§ 1. Предпосылки развития темы безумия в русской литературе Серебряного века

1.1. Социально-исторические предпосылки

Творчество всех писателей является зеркалом, в той или иной степени отражающим социальную действительность. Частотность темы безумия в литературе рубежа XIX—XX вв. во многом объясняется социально-историческими реалиями. Важно отметить, что многие психиатры стали рассматривать литературных персонажей с позиции психиатрии, так как видели в них собирательный образ, свидетельствующий о ненормальном состоянии как отдельных граждан, так и всего общества. М.О. Шайкевич, указывая на психопатологические черты героев Горького, приходит к выводу, что болезнь действующих лиц «вторичного происхождения» и вызвана «общественно-психологическими условиями»: «Рисуя своих героев, рожденных в особенной нравственно-социальной атмосфере, Горький невольно наделил некоторых из них болезненным складом, который также неизбежен при некоторых условиях, как неизбежно следствие после причины» [265. 49]. Таким образом, увеличение числа психопатологических типов в русской литературе конца XIX — начала XX века правомерно объяснить нездоровой атмосферой в стране и возросшим количеством психически больных людей.

В середине XIX века французскими учеными Б. — О. Морелем и Моро де Туром была сформулирована теория вырождения (дегенерации), согласно которой неблагоприятные социальные условия негативно влияют на психику человека. Число болезней возрастает в каждой семье и накапливается от поколения к поколению, что в конечном итоге может привести к вымиранию не только отдельного рода, но и всего человечества. Во Франции эта теория позволила рассматривать психические болезни с точки зрения наследственности и физиологии.

В России теория вырождения приобретает огромную популярность, но рассматривается русскими психиатрами не в биологическом, а в социальном ключе: «Французские авторы теории дегенерации также упоминали в числе ответственных за вырождение социальные факторы — бедность, алкоголизм, отсутствие гигиены. Но только их русские коллеги предложили считать фактором вырождения общественно-политический строй» [228].

И.Е. Сироткина обращает внимание на то, что ведущими психиатрами страны (М.П. Никинин, Россолимо, И.А. Сикорский, М.О. Шайкевич и др.) вопрос об упадке искусства (которое часто воспринималось в обществе как патологическое) объяснялся не больным сознанием авторов, а «социальными причинами». Исследуя творчество А.П. Чехова, Л.Н. Андреева, М. Горького и др., психиатры приходили к выводу, что общество нуждается в кардинальной перестройке. Некоторые (В.К. Рот) предлагали исключительно либеральные меры борьбы с дегенерацией общества (создание санаториев для нервнобольных), в то время как другие (С.И. Мицкевич) требовали уничтожения капитализма и смены власти [228].

Обращаясь к историческим событиям, важно отметить, что переход страны от феодализма к капитализму и реакционная политика государства поставили под удар психическое здоровье практически всех слоев населения. В группе риска оказались как бесправные рабочие и «безземельные» крестьяне, обреченные влачить нищенское существование, так и буржуазия, в погоне за прибылью и властью забывающая культурно-нравственные ценности. Особенное беспокойство у русских психиатров вызывала интеллигенция: «Типичный русский неврастеник был тяжело работающий интеллигент, часто бедный и ослабленный физически, к тому же зажатый рамками репрессивного строя и страдающий от нереализованного желания послужить обществу» [228].

За первые два десятилетия XX века Россия пережила три революции, русско-японскую и первую мировую войны, что также не могло не отразиться на здоровье общества. Такие психиатры, как А.И. Озеревецкий, С.А. Суханов, М.О. Шайкевич и другие, фиксировали массовые случаи психических расстройств уже в русско-японскую войну. По свидетельству Шайкевича, война 1905 года дала в четыре раза больше психических заболеваний по сравнению с мирным временем [267. 74]. За время русско-японской войны через Харбинский психиатрический госпиталь прошло около 3000 психически ненормальных людей [227], через отделение Московского военного госпиталя — более 2000 [267. 74]. Интересным представляется тот факт, что впервые за всю мировую историю врачи особо ухаживали за такими больными. Уже в 1904 году психиатры требовали от властей официально признать наличие больных с нервными расстройствами и дать им статус, который смог бы пресечь издевательство со стороны других больных. Вначале такие предложения вызывали протест, однако увеличение неврозов от поражения к поражению заставило военно-медицинские власти пересмотреть свое решение. К осени 1904 г. специально организованная комиссия, состоящая из известных психиатров, приняла решение об организации специального госпиталя в Харбине.

Используя накопленный опыт, в июле 1914 года, в преддверии первой мировой войны, МВД начало проверку психиатрических больниц, в ходе которой оказалось, что переполненные помещения не в состоянии вместить ожидаемый новый поток пациентов. К концу осени в Москве на средства, выделенные земством, были открыты первые эвакуационные госпитали, однако уже зимой 1914—1915 года все существовавшие и вновь открытые помещения были переполнены [256].

Военные события, особенно в совокупности с другими социально — историческими факторами, влияли не только непосредственно на военных, но и на мирных граждан. Так, например, индустриализация и технический процесс накладывались на политическую и экономическую нестабильность в стране и вызывали в среде рабочих массовые фобии отравлений, первая из которых была зафиксирована в 1890 г. на кружевной фабрике в Москве. В период первой мировой войны такие фобии стали частым явлением и фиксировались в разных городах в особенности после известия о применении немцами химических ядовитых веществ: «У многих участников анализируемого явления члены семьи или близкие люди, оказавшись в действующей армии, были убиты или ранены. От других не было известий, третьи ожидали скорого призыва. Кроме того, нестабильность цен на товары и продукты, напряженный труд, переутомление вызывали психоэмоциональные нагрузки, способствовавшие повышению порога внушаемости населения» [270].

Что же касается революций и гражданской войны, то в это безумное время психические расстройства фактически охватили все слои населения. Если раньше психиатры связывали надежду на уменьшение случаев сумасшествия со сменой власти, то после 1905 года, показавшего неконтролируемые действия участников русского бунта, приходят к выводу о пагубном влиянии репрессивных мер как со стороны правительства, так и со стороны восставших: «Все больше они склонялись к точке зрения Сикорского, что во время революции проявляются «атавизмы» психики и гибнут подлинные семена культуры и прогресса» [228]. Психиатрические данные свидетельствуют, что среди революционеров неоднократно встречались случаи помешательства: с 1865 по 1882 признаны невменяемыми 14 человек, с 1883 по 1887 — 9 человек, а с 1987 по 1905 — численность заболевших достигла 59 [270].

Социальное насилие пагубно сказывалось на здоровье всей нации, причем не только во время революции, но и после. Так, например, после февральской революции число сумасшедших в Петрограде увеличилось в 50 раз только по официальным данным, что объяснялось утратой восторженного настроения, разочарованием, страхом за свою жизнь и имущество. Кроме того, было установлено, что по сравнению с предыдущими войнами в период революций больных поступало значительно больше. Если солдаты, идущие на войну, были подготовлены к ее ужасам и знали, на что идут, то простые граждане не могли сразу смириться с уничтожением привычного образа жизни. П.Я. Розенбах предлагал выделять психические заболевания, вызванные революцией, в отдельную группу, так как они имели свои характерные черты: быстрое развитие и угасание, страх, воинственность и другие. Психическое расстройство, описанное выше, было характерно для больных в начальный период революции, а в последующие месяцы все больше стало распространяться «тихое помешательство», характеризующееся подавленностью, бессвязной речью, отстранённым, что-то ищущим взглядом и другими признаками [27. 42—43].

Таким образом, опираясь на перечисленные факты, можно с уверенностью сказать, что социально-политическая жизнь страны в конце XIX — начала XX века пошатнула психическое здоровье нации. Опираясь на конкретно-исторические реалии, искусство стремится отразить каждый аспект жизни общества, в том числе и кризисное состояние социума. Естественно, что ненормальная обстановка в стране вызвала повышенный интерес к теме безумия.

1.2. Естественнонаучные предпосылки

Само развитие психиатрии в России во второй половине XIX и начале XX века также стало основополагающим фактором в популяризации темы безумия.

Вторая половина XIX века ознаменовалась открытием самостоятельных кафедр психиатрии в Военно-медицинской академии в Петербурге (1857 г.) и в Московском университете (1887), а также выходом двух специальных журналов. В период земской психиатрии (1861—1917) в крупных городах открываются психиатрические клиники и, что особенно важно, проводится первый съезд психиатров (1887). Пожалуй, огромным достижением земских врачей является гуманное отношение к душевнобольному: проводится политика «нестеснения», «открытых дверей», отменяются садистские методы (горячечные рубашки, смирительные камзолы, привязывание и цепи); главной целью, стоящей перед врачом, объявляется полное выздоровление пациента. Проблемы психиатрии становятся необыкновенно популярными, в связи с чем с каждым годом увеличивается количество врачей, задействованных в этой области. Так, на I съезде психиатров в 1887 году присутствовало 93 специалиста, на II съезде в 1905 году — 276 невропатологов и психиатров, в 1912 году число членов Союзов психиатров и невропатологов, имеющих стаж менее 3 лет, достигло 538. Среди прославленных имен российских психиатров рубежа веков можно назвать такие имена, как И.М. Балинский (основатель первой самостоятельной кафедры психических болезней), И.П. Мержеевский (автор работ о прогрессивном параличе и микроцефалии), С.С. Корсаков (получил мировую известность благодаря своей диссертации «Об алкогольном параличе», посвященной исследованию нервно-психических нарушений при алкоголизме) и др. [39. 14—20].

Открытия в области российской психиатрии, изменение взглядов на саму сущность психических расстройств не только возродили тему безумия в русской литературе, но и позволили писателям Серебряного века рассматривать ее с точки зрения науки.

Не менее популярными для российской общественности были идеи зарубежных ученых. В начале XX века в России широкое распространение получает учение о психоанализе, основоположником которого был З. Фрейд. Работа ученого «О сновидениях», опубликованная на русском языке в 1904 году, привлекла не только психиатров, но и всех мыслящих людей, в том числе и литераторов. К 1909 году учение приобретает все больше сторонников, и впоследствии в журнале «Психотерапия» неоднократно публикуются материалы по психоанализу.

Изначально психоанализ возникает как метод, применяемый в лечении истерии и основанный не на гипнозе, а на использовании свободных ассоциаций. Впоследствии же стал восприниматься еще и как учение о бессознательном, призванное разобраться в психических процессах. Немалое влияние на Фрейда оказали работы немецкого философа и психолога Т. Липпса («Основные проблемы жизни души» (1883), «Комизм и юмор» (1898)), благодаря которым ученый сформировал свои взгляды о бессознательном психическом: «Согласно <...> утверждению психоанализа, психические процессы сами по себе бессознательны, сознательны лишь отдельные акты и стороны душевной жизни» [255]. Под бессознательным Фрейд стал понимать «нереализованные влечения, которые из-за конфликта с требованиями социальных норм не допускались в сознание, отчуждались с помощью механизма вытеснения, обнаруживая себя в обмолвках, оговорках, сновидениях и пр.» [22. 38]. Непосредственную роль в становлении и развитии психоанализа сыграло обращение к самоанализу, в ходе которого были выявлены представления Фрейда об «Эдиповом комплексе, детской сексуальности, оральных и анальных эрогенных зонах, психической реальности, роли фантазий в жизни человека и необходимости толкования сновидений» [153].

Учение Фрейда было продолжено его другом и не менее выдающимся психологом Карлом Юнгом. Так же, как и его наставник, Юнг обратился к бессознательному, однако видел в нем не только подавление сексуальных и агрессивных побуждений. С его точки зрения, наряду с индивидуальным подсознательным существует и коллективное бессознательное, в котором хранится передающийся по наследству опыт предшествующих поколений. Впоследствии взгляды двух великих ученных разошлись в отношении многих вопросов, в частности, в понимании либидо, под которым, с точки зрения Юнга, нужно понимать любую бессознательную психическую энергию, не ограничивая его исключительно сексуальной энергией, что было характерно для учения Фрейда. Полемику вызывали и взгляды на причины неврозов, так как Юнг считал, что они зарождаются не в детском возрасте, в связи с проявлениями «эдипова комплекса», а вызваны исключительно сегодняшним днем. По-разному трактуется и сон у психиатров. По Фрейду, «главной характерной чертой сновидения является то, что оно побуждается желанием, исполнение этого желания становится содержанием сновидения. Другой такой же постоянной чертой является то, что сновидение не просто выражает мысль, а представляет собой галлюцинаторное переживание исполнения желания» [255]. Для Юнга же сновидение — это окно в бессознательное.

Все открытия психоанализа сыграли немаловажную роль в распространении темы безумия в русской литературе. Во-первых, уже само обращение к психическим расстройствам и детальное рассмотрение причин, из-за которых они возникают, а также огромное количество работ, в которых анализируются реальные случаи заболевания, не могли не вызвать к жизни психопатологического героя. Во-вторых, обращение к области бессознательного позволяло писателям вслед за Достоевским заглянуть по ту сторону сознания, приблизиться к тайникам человеческой психики и раскрыть ее глубины. В-третьих, в психоанализе человек рассматривается «как существо, наделенное не только высшими, благородными помыслами, но и низменными желаниями, неудержимыми страстями...» [153], что повлияло на обращение писателей к бездне человеческой души, скрывающей хаотичную безумную сущность. В-четвертых, открытие Юнгом коллективного бессознательного, в основе которого лежали архетипы, послужило распространению в русской литературе темы безумия как бесовского наваждения, а также мотива двойничества и маски. Так, А.М. Руткевич замечает: «Если раньше безумие объяснялось «одержимостью бесами», которые приходили в душу извне, то у Юнга оказывалось, что весь их легион уже содержится в душе, и при определенных обстоятельствах они могут одержать верх над «Я» — одним из элементов психики. Душа всякого человека содержит в себе множество личностей, и у каждой из них имеется свое «Я»; время от времени они заявляют о себе, выходят на поверхность сознания. Древнее речение: «У нежити своего облика нет, она ходит в личинах» можно было бы применить к юнговскому пониманию психики — с той оговоркой, что сама психическая жизнь, а не «нежить», обретает разного рода маски» [218]. И, наконец, в-пятых, обращение психиатров к феномену сновидения популяризирует не только мотив сна, но и все мотивы, передающие пограничные состояния психики: галлюцинации, бреда, видения и безумия.

1.3. Историко-культурные предпосылки

Российская общественность всегда была восприимчива к философским идеям. В порубежную эпоху русская мысль была ориентирована на учения А. Шопенгауэра и Ф. Ницше.

В русской литературе влияние Шопенгауэра отразилось уже в творчестве таких именитых писателей, как И.С. Тургенев и Л.Н. Толстой. Однако наибольшую популярность учение философа приобретает в конце XIX века, оказывая огромное влияние на становление русского модернизма А.В. Гулыга и И.С. Андреева подчеркивают, что «рост индивидуализма и нарциссизма, внимание к мистическому опыту, галлюцинациям, демонизму, жгучий интерес к сексуальным отклонениям находили поддержку в своеобразном преломлении философии Шопенгауэра. Литераторы и критики Серебряного века Д. Мережковский, В. Брюсов, А. Волынский, Ю. Айхенвальд, А. Горнфельд, А. Белый и другие <...> стремились найти у Шопенгауэра иррациональное видение здешнего мира, отказ от рационального знания, утверждение негативных аспектов человеческого существования...» [70].

Тема безумия, призванная решать метафизические проблемы, для русских литераторов рубежа веков становится одной из главных и рассматривается во множестве аспектах. Популярность этой темы во многом была обусловлена закатом эпохи рационализма и расцветом иррационализма.

В Европе XVI—XIX вв. по праву считаются веками становления и расцвета рационализма. Такие философы, как Бэкон, Декарт, Локк и другие, приходят к выводу о возможности существования «чистого разума», единого для всех наук, способного посредством прогресса изменить мир к лучшему и построить идеальное государство и общество. Разум становится мерилом всех основ: нравственных, политических, социальных и т. д. По мнению Е.Е. Несмеянова [253], 1879 год следует считать датой, пошатнувшей веру мыслящих людей в силу человеческого разума. Политики, действующие в соответствии с принципами разума, не только не смогли привести страну к гармонии и вселенской справедливости, но и разрушили веками складывающиеся основы нормальной жизни. Идеи рационализма во многом показали себя несостоятельными.

На смену европейскому рационализму приходит европейский иррационализм, основателем которого по праву считают Артура Шопенгауэра. В своей работе «Мир как воля и представление» философ фактически отрицает существование «чистого разума». С его точки зрения, миром управляет не разум, а иррациональная «воля», действующая беспричинно и без разумной цели, посылая людям как добро, так и зло в анархическом порядке, независимо от нравственных добродетелей человека. Так как «воля» — неразумна, мир, в котором она властвует, безумен и трагичен. Для осознания понятия мировой воли В.В. Заманская предлагает обратиться к творчеству русских писателей: «В ее (воли — М.Х.) предчувствии «метафизического вожделения» таятся и «прародимые хаосы» исторического бытия Андрея Белого, и последняя стихийность смерти, в которую заглянул Толстой, и образ ивановского «меона» — «структуры бесструктурности» «мирового уродства»» [94].

Кроме того, важно отметить, что сам человек порожден волей, а значит, еще при рождении носит в себе хаотичную, безумную сущность своего создателя. Это положение Шопенгауэра фактически способствовало распространению в русской литературе героев с ярко выраженными отклонениями в психике (Передонов из «Мелкого беса», Аблеухов из «Петербурга» и др.), безумие которых объясняется ущербной, хаотичной сутью человека, вынужденного балансировать на грани между добром излом.

По Шопенгауэру, человечество должно осознать эту трагичность мира и отказаться от «воли к жизни», ведь, не имея желаний, невозможно почувствовать себя несчастным и обманутым. Только так можно приблизиться к «нирване» и придать своей жизни смысл. Отказ от ценностей, направленных исключительно на удовлетворение своих потребностей, заставит приблизиться к подлинному и глубинному познанию мира. Подавляя в себе «волю», человек больше не рассматривает мир с позиции пользы, а значит, не разделяет его, руководствуясь категориями рассудка и разума, на отдельные предметы, чтобы понять внешнюю сторону объекта. Такого человека уже не удовлетворяет простое созерцание мира, он стремится познать внутреннюю сторону, причем не только объекта, но и всего мира, слиться с ним воедино в одно целое, приобщиться к бытию.

Особенно выраженными способностями к истинному познанию обладают гениальные натуры, использующие в сфере искусства не столько законы разума, сколько интуицию и проницательность. Если «обыкновенный человек, этот фабричный товар природы» [268. 357], останавливается на предмете только для удовлетворения потребностей воли и, определив его абстрактное понятие, прекращает свое исследование, то гений, отказавшись от воли, «стремится в каждой вещи постигнуть ее идею, а не ее отношения к другим вещам» [268. 358]. Фактически, исследуя проблему гения, Шопенгауэр идет вслед за романтиками, противопоставляя творца обывателям: «Взор человека, в котором живет и действует гений, легко отличает его от других: живой и в то же время пристальный, он носит характер проникновения, созерцания, как это видно на изображениях немногих гениальных голов, которые среди бесчисленных миллионов от времени до времени создавала природа; напротив, во взоре других людей, если только он, как это большей частью бывает, не туп или тускл, легко заметить истинную противоположность созерцания — высматривание» [268. 358—359].

Так как познать истину могут только исключительные натуры, то знание, которое они несут людям, во многом неподвластно обычному человеку, узнающему мир единственно с помощью разума. С точки зрения простых людей, каждый гений — сумасшедший. Да и сами гении, отринувшие разум и пользующиеся интуицией и озарениями сознания, приобретают черты сумасшедших. По мнению Шопенгауэра, «...гениальность редко встречается в союзе с преобладающей разумностью: напротив, гениальные индивидуумы часто подвержены сильным аффектам и неразумным страстям. Причиной этого служит, однако, не слабость разума, а частью та необычная энергия всего проявления воли, которую представляет собою гениальный индивидуум и которая выражается в стремительности всех волевых актов; частью же — преобладание наглядного чувственного и рассудочного познания над отвлеченным...» [268. 361]. В.Д. Губин отмечает, что, начиная с XIX века, понятия гений и безумец становятся синонимами: «Обыватели так и считают гения безумцем, поскольку он говорит и утверждает то, чего еще никто не понимает. Но он и сам ощущает, что постоянно находится на грани между безумием и нормой, поскольку все время «проходит над бездной», все время пытается понять и осветить то, что пока еще непонятно и недоступно обычному человеческому рассудку» [69. 317].

Русские литераторы, в частности символисты, следом за Шопенгауэром видят назначение гениальной натуры не только в познании этого мира, но и ирреальной, трансцендентной сферы бытия. Таким образом, в русской литературе рубежа веков возрождается романтическое понимание безумия как состояния, способствующего познанию запредельного мира красоты и гармонии.

Наравне с учением Шопенгауэра огромное, возможно, даже «революционное», влияние на русскую общественность оказывает учение Ницше. А. Белый, восхищаясь его талантом, писал: «И Кант, и Гёте, и Шопенгауэр, и Вагнер создали гениальные творения. Ницше воссоздал новую породу гения, которую не видывала ещё европейская цивилизация. Вот почему своей личностью он открывает новую эру» [42]. В 1892 году в России выходит первое специальное исследование — очерк В. Преображенского «Фридрих Ницше: критика морали альтруизма», а в 1898 и 1899 гг. соответственно были напечатаны полные переводы двух книг «Так говорил Заратустра» и «Рождение трагедии из духа музыки», что привело к массовому увлечению творчеством философа.

Идеи Ницше о сверхчеловеке, пересмотревшем веками складывающиеся моральные ценности, стали очень популярны в российском обществе. Дискуссионными в то время было несколько положений Ницше, в которых пропагандируется отказ от религиозных верований (нет ни Бога, ни дьявола, ни рая, ни ада, человеку нечего бояться, он свободен) и закоренелой морали (верующий человек должен возлюбить ближнего со всеми его недостатками, что ведет, по мнению Ницше, к деградации человечества). Сверхчеловек — это личность, стоящая «по ту сторону добра и зла». Писатели XX века, с одной стороны, прославили учение философа, поставившего на пьедестал сильную личность, а с другой, — обратили внимание на недостатки работы, в которой не ставится вопрос об опасности свободы, не ограниченной моралью. Так, В.В. Заманская замечает: «Из ницшеанского «по ту сторону добра и зла», с уничтожением границ между которыми звучит «не бойся ничего» и «все позволено», вырастает еще один конфликт и сюжет экзистенциального сознания — это деформация человеческой психики, преодолевшей пределы (Керженцев Андреева, Геродот Сартра, Герман Карлович Набокова). Сознание XX века будет биться над моделированием ситуации, через которую можно найти и обозначить меру для «ничего не бойся» и «все позволено», и сделает те выводы, какие, ощущая их интуитивно, не сделал Ницше: о риске беспредельностей, в которые вел его Заратустра и его Антихрист» [94].

Распространению популярности темы безумия в русской литературе способствовала работа Ницше ««Рождение трагедии, или Элиннство и пессимизм», в которой философ задается вопросом, «что такое дионисическое начало?» [196. 51] По мнению В. Иванова, неоценимая заслуга Ницше в том, что он заставил «ощутить мир по-новому», возвратив «жизни ее трагического бога» [105]. В. Вересаев также замечает, что для Ницше было важно уничтожить иллюзорный мир человека, в котором он прячется от реальности этого мира, в связи с чем, из двух начал именно дионисовское, а не аполлоновское начало стало приоритетным: «Бог страдающий, вечно растерзываемый и вечно воскресающий, Дионис символизирует «истинную» сущность жизни. Жизнь есть проявление божества страдающего. Создавая миры, божество освобождается от гнета избытка и преизбытка, от страдания теснящихся в нем контрастов. Вселенная есть вечно изменяющееся, вечно новое видение этого величайшего страдальца, исполненного контрастов и противоречий» [58]. Из этого положения следует, что мир, созданный Дионисом, уже в своей основе трагичен, безумен и противоречив. Эти воззрения нашли отклик в произведениях символистов, рассматривающих безумие мира как с социальных и гражданских, так и метафизических позиций.

Кроме того, символисты, признавая наличие двух миров, рассматривали Диониса не только как бога умирания и трагедии, но и как бога возрождения и утешения. По Ницше, каждый человек, приняв в себя сущность бога, впадает в состояние священного безумия и экстаза, тем самым приобщаясь к высшему знанию: «...при мистическом ликующем зове Диониса разбиваются оковы плена индивидуации, и широко открывается дорога к Матерям бытия, к сокровеннейшей сердцевине вещей» [196. 117]. Несмотря на то, что работа Ницше не содержала в себе метафизическое учение, она способствовала возрождению романтической традиции в творчестве символистов; безумие стало рассматриваться модернистами не только как трагедия мира, но и как проводник в потусторонний мир: «Она (мистика дионисова — М.Х.) вмещает Дионисa-жертву, Диониса воскресшего, Диониса-утешителя в круг единого целостного переживания и в каждый миг истинного экстаза отображает всю тайну вечности в живом зеркале внутреннего, сверхличного события исступленной души. Здесь Дионис — вечное чудо мирового сердца в сердце человеческом...» [105].

Кроме того, Ницше вслед за Шопенгауэром возродил еще одну романтическую традицию, в которой безумие творца, гениальной натуры воспринималось как священный дар. «Прекрасное безумие художественного вдохновения» [196. 109] было призвано, чтобы проникнуть в «дионисические глубины» [196. 109], «слиться с Первоединым, его скорбью и противоречием, и воспроизвести образ этого Перво единого как музыку» [196. 73]. В порубежную эпоху деятели русской культуры рассматривают художника-творца как человека, способного своим творчеством моделировать мир, создавать его заново. Так, И.Г. Минералова замечает: «Вячеслав Иванов, композитор Скрябин и некоторые другие деятели искусства серебряного века увлеклись идеей превратить искусство в инструментарий магического действа, в котором оно станет выполнять задачи, как предполагалось, несравненно более высокие, чем задача общественного служения» [178. 52].

Таким образом, положение Шопенгауэра о том, что в жизни правит иррациональная «воля», Хаос, а также рассуждение Ницше о проявлении страдающего безумного бога Диониса, который, создавая миры, освобождается от внутренних контрастов, находят отражение в творчестве многих авторов, рассматривающих безумие с позиции несовершенства трансцендентного мира. Высказывание Шопенгауэра о хаотичной природе человека повлияло на создание русскими писателями безумного героя, чувствующего в себе «прародимые хаосы» мира. Учение Ницше о сверхчеловеке актуализировало проблему героя, действующего исключительно по воле разума. С точки зрения русских писателей, такой человек стоит на грани безумия. Идеи Ницше и Шопенгауэра о гениальной натуре и священном безумии также были встречены с восторгом.

Наравне с развитием философии популярность темы безумия зависела и от других факторов. Русские писатели конца XIX — начала XX века так же, как и их предшественники, обратятся к теме безумия, что будет обусловлено самой эпохой и процессами, связанными непосредственно с литературой. Серебряный век характеризуется таким явлением, как синкретизм, который подразумевает художественный синтез. Исследователи отмечают, что синтез в русской литературе Серебряного века становится основным качеством искусства на всех уровнях. Порубежную эпоху нужно рассматривать как единое целое различных явлений культурной жизни. Это синтез разнородных, но взаимосвязанных сфер, таких, как литература, музыка, живопись, религия, оккультизм, философия, политика и т. д. Серебряный век стремится синтезировать все культурные достижения прошлых столетий, ставших традиционными, и новаторские тенденции новейшей, еще только зарождающейся культуры.

Несомненно, культура Серебряного века — это многоплановое явление. Нельзя, например, недооценивать влияние марксистской литературы на русскую интеллигенцию. Многие деятели культуры отстаивали материалистические взгляды и, как правило, отказывались от религиозных убеждений в пользу атеистической позиции. В то же время духовная атмосфера эпохи создавалась не только из взлетов, но и из падений. Постоянное ощущение кризиса и упадка, желание построить новую, совершенную культурную среду приводят к вопросу о значимости православной веры в России. В попытке заново осмыслить существование мира и человека в нем и найти утраченного Бога писатели Серебряного века обращаются к различным религиозным веяниям: теософии, антропософии, гностицизму и другим. Мистика и оккультизм становятся опорой мыслителей, мечтающих разгадать тайны потустороннего мира.

Писатели рубежа веков задаются вопросом: «Что есть человек?». Е.А. Михеичева и П.А. Ковалев отмечают: «Среди философских проблем, круг которых определился в основном в XIX столетии, мыслителей Серебряного века особенно интересуют «откровения о человеке»: религиозно-нравственный аспект (Богочеловек или Человекобог?), исследование «бездн» человеческой души, «искушение свободой», столкновение «личности» и «безличности». Писатели стремятся показать человека не только в социальной, но и в природной, национальной, антропологической сфере и в названном «контексте» выявить индивидуальное, глубоко личностное начало» [187. 41].

Говоря о литературе Серебряного века, нельзя не сказать о контрапунктности, диалогичности культур. В творческом наследии писателей начала XX века прослеживается неизменное обращение к мировой культуре, а также к культуре «золотого века». Серебряный век характеризуется возрождением русской духовной культуры XIX века и созданием на ее основе нового искусства и нового культурного сознания. Интересно, что практически каждый писатель порубежной эпохи вступает в диалог с А.А. Погорельским, А.С. Пушкиным, В.Ф. Одоевским, Н.В. Гоголем, М.Ю. Лермонтовым, Ф.М. Достоевским, А.П. Чеховым и другими. При этом они обращаются к ключевым темам, мотивам, образам и идеям литературы XIX века. Тема безумия в «Золотом веке» русской литературы была одной из самых популярных и неоднократно рассматривалась писателями. Фактически этот особый пласт русской литературы возвращается в творчестве авторов XX века. Писатели Серебряного века стремятся по-новому подойти к, казалось бы, знакомой и детально разработанной, но не исчерпавшей себя теме.

В связи с возникновением новых творческих методов (неореализм, символизм и т. д.), создающихся на основе взаимодействия двух и более тенденций, тема безумия в порубежной литературе, получая новую жизнь, предстает во всем своем разнообразии и реализуется во множестве аспектов. Важно отметить, что синкретизм в этот период характеризуется не просто слиянием творческих процессов, а равноправным взаимодействием, послуживших основой для появления новых явлений. Следовательно, и тема безумия в творчестве писателей Серебряного века предстает не просто как «окаменелое» повторение прошлых лет, а, скорее, как новая тема, впитавшая в себя опыт прошлых столетий.

Неоромантизм, возникший в литературе Серебряного века в ответ на позитивизм и натурализм, вобрал в себя многие черты романтизма, что не могло не сказаться на частотности темы безумия, представленной в новом ракурсе. Для неоромантиков (символистов) были характерны мистицизм, фантастичность, стремление проникнуть в запредельное, слияние мира условного и мира реального, в ходе которого возникает третья действительность, образы — символы, рождающиеся из сплава фантастического и реалистического, обращение к героической, а также гениальной личности. Внимание писателей к герою, находящемуся на грани двух миров, обусловило обращение к особым состояниям человека. Распространение получили мотивы сна, мечты, бреда, сумасшествия и проч. И.В. Васильева отмечает, что «...с неоромантизмом связаны такие формально-содержательные особенности, как предельная острота чувственных переживаний героев, преобладание экспрессии над описательностью, иррационального над рациональным, насыщенность художественного текста фантастическими, гротескными элементами...» [57. 4].

Неореализм как метод сформировался в начале века. Происходит слияние, взаимопроникновение реализма и модернизма. Реалистический метод претерпевает кардинальные изменения, так как в объект исследования попадает не только реальный, но и метафизический, потусторонний мир: «Ощущение неустранимого разлада между реальным и идеальным миром, который есть в душе каждого человека, поиск выхода из нравственного тупика усиливали стремление писателей к метафизическому знанию, потребность в котором не удовлетворялась религиями, православной в том числе, ставила художников в оппозицию к церкви, наполняла их произведения философскими концепциями, выводила на новый уровень идейных и эстетических поисков, рождала варианты нетрадиционных ответов на вопрос о соотношении «этого» и «иного» миров, жизни и смерти, человека и Бога [184. 234].

Одной из главнейших черт, характерной для каждого писателя-неореалиста, является «глубокий интерес писателей к внутреннему миру личности, двойственной его природе, главенству «бессознательного ОНО» над мыслью и чувством» [184. 234]. Если раньше основное внимание писателей-реалистов было направлено на социально-политические проблемы общества, то неореалистическая проза начала XX века превыше всего ставит человека, которому предстоит разрешить волнующие вопросы метафизического характера. Отсюда использование приемов «потока сознания», обращение к психическому состоянию героев, интерес к бессознательному, раскрывающему грани ирреального мира.

Искусство переходной эпохи всегда стремилось к обновлению всех культурных сфер, к поиску новой мировоззренческой и художественной системы. Литература рубежа XIX—XX веков не стала исключением и, провозглашая отказ от традиционных положений, вырабатывала новую концепцию мира и человека, а также новые художественные методы и приемы для изображения чрезмерно быстро изменяющейся современной реальности.

Немаловажное значение в развитии темы безумия оказало появление импрессионистического и экспрессионистического стиля. Импрессионизм как стилевое явление возникает в русской литературе на рубеже XIX—XX веков. Для создания определенного настроения писатели изображали действительность через восприятие человека, фиксировали «единственный момент бытия в собственном, неповторимо индивидуальном видении» [60. 155]. Ю.А. Драгунова отмечает, что «поэтика импрессионизма как нельзя лучше помогает «в одном мгновенье видеть вечность», отталкиваясь при этом от обыденного, земного, реального»» [80. 167]. Импрессионизм возрождает к жизни романтического героя, тонко чувствующего, впечатлительного, утонченного, способного не просто оценить окружающую действительность, но и пропустить ее через свой внутренний мир, в незаметном, малом увидеть фундаментальное и непередаваемое. Фактически это — личность, находящаяся на грани. Интеллектуальное, рациональное отходит на второй план, уступая место чувственному началу. При создании характера автору важно раскрыть психологию героя, показать внутренний мир человека, душевные переживания, в связи с чем в импрессионистических произведениях часто используются такие жанровые формы, как внутренний монолог: важным приемом, раскрывающим душевную жизнь, становится «поток сознания» [60. 156—157].

Экспрессионистические приемы в русской литературе нашли отражение в творчестве символистов. В эпоху русско-японской войны, а также революции писатели обращаются к экспрессионизму в поиске «особых средств экспрессии для усиления выразительности художественного текста» [186. 175]. В творчестве А. Белого, К. Бальмонта, В. Брюсова отмечают ««болезненную нервозность», «взвинченный лиризм», «резкость акцентов», крикливую риторику, изменившуюся эмоциональную окраску» [186. 175]. Экспрессионистический стиль характерен для многих писателей Серебряного века, но наиболее полно выразился в творчестве Л. Андреева (принявшего непосредственное участие в его формировании) и В. Маяковского. Писателям-экспрессионистам важно было показать не реальную действительность во всем ее многообразии, а отношение к ней индивидуума на эмоциональном уровне. В своем творчестве они используют такие приемы, как гротеск, аллегорию, контраст, метафору, смещение пропорций, цветопись, повторы, с целью выразить экспрессию чувств, показать страдающую душу человека, вступившего на путь борьбы. Образы в экспрессионистических произведениях «максимально схематичны и деформированы от переполняющих их эмоций» [186. 181] Экспрессионизм стал одним из приемов передачи психического состояния.

Особое внимание к теме безумия в начале века проявили символисты, так как, в отличие от авторов, стремившихся изобразить реальность, они углублялись в ирреальный, непознаваемый мир. Для символизма в большей степени, чем для других творческих методов, характерно соотношение земного и небесного, мгновенного и вечного. Через мгновенное, реальное писатели стремились прикоснуться к ирреальному, вечному. Для них характерно моделирование ситуаций и судеб, неомифологизм, углубление в сферу бессознательного.

Таким образом, в литературе Серебряного века явление синтеза способствовало развитию темы безумия. Писатели этого периода обращаются к ней в попытке ответить на философские вопросы, а также постигнуть глубинную сущность человеческой души. Серебряный век характеризуется взаимодействием культур, поэтому тема безумия, ставшая одной из самых исследуемых тем в творчестве писателей XIX века, закономерно появляется в литературе начала XX века. На протяжении веков тема безумия была очень популярна и реализовывалась во множестве традиций. Появление новых художественных методов, а также импрессионистического и экспрессионистического стиля позволяло по-другому взглянуть на тему безумия.