «Мастера и Маргариты» (369, 398). В 90-е годы сферы интересов зарубежной и советской критики, хоть и пересекаются, тем не менее значительно отличаются. Западных критиков явно заинтересовала театральная сторона дарования Булгакова, и в 90-е годы о его пьесах и о постановках по его пьесам действительно будет сказано достаточно много. Из прозаических произведений наибольшее количество откликов снова вызывает «Мастер и Маргарита». Зарубежные критики по-прежнему интересуются библейской символикой и философскими проблемами этого произведения, изучая его как само по себе, так и в сравнении с произведениями других авторов, как русских, так и иностранных. Большое внимание уделяется раннему творчеству. Это, вероятно, объясняется тем, что в 90-е годы становятся доступны многие ранние тексты Булгакова, а также документы (его дневники, дневники Елены Сергеевны, воспоминания близких и друзей), которые позволяют осуществить полноценный научный анализ его первых литературных опытов. Введение в научный обиход этих документов можно считать справедливой заслугой российских исследователей.
Российские критики, еще недавно не имевшие возможности ссылаться на своих зарубежных коллег, теперь довольно часто прибегают к цитированию. Если раньше западные журналы публиковали статьи советских ученых, например, в 15-ом номере Russian Literature Triquarterly за 1978 год публикуются статьи К. Рудницкого, В. Лакшина и М. Чудаковой, то теперь взаимные контакты между учеными Запада и нашей страны значительно расширяются. Для российских литературных журналов становится правилом хорошего тона опубликовать на своих страницах наравне с работами отечественных булгаковедов статью западного слависта, например, юбилейный булгаковский номер «Литературного обозрения» публикует выдержки из книги Джули Кертис «Последнее десятилетие Булгакова: писатель — герой» (453).
Поскольку в советской критике прошлых лет появление отзывов или разборов той или иной статьи или монографии зарубежного автора было невозможно, весьма своевременной и знаковой следует считать публикацию сборника ИНИОНа «Михаил Булгаков — современные толкования» в юбилейный год писателя. В него входят фундаментальные обзоры не только англоязычной, но и немецкой, итальянской критики, а также анализ советского булгаковедения 70—80-х годов. Впервые достоинства и недостатки зарубежной критики были суммированы и проанализированы российскими критиками — диалог между российской и зарубежной критикой вступил таким образом в новую стадию.
Именно в 90-е годы, когда в отечественной критике стало возможным говорить откровенно как о своих, так и о чужих недостатках, выяснилось, насколько трудна проблема правильного взаимопонимания. Установка на открытый диалог, стремление досконально изучить позиции друг друга позволили преодолеть многие сложности в этом процессе, найти причины их возникновения. Проблема контакта различных культур на примере булгаковского творчества стала отдельной темой в российской критике.
С. Максудов и Н. Покровская, преподаватели русской советской литературы Гарвардского университета опубликовали в юбилейном булгаковском «Литературном обозрении» анализ сочинений американский студентов. Преподаватели изучили около четырех десятков студенческих работ на одну из заданных тем: «Как вы относитесь к словам профессора Преображенского: «Да, я не люблю пролетариат». Наивное восприятие молодых людей, детей обеспеченных родителей, конечно, нельзя считать литературной критикой. Однако их отзывы показали, насколько далеки от полноценного культурного диалога с Россией рядовые представители американского общества. Практически никто из авторов этих сочинений не симпатизирует Преображенскому. Студенты отмечают не ироничный ум, широту натуры, внутреннюю интеллигентность, а высокомерие, снобизм, эгоизм, бесчувственность, привычку пользоваться всеми благами жизни вне зависимости от положения других людей. По мнению преподавателей, «за наивными претензиями американских студентов проступает коллективное сознание среды, социально-культурные стереотипы американского общества» (480, С. 35). Максудов и Покровская считают, что десятилетия господства невежества и демагогии, безалаберности и разрухи стали причиной того глубокого уважения к интеллекту, чувству собственного достоинства, профессионализму, которое отличает советских граждан. При этом в США не было разрухи, профессионализм любого работника здесь норма, а самоуважение впитывается с молоком матери. Ни восхищения, ни преклонения эти добродетели не вызывают. Американские студенты поддерживают профессора Преображенского только в его критике революционной разрухи. Для них очевидно, что именно революция привела к развалу экономики и общему ухудшению ситуации в стране. Студентов также совершенно не привлекает идея экспроприации частной собственности, неизбежно связанная с террором. Максудов и Покровская отмечают, что «нормой отношений в современном американском обществе является уважение к человеческой личности, признание ее абсолютной значимости, ее равноправия с окружающими... Поэтому высокомерное отношение профессора Преображенского к Шарикову, Швондеру и его спутникам вызывает у студентов яростный гнев» (С. 37). А вульгарное поведение Шарикова, напротив, не слишком шокирует студентов: в отличие от Преображенского, им не кажется, что существуют единые правила поведения, обязательные для всех. Авторы исследования также показывают, что студенты осуждают Преображенского как за его операцию, так и за решение с помощью повторной операции превратить Шарикова снова в собаку, поскольку считают, что личный нравственный выбор должен сопровождаться личной ответственностью за содеянное. По словам Максудова и Покровской, «сегодня личная порядочность без внимания к нуждам других людей не выглядит в глазах определенной части американцев достоинством, а идеальный герой Булгакова, сам того не сознавая, нарушает элементарные нормы общественного поведения» (С. 37).
Исследование Максудова и Покровской комментирует на страницах того же номера «Литературного обозрения» социолог С. Шведов. По его мнению, критика, высказанная американскими студентами, — плод недоразумения. Шведов справедливо полагает, что виной столь неадекватного восприятия булгаковского персонажа стало прежде всего незнание реалий Советской России семидесятилетней давности, да и во взаимоотношениях булгаковских персонажей студенты не разобрались. Однако, как справедливо отмечает социолог, сочинения американских студентов не кажутся нам совершенно чужеродными, они напоминают суды над литературными героями, которые устраивали комсомольцы 20-х годов. «То же ощущение своей правоты, безапелляционность суждений, убежденность в том, что история началась сегодня, с них... Похоже, что гарвардские ниспровергатели озабочены были не столько текстом булгаковской повести, сколько жаждой выразить собственную жизненную позицию» (С. 40).
Таким образом, это любопытное исследование и комментарий социолога показывает, что контакта культур, посредником в котором мог бы выступить Михаил Булгаков, не получилось, поскольку диалог культур, необходимость которого назрела в 90-е годы, еще не приобрел нужного масштаба. Однако, изучение проблемы взаимовлияния российской и зарубежной критики позволяет увидеть, что этот диалог начался и активно развивается. Настоящий контакт культур, их взаимодействие станет возможным благодаря подобным процессам. Однако, как справедливо замечает известный американист А.С. Мулярчик, плоды этого движения навстречу друг другу мы сможем увидеть только в XXI веке, поскольку именно тогда «две культурные традиции, два стиля жизни могут впервые непосредственно сойтись «лицом к лицу», и естественный контекст их сосуществования будет складываться в рамках неизмеримо более сложных... процессов культурного и духовного характера»1.
Примечания
1. Мулярчик А.С. Слушать друг друга: о литературных и культурных связях ССР и США. — Москва — Саранск, 1991. — С. 51.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |