В 50—70-х годах XX века тема безумия становится необычайно популярной как в публицистической, так и в художественной литературе. Она находит отражение во многих произведениях, таких, как «Палата № 7» В. Тарсиса [15], «Семь дней творения» В. Максимова [10. Т. 2], «Наследство» В. Кормера [9] и других.
Частотность темы безумия в литературе 50—70-х годов XX века во многом объясняется социально-историческими реалиями. Русская литература всегда выступала за сохранение личностного начала в человеке. В XX веке многие писатели отмечали стремление тоталитаризма нивелировать человеческую личность. В 1960-е годы советское государство начинает использовать психиатрию в качестве «карательной медицины». Наиболее емко и кратко интерпретацию этого термина дает А.П. Подрабинек: «Карательная медицина — орудие борьбы с инакомыслящими, которых невозможно репрессировать на основании закона за то, что они мыслят иначе, чем это предписано» [206].
В период оттепели многие творческие люди верили в наступление нового времени, несущего с собой свободу слова, возможность самовыражения, творческую независимость, реабилитацию несправедливо осужденным. Однако на деле правительство, как свидетельствует А. Солженицын [12], не торопилось полностью реабилитировать всех невиновных заключенных и вернуть им свободу. Этот процесс мог растянуться на долгие месяцы, а иногда и годы. Дарованная свобода слова, некоторые послабления, сделанные правительством, оказываются продуманным шагом, нацеленным на оправдание курса партии. Однако власти не учли того факта, что лучшие представители интеллигенции посчитают себя полностью свободными от тоталитарного режима и начнут открыто выражать свои мысли.
Уже в середине 1950-х годов в СССР появляются первые диссидентские организации. Диссиденты (от лат. dissidens, букв. — сидящий отдельно; несогласный), изначально — инаковерующие; в политической лексике 2-й половины 20 века — лица в тоталитарных и авторитарных государствах, публично заявляющие о своем неприятии отдельных принципов общественно-политической системы, критикующие конкретные проявления внешней и внутренней политики [18. 71]. И. Мильштейн обращает внимание на то, что диссидентов, «открыто выступавших против беззаконий и произвола, чинимых властями, либо участвовавших в подпольной борьбе с режимом» [176. 19], было мало. В связи с этим он предлагает (и мы придерживаемся его точки зрения) называть диссидентами всех несогласных и противоречивших «глупостям, нелепостям, безумствам, какие творились в СССР в 60—80-е годы» [176. 19]. Людей, стремившихся открыто выражать свои мысли, было огромное количество. Яркими представителями диссидентства являются В.С. Поленов, Р.И. Пименов, В.И. Трофимов, И.В. Огурцов, В.Н. Осипов, Э.С. Кузнецов, И.В. Бокштейн, А.Д. Синявский, Ю.М. Даниэль, А.И. Солженицын, А.И. Гинзбург, Н.Е. Горбаневская и многие другие.
Советское правительство остро реагировало на любые действия диссидентов. В эти годы на смену тюремному заключению (хотя частично эта мера еще применялась) приходит не настолько распространенный, но вполне проверенный способ расправы с неугодными людьми. Борьба властей с инакомыслящими посредством признания их сумасшедшими и последующей отправкой в различные психиатрические больницы страны получает глобальное распространение уже в начале 60-х годов.
Как правило, в такие учреждения попадали творческие, талантливые люди, которые впоследствии не могли молчать о пережитом опыте. Русские писатели, чья деятельность приходилась на конец 50-х — 70-е годы, одни из первых попали под репрессивные меры со стороны правительства. К.В. Средняк замечает, что произведения, созданные в период оттепели, «ставили острые социальные и политические вопросы, способствовали освоению народом своего прошлого» [241. 12]. В то же время правительство не ставило перед писателями такой задачи и, как и раньше, ратовало за создание положительных героев, чья жизнь восхваляет советский строй и выбранный правительством курс. Ужесточались и меры контроля: «Придание в 1966 г. Главлиту статуса общесоюзного министерства расширило полномочия цензурного ведомства. Помимо него, в качестве органов цензуры выступали КГБ, Отдел культуры и пропаганды при ЦК КПСС» [241. 12]. При таком подходе к культурной жизни страны многие писатели (причем как официальной, так и неофициальной литературы) вставали в оппозицию к власти и к ее указаниям. В надежде быть услышанными все больше русских авторов печатается за рубежом, однако со стороны правительства такие действия рассматриваются как предательство или даже как политическое преступление. Аресты, исключение из партии и из Союза писателей, лишение гражданства, а также помещение в психиатрическую больницу — все эти меры в той или иной степени были применены к писателям третьей волны эмиграции [241. 12; 13].
Активное использование психиатрии в политических целях возникает уже в конце 40-х — начале 50-х годов, о чем свидетельствуют документальные подтверждения. Однако Подрабинек замечает: «...карательная медицина до 1953 года не превратилась в отработанную систему. Здоровых людей признавали невменяемыми, но не особенно лечили, и, по воспоминаниям побывавших там, они даже были довольны своим положением. Многие из них прошли через сталинские тюрьмы и лагеря, а после них существование в ТПБ (тюремно-психиатрической больнице — М.Х.) с ее умеренным режимом и относительно хорошим питанием казалось едва ли не райским» [206].
Для нас наиболее интересным представляется тот факт, что по инициативе С.П. Писарева, пострадавшего от карательной медицины, в 1955 году была создана комиссия, которая обследовала ЦНИИСП им. Сербского, ТПБ в Ленинграде и в Казани и выявила массовые случае злоупотребления властью. Казалось бы, на этом использование медицинских учреждений в политических целях должно было подойти к концу, однако на деле правительство не только не торопится с наказанием виновных, но и берет на вооружение полученный опыт.
В последующие годы практика карательной психиатрии становится наиболее приемлемой для власти, разоблачившей на XX съезде КПСС культ личности Сталина и его репрессивную политику. Как известно, Хрущев не предполагал кардинальных изменений во внутренней жизни страны и не желал отказываться от репрессивных мер по отношению к народу, в то же время использовать концлагеря как основную меру воздействия на неугодных лиц больше не представлялось возможным. Так, Л.А. Королева пишет: «Проблема заключалась в том, что возврат к прежним, сталинским методам подавления оппозиции был невозможен в принципе, как по внутренним соображениям — номенклатура боялась повторения кошмара 30-х гг.; так и по внешнеполитическим — СССР все же вынужден был делать определенные «реверансы» в сторону западных держав, которые стремились использовать диссидентов в своих интересах» [141]. В сложившихся условиях фальсифицировать диагноз и поместить здорового человека в клинику было намного проще, чем на суде доказать его вину перед государством. Кроме того, было выгодно представить ситуацию так, чтобы в глазах мировой общественности советская власть не боролась бы с политическими преступниками, а всего лишь оказывала медицинскую помощь психически больным людям. В. Буковский считает, «что первая волна «психиатрических» репрессий возникла еще при Хрущёве, вскоре после его заявления в 1959 году о том, что в СССР нет политзаключенных, а есть только психически больные люди» [53]. В 1961 г. появляется «Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность». Л.А. Королева считает, что «инструкция фактически легитимировала внесудебное лишение свободы и насилие над здоровьем людей по произволу власти» [141]. Инструкция 1971 г. во многом дублировала предыдущее положение.
Разобраться в причинах популярности темы безумия (оговоримся, что речь идет лишь об одном аспекте темы) в русской литературе конца 50—70-х гг. помогает одно из высказываний А.П. Подрабинека: «Кроме политической выгоды, на наш взгляд, использование карательной медицины объясняется существованием соответствующей психологической основы» [206]. С его точки зрения, советское общество того времени не способно понять, а тем более оценить поступки людей, рискующих благосостоянием (П.П. Григоренко) или даже жизнью (Илья Рипс) ради свободы и справедливости: «Это выше обывательского понимания, это выходит за установленные им рамки нормального социального поведения. Эгоизм, трусость, рабская покорность — характерные черты среднего советского человека. Те, кто осмеливаются вести себя иначе, ненормальны по советским нравственным меркам» [206]. Если учесть тот факт, что литература всегда являлась зеркальным отражением социально-политической обстановки в стране и выражала настроения общества, то становится понятным, почему среди писателей было так популярно обращение к герою — безумцу, а также противопоставленной ему толпе обывателей.
Важно отметить, что в конце 50-х гг. карательная психиатрия расширяет сферы своего влияния и становится обыденной структурой. Так, А. Солженицын в открытом письме «Вот как мы живём» в памфлетной форме описывает заключение в психиатрическую больницу Жореса Медведева и выражает обеспокоенность по поводу увеличения числа подобных случаев: «Это может случиться завтра с любым из нас, а вот произошло с Жоресом Медведевым... <...> Да если б это был первый случай! Но она в моду входит, кривая расправа без поиска вины, когда стыдно причину назвать. Одни пострадавшие известны широко, много более — неизвестных. Угодливые психиатры, клятвопреступники, квалифицируют как «душевную болезнь» и внимание к общественным проблемам, и избыточную горячность, и избыточное хладнокровие, и слишком яркие способности, и избыток их» [237].
Немаловажным является тот факт, что в период оттепели и в последующие годы открываются все новые и новые психиатрические больницы. В предисловии к книге «Казнимые сумасшествием» [114] приводятся данные о наличии в СССР как минимум двух «спецпсихосанаториев» в Полтавской и Киевской областях и семи специализированных психбольниц в Казани (существовавших еще до войны), в Сычевке Смоленской области (послевоенная психбольница), в Ленинграде (открытая в 1952 г.), в Черняховке в Восточной Пруссии (1965), в Минске (1966), в Днепропетровске (1968), в Орле (1970). Кроме того, во многих обычных психбольницах страны существовали специальные палаты для политических преступников, в которых психически здоровые люди были вынуждены находиться рядом с действительно душевнобольными и подвергаться принудительному лечению, наносящему непоправимый вред здоровью, а иногда и доводящему до сумасшествия. Как видим, после 1956 года вместо уничтожения учреждений, в которых занимаются карательной психиатрией, намечается тенденция к их увеличению.
Итак, именно в период оттепели проблемы, связанные с карательной медициной, звучат наиболее остро. Огромное количество общественных деятелей и работников культуры, в том числе писателей, на себе испытали, что такое принудительное лечение. Для этих людей борьба с советской властью и с карательной медициной в частности становится личным делом. Так, например, В. Буковский пишет: «Для меня же эта тема была особенно важна — она была как бы моим личным делом, за которое я отсидел свой последний срок, был изгнан из страны, продолжал воевать на Западе и в конце концов победил» [53]. Вот почему появляется огромное количество статей, писем, свидетельств, а также художественных произведений, как правило, написанных в публицистической форме и основанных на конкретных автобиографических примерах. Так, например, в повести «Улица Свободы» Низаметдин Ахметов описывает свою жизнь от рождения до освобождения из психиатрической больницы. Восемнадцать лет писатель провел в лагерях, где попал в среду инакомыслящих заключенных. За написание стихов Н. Ахметова признали сумасшедшим и подвергли принудительному лечению в Казахстане и Челябинске. В 1990 году через три года после освобождения писатель смог опубликовать повесть «Улица Свободы» и рассказать о сложном жизненном пути, который он сумел преодолеть, сохранив чувство собственного достоинства и чувство свободы. «Записки из рукава» Юлии Вознесенской также основаны на реальных событиях. В книге отразились события 1976 года, когда писательница была арестована и приговорена к пяти годам ссылки за «антисоветскую пропаганду». В «Записках из рукава» Вознесенская рассказывает и о функционировании психиатрических отделений при тюрьме. В каждом из произведений чувствуется боль писателей, переживших страшные моменты своей жизни, о которых было просто невозможно молчать.
Однако хотелось бы отметить, что на тот момент многими авторами владело не только желание правдиво рассказать о своей судьбе, но и стремление привлечь к проблеме внимание Запада. Отдельные сведения периодически доходят до мировой общественности из разных источников, но не принимаются всерьез. Считается, что только повесть В. Тарсиса «Палата № 7» помогла уверить западного читателя в том, что проблема карательной психиатрии действительно существует и требует незамедлительного решения. В 1970 году В. Буковский отправил на Запад материалы о шести политзаключенных, посаженных в психбольницу. Впоследствии уже многие люди, считающие себя истинными гражданами своей страны, ставят своим долгом рассказать о творящихся беззакониях: «...в кампанию против карательной психиатрии включилось огромное количество и психиатров, и юристов, и общественных деятелей всего мира. С годами, невзирая на политическую конъюнктуру, она продолжала расти, достигнув своего апогея в 1977 году, когда Всемирный конгресс психиатров в Гонолулу осудил советские злоупотребления. Но и тогда она не иссякла, как бывало с другими кампаниями, а оставалась постоянным фактором воздействия на общественное мнение мира. К 1983 году советскую делегацию даже исключили из Всемирной ассоциации психиатров, точнее, советские ушли сами, понимая, что исключение неизбежно» [53].
Итак, в 50—70-е годы карательная психиатрия становится массовым явлением. Писатели, получившие свободу, не могли не интересоваться судьбой товарищей по несчастью, оставшихся в психбольнице, и делали все возможное для их освобождения. А возможностей для активных действий по сравнению со сталинским режимом появилось намного больше. В связи с этим тема безумия появляется в литературе 50-х — 70-х гг. как отклик на острые проблемы социальной действительности.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |