Во второй половине XX века литература, как никогда, была зависима от реалий времени, и практически каждое произведение являлось отражением определенных исторических событий. Специфику темы безумия можно понять в контексте переломной исторической эпохи, а также через биографию писателей. На наш взгляд, многие биографические данные нужно рассматривать не как факты личной судьбы отдельного человека, но как типичное явление определенной эпохи. Жизнь и судьба интеллигенции в Советском Союзе, в том числе русских писателей второй половины XX века, нередко складывалась трагически. Каждый из писателей-диссидентов (В.П. Аксенов, А.В. Белинков, Л.И. Бородин, И.А. Бродский, Г.Н. Владимов, В.Н. Войнович, А.А. Галич, Вен. Ерофеев, А.А. Зиновьев, Л.З. Копелев, Н. Коржавин, В.П. Некрасов, А.Д. Синявский, А.И. Солженицын, В.Т. Шаламов и другие) проходил свой творческий путь, постоянно сталкиваясь с трудностями в попытке отстоять право на инакомыслие. Им жизненно важно было сохранить свою культурную, гражданскую, религиозную, национальную или политическая позицию, даже если она противоречила официальной доктрине Советского Союза.
Особенное место среди писателей, критически осмысливающих общественно-политическую жизнь советского общества с моралистических и нравственных позиций, занимают В.Я. Тарсис и В.Е. Максимов.
Проза писателей позволяет детально рассмотреть развитие темы безумия в русской литературе 50—70-х годов XX века. В связи с этим, обратимся к художественному методу писателей, без которого невозможно оценить художественные особенности произведений, до конца разобраться в представленной авторами галерее судеб и характеров и, что самое главное, понять отношение писателей к явлениям действительности, осмыслить творческий замысел их произведений.
Имя В.Я. Тарсиса встречается практически во всех статьях, монографиях и диссертациях, посвященных третьей волне эмиграции, что связано с необычайным общественным резонансом, возникшим на Западе из-за эмиграции писателя и лишения его советского гражданства. Тарсис фактически становится самой обсуждаемой персоной в литературных кругах, а его имя получает мировую известность. В связи с выходом «Палаты № 7» многие зарубежные издания (Франции, Швейцарии, Бельгии, Англии и других) заговорили о Тарсисе как о великом человеке, не побоявшемся открыто выступить против советского правительства и тоталитарного режима. Так, автор газеты «Базелер Нахрихтен» увидел в Тарсисе «борца», «отважного революционера», «бескомпромиссного врага советского строя», произведение же писателя, по его мнению, нужно воспринимать как «обвинительный акт террористическому режиму, новое свидетельство об освободительной борьбе угнетенного народа». Парижская газета «Ле Монд» также не могла оставить без внимания нашумевшее произведение и выпустила статью Бернарда Ферна под названием «Записки из сумасшедшего дома — советский писатель Валерий Тарсис публикует автобиографическую повесть в эмигрантском журнале». Критик подчеркивает особую значимость повести «Палаты № 7», так как ее героев по сравнению с героями Дудинцева или Солженицына в большей степени можно назвать идейными противниками режима. Являясь персонажами современной действительности, их протест особенно интересен, так как повествует о событиях, происходящих в режиме реального времени. Во французском еженедельнике «Ар» автором статьи высказывается мысль о том, что «госпиталь» описан Тарсисом «как активный очаг сопротивления, вокруг которого начнется возрождение России». «Палата № 7», с его точки зрения, — «настоящий зов к свободе» [Цит. по: 233]. Статьи о Тарсисе аналогичного содержания выходят и в таких известных изданиях, как французское государственное агентство печати Ажанс Франс Пресс, парижская ежедневная газета «Л-Орор», французский журнал левого направления «Франс-Обсерватер», публикации немецкой Швейцарии «Фрейбургер Нахрихтен», «Остшвейц», влиятельные и известные газеты французской Швейцарии «Ля газет де Лозанн» и «Ле Журналь де Женев», английское издание «Сандей Телеграф» и другие.
Однако, несмотря на детальное освещение общественной жизни Тарсиса, получившего в глазах общественности статус борца за свободу, творчество писателя совершенно не изучено. Статьи, посвященные Тарсису, вскользь затрагивают его произведения. В каждой из них выявляются лишь определенные общие черты, характерные для творчества этого писателя. По мнению В. Батшева [40], А. Краснова-Левитина [145], Вольфганга Казака [113] для произведений Тарсиса характерны реалистическая и сатирическая направленность, философичность, использование традиций классической русской литературы (в частности, отмечается влияние Достоевского). Ситуация с изучением творчества Тарсиса осложняется тем, что некоторые ученные, по достоинству оценив Тарсиса как общественного деятеля, не увидели в нем талантливого писателя. Так, Ю. Мальцев заявляет: «Лично я не вижу особых художественных достоинств в книгах Тарсиса, но тем не менее я не могу не признать того, что Тарсис сыграл свою роль в деле борьбы за свободу» [167. 42]. На наш взгляд, творчество писателя еще недостаточно изучено, но в будущем, несомненно, появятся научные статьи, раскрывающие художественные особенности произведений писателя. Хотелось бы отметить, что выводы, к которым приходит Мальцев, очевидно, основываются на том факте, что многие художественные произведения Тарсиса имеют ярко выраженный публицистический характер. Так, В. Батшев отмечает, что в «Палате № 7» Тарсиса практически невозможно отличить реальные факты от художественного вымысла: «Если «Сказание о синей мухе» — сатирическое повествование с многочисленными философскими отступлениями (Валерий Яковлевич считал своим учителем Достоевского, что четко проглядывается в его книгах), где ирония быстро и легко переходит от усмешки к злой сатире, то «Палата № 7» — почти очерк, написанный скупо и жестко, с минимальным использованием палитры литературного творчества» [40].
А. Краснов-Левитин, также обращаясь к одному из сатирических произведений Тарсиса («Сказание о синей мухе»), отмечает его публицистичность. Каждая мысль сформулирована настолько четко и выразительно, что напоминает собой плакат: «Как во всяком плакате, здесь все подано жирным курсивом: резко, обнаженно, отточено. Сильный и яркий плакат, быть может, первый плакат о советском обществе такой остроты, появившийся в России, в самых недрах советской страны» [145. 59]. О «Палате № 7» критик также высказывается как о произведении «исключительной яркости и силы»: «В плане истории русской литературы повесть достойна занять место где-то рядом с письмом Белинского к Гоголю, с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева и с другими актами гражданского протеста» [145. 65].
Как видим, публицистичность становится отличительной чертой, характерной для художественной литературы русского зарубежья реалистического направления. В связи этим хотелось бы заметить, что наличие публицистических элементов в литературе второй половины XX века не означает отсутствия художественного мастерства у ее представителей.
На наш взгляд, творчество Тарсиса нужно рассматривать исключительно с позиции реализма, так как в его произведениях прослеживаются основные черты именно этого художественного метода: напряженный психологизм, биографизм, историзм, важность социальных проблем, фактографизм, внимание к точности и достоверности детали, обыденность и повседневность жизни героев, типические ситуации и конфликты, приближение языка художественного произведения к живой речи и другие.
По сравнению с Тарсисом вопрос о художественном методе Максимова достаточно хорошо разработан в литературоведении, хотя и остается открытым и дискуссионным из-за полярности мнений. Сам автор в одном из интервью заметил, что в определении его художественного метода правильнее всего придерживаться взглядов французского критика и эссеиста Пьера Равича, назвавшего форму писателя «мистическим реализмом». Он также отметил, что все его творчество не вмещается в определение классического реализма, о чем свидетельствует один из его романов — «Карантин» [165].
А.Р. Дзиов рассматривает творчество Максимова с позиции реализма: «Еще в первых произведениях писатель заявил о себе как приверженец традиционно-реалистической манеры письма. Его художественное кредо сложилось как под воздействием советских авторов, в особенности Горького и Леонова, так и под влиянием русской классики XIX века» [75]. Кроме того, исследователь отмечает важность прихода Максимова к вере, сыгравшей немаловажную роль в становлении писателя и оказавшей глубокое воздействие на все его творчество в целом.
Так же, как и Дзиов, многие исследователи обращают внимание на значимость христианских идеалов, выразившихся в творчестве Максимова. Так, И.М. Попова приходит к выводу, что Максимов в своем творчестве использует метод, который логичнее всего было бы назвать «духовным реализмом»: «художник воплощает в своих произведениях геоцентрическую картину мира с помощью аксиологии православия». При этом исследователь подчеркивает, что духовный реализм, не принимая мировоззренческих основ классического реализма, романтизма и модернизма, вполне может использоваться их изобразительно-языковые средства и стилевые приемы: «Эстетической особенностью духовного реализма В.Е. Максимова, например, является символизм деталей, необычайная сила вещной образной выразительности. Важнейшим стилистическим приёмом является сказ, для которого характерны мастерское перевоплощение автора в персонажей, способность объективировать их миропонимание, освободив его от авторской тенденции, выразительный язык, ориентированный на богатство народной речи. Художественная специфика творчества Максимова, учитывая его христианскую направленность, развивается в направлении использования библейского интертекста» [210]. С позиции духовного реализма творчество Максимова, в частности, драматургические произведения писателя, рассматривает и А.Б. Ефремова: «Обратившись к религиозным темам, драматург острее почувствовал «великий разлом эпохи» и стал отражать действительность в категориях духовного реализма, устремляя, по его словам, «духовную вертикаль художественного творчества в вечность», то есть соизмеряя поступки персонажей с евангельскими ценностями» [89].
Многие исследователи обращают внимание на необычайную значимость символа в творчестве Максимова, но при этом подчеркивают необходимость рассмотрения произведений писателя исключительно с позиции реализма: «И хотя Максимов стремился к «глубоко продуманному и одухотворенному символу», главным достижением его прозы надо признать бытовой реализм и напряженный психологизм... <...> Максимов необыкновенно точен в деталях, даже там, где рисует мир сновидений. Это не фантастический, но вполне реальный мир — вещный и зримый. И так же реальны и жизненны переживания его персонажей» [234. 194; 213]. По мнению Ю. Мальцева, для писателя характерно не символическое, а реалистичное воспроизведение действительности. Например, анализируя «Семь дней творения, исследователь обращает внимание на символичность многих сцен и персонажей романа, однако, по его мнению, символ здесь не является основным приемом художественной изобразительности, а объясняется желанием автора во всем дойти до самой сути: «Конечно, ни один из этих символов не есть символ или аллегория в полном смысле слова. Все образы у Максимова полнокровны и жизненны, все ситуации правдивы, поступки — реалистичны, но именно потому, что Максимов не скользит по поверхности, не фотографирует разрозненные явления сегодняшней русской жизни (как это делают писатели — «неореалисты» из «Нового мира»), а в мощном целеустремленном движении своего беспокойного анализирующего ума рассекает их до самой сердцевины, изображаемые им картины обретают глубокую многозначительность и концентрированную яркость символа [167. 334—335].
Достаточно интересным представляется мнение А.В. Сенкевич, опровергающей в своей диссертации мнение одного из исследователей о причастности Максимова к критическому реализму и увидевшей непосредственную близость писателя к модернизму: «Метод, которым пользуется Владимир Максимов, ученый называет критическим реализмом. Можно поспорить с М.М. Дунаевым по этому поводу, так как усиленное акцентирование символических библейских аналогий, сжатая и экспрессивная манера письма, особая значимость пейзажных зарисовок позволяют, на наш взгляд, говорить о некотором отходе от реализма в сторону модернистских художественных технологий» [226].
А.В. Баклыков обращает внимание на синтез реалистических и модернистских тенденций, выразившихся в творчестве Максимова, в частности, в его романе «Кочевание до смерти» [37].
Е. Пономарев, анализируя творчество Максимова через призму русской литературной традиции, приходит к выводу о причастности писателя к социалистическому реализму, выразившемуся «наизнанку». Исследователь отмечает, что роль традиции в произведениях автора колоссальна: «часто использует чеховское строение сюжета», толстовскую традицию «Воскресения», сближается с «Некрасовско-народнической» традицией, «корнями уходящей в народную традицию правдоискательства», переосмысливает и романтическую традицию. В связи с этим Пономарев говорит о возможности «зеркального соотношения советской и диссидентской литератур», которые действительно кажутся в чем-то необычайно близкими: «обе пропагандистские», обе идеологические». Кроме того, для соцреализма характерно «использование шаблонов классической литературы XX века» [208. 218]. В то же время исследователь обращает внимание на чрезмерность использования таких шаблонов Максимовым: традиции Некрасова, Достоевского, Чехова, Горького и многие других русских писателей находят отражение в произведениях писателя. С его точки зрения, причина этого явления кроется не в простом подражании и может быть объяснена более важными целями и задачами: Максимов «хочет показать сложность и несводимость жизни к прописным истинам. Соцреалистический шаблон трескается, и за ним, наподобие толстовского голубого неба, проступает вечное. <...> Максимов как бы игнорирует всю традицию русской литературы, не находит ее в советской стране — и пытается открыть все заново, все с нуля. <...> Сознательно создавая примитив, Максимов борется за преодоление его, стремится к выходу за пределы традиции, заключившей прекрасный и неповторимый мир в свои рамки» [208. 218—219].
Н.Н. Савушкина также отмечает желание Максимова вырваться из оков официальной доктрины, выступить как новатор в русской литературе и поставить в противовес шаблонности и закоренелости нестандартность и индивидуальность: «В противовес как соцреализму, так и авангардной тенденции, в творчестве Владимира Максимова сформировалась художественная парадигма «постреализма» с некоторыми элементами постмодернизма, наметившимися в произведениях конца 1980-х — 1990-х годов». Исследователь обращает внимание на то, что «общей составляющей всего художественного процесса в русской литературе XX века, как известно, было взаимодействие реалистических и модернистских структур, названное неореализмом». По ее мнению, «не является исключением в этом смысле и творческая установка Владимира Максимова, включавшая различные эстетические тенденции». В связи с этим Савушкина обращает внимание на правильность точек зрения ученых, отметивших в своих работах «парадоксальное совмещение реалистических и постмодернистских поэтических средств», выразившихся в творчестве Максимова «в процессе воплощения художественных образов» [220].
По мнению Н.М. Байбатыровой, в 1980—1990-х гг. образцы прозы многих авторов «третьей волны» эмиграции, в том числе и Максимова, становятся «классикой реализма». Исследователь причисляет В. Некрасова, В. Максимова, А. Солженицына, Э. Лимонова к писателям «традиционной реалистической школы». В то же время Байбатырова обращает внимание на связь художественного метода писателя с соцреализмом: «Реализм писателей русского зарубежья второй половины XX века лишь идейно отличался от процветавшего в Советском Союзе соцреализма» [36]. С одной стороны, соцреализм подвергался критике со стороны писателей «третьей волны» эмиграции, но в то же время был им близок по многим критериям: «...не следует отвергать факт, что представители реализма русского зарубежья сохранили для себя ряд принципов реализма: ярко выраженную тенденциозность в произведениях — реалистических, сатирических, фантастических; прогнозирование (только вместо исторического оптимизма — пессимизм); политическую направленность сюжетов».
Важным в связи с этим представляются замечания исследователя о публицистичности многих художественных произведений писателей третьей волны эмиграции: «Это обусловило не только бурное развитие публицистики, но и появление публицистических элементов в художественной литературе, причем эти элементы были явно ориентированы на подрыв идеологических институтов в СССР» [36].
А.Р. Дзиов, например, замечает, что в пятой части («Лабиринт») романа «Семь дней творения» «В. Максимов соединяет два пласта: сюжетные и образные мотивы повестей и, с другой стороны, беллетристически оформленные публицистические этюды, изображающие идейные споры, включающие действие в контекст общественных процессов 60-х годов» [75]. По мнению исследователя, причина, по которой писатели вводили в свои произведения публицистические элементы, кроется в общественно-политической ситуации в стране: «Сама злободневность материала, который просто обжигал руки и запросто мог одним только с ним соприкосновением привести на скамью подсудимых или вынудить к эмиграции, вынуждала при возможно большем охвате идеологического пространства комкать материал, сужая и упрощая собственно художественный строй произведения. Повествование из рук писателя в такие моменты как бы переходит в руки публициста — тоже литератора, но озабоченного прежде всего непосредственным изображением реалий идеологического и политического рода. Литературность текста в таких случаях выступает просто как подспорье, позволяющее проиллюстрировать ту или иную мысль автора» [75].
В своей работе мы будем придерживаться точек зрения исследователей, причисляющих Максимова к реализму. Для творчества писателя характерны психологизм, биографизм, историзм, фактографизм, принцип типического (типический герой, конкретное время, типические обстоятельства), принцип объективности повествования. Максимову-реалисту свойственны устремленность к нравственным исканиям и воспитательному воздействию, интерес к проблеме взаимоотношения личности и общества, к проблеме противостояния социума и нравственности, человека и массы, общественного сознания и сознания отдельного индивида, внимание к внутренним конфликтам личности, стремление к широкому охвату действительности в её противоречиях, глубинных закономерностях и развитии, анализ влияния социальной среды на духовный мир человека и другие.
Таким образом, можно отметить, что Тарсиса и Максимова сближает реалистический метод отображения действительности, а также публицистичность как характерная черта литературы третьей волны эмиграции реалистического направления.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |