По замечанию Г.М. Андреевой, «человек организует своё поведение, опираясь не только на использование когнитивных схем, но в значительной мере на эмоциональное восприятие действительности» [Андреева 2005: 8]. С другой стороны, любая человеческая эмоция предполагает единство аффективного и когнитивного, ключом к его пониманию Л.С. Выготский считал изучение смысла высказывания [Выготский 1996], но до сих пор нет однозначного ответа на вопрос, как при специальном рассмотрении разграничить эмоциональную и интеллектуальную составляющие эмоции. А. Ортони, Дж. Клоур, А. Коллинз вслед за психологом Мандлером предлагают считать «горячей» стороной ту часть эмоции, которая связана с возбуждением, а «холодной» стороной — «когнитивную интерпретацию», «смысловой анализ» [Ортони, Клоур, Коллинз 1996]. Для определения сущности иронии важен, на наш взгляд, термин «чувственная ткань сознания», используемый В.Ф. Петренко, подразумевающим под ним «ту чувственную данность мира (в форме представлений, наглядных образов, впечатлений), которая, порождаясь в практической деятельности, выступает звеном, непосредственно связующим субъект с внешним миром» [Петренко 2005: 44]. По мнению О.Я. Палкевича, эмоциональный компонент — непременный атрибут иронии, элемент любого иронически окрашенного высказывания, который определяется чувством неодобрения к свойствам или поступкам объекта иронии и психологической установкой ироника на выражение своего интеллектуального превосходства [Палкевич 2003]. Поскольку «роль чувства в мыслительном процессе бывает различной» [Румянцева 2004: 228], важно установить соотношение между чувством и мыслью в процессе формирования иронического отношения. Психологи отмечают, что для иронии, как и для любой формы остроумия, «эмоциональный компонент — это лишь фон или побуждающий мотив; само же «психологическое действие» происходит в интеллектуальной сфере» [Лук 1967: 77]. Психологическое действие следует рассматривать как творческий акт, продуктом которого выступает оценочное высказывание, выражающее в скрытой форме критическое отношение к миру. Проведённый нами комплексный анализ художественных текстов даёт основание полагать, что ирония как интеллектуальная эмоция представляет собой особый тип аффективно-когнитивного взаимодействия, модель которого включает комбинацию эмоций, сопровождающихся экспрессивным поведением (скрытой или явной насмешкой), а также особое представление об объекте, формируемое в процессе его оценки, познания, понимания, интерпретации. Под аффективно-когнитивным взаимодействием (аффективно-когнитивной структурой) мы, опираясь на определение К.З. Изарда, понимаем такое явление, в котором «в качестве аффективного компонента выступает либо отдельная эмоция, либо комбинация эмоций, либо эмоциональный паттерн, а когнитивный компонент складывается из сети образов, представлений и символов, связанных с этой эмоцией» [Изард 2000: 70].
При изучении такого сложного и многогранного явления, как ирония, целесообразно, по нашему мнению, обратиться к моделированию — центральному исследовательскому методу в науке, предназначенному для обобщения эмпирических данных и служащему связующим звеном между эмпирическими и теоретическими законами. К.И. Белоусов отмечает, что, хотя первые попытки построения моделей речевой деятельности были предприняты ещё И.И. Ревзиным [Ревзин 1962: 8], развившим дедуктивно-эмпирический метод Л. Ельмслева, исследование объектов познания на их моделях «до сих пор остаётся одним из наиболее «нечастотных» методов в филологии» [Белоусов 2005: 127]. Содержание термина «модель» в лингвистике в значительной степени охватывалось ранее термином «теория», поскольку модель, как и теория, создаётся для описания определённой предметной научной области, а также, по замечанию В.А. Штофа, отражает «действительность (объект)... в упрощенной, абстрагированной форме» [Штоф 1966: 15]. Вслед за В.П. Симоновым мы опираемся на определение, предложенное В.А. Штофом, понимающим модель как некую представляемую или материально реализованную систему, отображающую или воспроизводящую объект, способную замещать его и давать информацию, которую невозможно получить путём непосредственного восприятия самого явления [Штоф 1966: 19]. По замечанию В.П. Симонова, художественный текст, как любое произведение искусства, сам по себе уже является специфической моделью, путём воспроизведения натуралистически точно отражающей реальную действительность: объекты и ситуации, отдельные качества, свойства и признаки, присущие явлениям, эмоционально окрашенные события [Симонов 1970, 1975]. Моделируя какую-либо ситуацию, художник анализирует логику действий и сложную систему межличностных отношений персонажей, в поступках которых проступают объективные закономерности поведения. Имеющиеся в художественном тексте искусственно созданные модели естественных эмоциональных реакций, по наблюдениям В.П. Симонова, воспроизводят существенные признаки и свойства моделируемых явлений, способствуют их анализу и познанию [Симонов 1970, 1975].
Как отмечает Е.Ю. Мягкова, «одной из основных составляющих эмоциональных процессов являются (простые или сложные) ментальные оценочные процессы» [Мягкова 2000: 87]. Н.И. Миронова также указывает на то, что «каждая эмоция связана с соответствующей оценкой ситуации, именно оценка заставляет человека определять аспект (в самом широком смысле слова), в котором он эту ситуацию видит» [Миронова 2005: 87]. Результат исследований Л.А. Пиотровской «свидетельствует о плодотворности разграничения направленных / ненаправленных эмоций = эмоциональных отношений / состояний, основанного на понятии первичной и вторичной оценки». Первичной автор считает оценку объекта, вызвавшего определённую эмоцию, вторичной — «оценку такого объекта, на который субъект речи хочет оказать какое-либо воздействие» [Пиотровская 2006: 393]. Выявив через анализ логизированных компонентов значения мотивационный аспект эмоционального состояния, Л.А. Пиотровская определяет иронию как «эмоциональное отношение, мотивированное противопоставлением ценностной картины мира говорящего и другого лица и отрицанием факта принадлежности оцениваемого предмета (лица) к соответствующему классу» [там же: 394]. Поскольку ирония реализует в выказывании скрытую субъективно-оценочную модальность чаще отрицательного характера [Походня 1989: 9, 14], мы предлагаем выделить текстовые модели иронии как эмоции в зависимости от того, какой из аспектов действительности, определенных А. Ортони, Дж. Клоуром, А. Коллинзом [Ортони, Клоур, Коллинз 1996], выступает в качестве объекта оценки, Отметим: во многих рассмотренных нами иронических высказываниях оценка не выражена вербально.
1. Субъект оценивает последствия события, которыми он доволен или нет; возникающие затем эмоции (негодование, злорадство и др.) мотивируют иронию, при этом само событие воспринимается как объект иронии. Эту модель представляет следующий фрагмент пьесы «Дни Турбиных», где участники коммуникации рассуждают о роковом для них событии (о бегстве гетмана при нашествии бандитов).
Лариосик. Вот, Витенька, какие ужасные происшествия!
Мышлаевский. Да, происшествия первого сорта.
2. Субъект оценивает действия агентов, одобряя или не одобряя их; возникающие затем эмоции (гнев и др.) мотивируют иронию, при этом сами агенты или их действия воспринимаются уже как объекты иронии. Иллюстрацией этого положения служит ещё один фрагмент пьесы «Дни Турбиных».
Елена. <...> Почему вы вспомнили о моем муже, когда я сказала про крыс?
Шервинский. Потому что он на крысу похож.
Елена. Какая вы свинья все-таки, Леонид! Во-первых, вовсе не похож.
Шервинский. Как две капли. Пенсне, носик острый...
Елена. Очень, очень красиво! Про отсутствующего человека гадости говорить, да еще его жене!
3. Субъект фокусирует внимание сразу на объекте, оценивая различные его аспекты, которые нравятся или не нравятся ему; возникающие при этом эмоции (симпатия или отвращение, презрение и др.) мотивируют иронию. Эта модель представлена в приведенном ниже фрагменте романа «Мастер и Маргарита», где коммуникант (Воланд), обращаясь к объекту своей иронии (Стёпе Лиходееву), находящемуся в состоянии тяжёлого похмелья, произносит:
— Добрый день, симпатичнейший Степан Богданович!
При этом предтекст содержит информацию о безобразном облике этого персонажа: «Стёпа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытою чёрной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником и галстуком, в кальсонах и в носках».
3. Наиболее частотной является модель, в которой объектом иронической оценки одновременно или поочерёдно становятся разные аспекты мира. Во фрагменте из повести М.А. Булгакова «Собачье сердце» ироник (профессор Преображенский) подвергает иронической оценке последствия события (революции), действия агентов («пролетариев»), приведшие страну к разрухе, а также их негативные черты (самоуверенность, глупость, лень).
«Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция — не нужно топить».
Другой персонаж этой повести (Борменталь) иронически оценивает действия агента (Шариков поучает собеседников) и его негативные черты.
— Вот все у вас как на параде, — заговорил он (Шариков), — салфетку — туда, галстук — сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, — это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.
— А как это «по-настоящему»? — Позвольте осведомиться.
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес:
— Ну, желаю, чтобы все...
— И вам также, — с некоторой иронией отозвался Борменталь.
Порождение иронического (и любого другого высказывания) следует рассматривать «как познавательную деятельность человека, опосредованную речевым мышлением» [Пиотровская 2004а: 423]. По наблюдениям В.М. Пивоева, занимающегося изысканиями в области философии, процесс иронизирования состоит из этапов формирования, выражения и восприятия иронического ценностного отношения [Пивоев 2000: 42]. Опираясь на предложенное В.М. Пивоевым описание этих этапов, учитывая философское представление об иронии как способе постижения действительности и данные современной психологии об этом феномене, мы рассмотрим его в лингвистическом плане, предложив свое видение процесса иронизирования.
На первом этапе субъектом иронии осуществляется оценка объекта, которую предваряют подготовительные «психологические действия» (по терминологии А.Н. Лука), обеспечивающие первичное восприятие: внимание ироника подсознательно фокусируется на определённом объекте, вследствие чего и происходит «его различение как целого, распознание и фиксирование его внешних физических и интерактивных признаков и свойств («предметизация») и одновременно его структурирование на составляющие части» [Рябцева 2004а: 88]. Эти психологические действия являются различными стадиями процесса предварительного познания, на основе которого у субъекта вырабатывается представление об объекте иронии. На первом этапе, по данным В.М. Пивоева, происходит также определение ценностной значимости объекта отношения, его сравнение с исходным идеалом, выявление противоречий в объекте и степени его несоответствия идеалу [Пивоев 2000: 46]. Как отмечает С.О. Карцевский, «в повседневном общении, осуществляемом посредством языка, в основе сравнения почти всегда лежит субъективная оценка, и как раз потому, что к этому примешивается эмоциональность, существуют совершенно различные способы выражения сравнения» [Карцевский 1976]. В смысловой структуре иронического высказывания обязателен семантический компонент со значением сравнения. По утверждению Л.А. Пиотровской, опирающейся на результаты экспериментального психологического исследования Е.Ю. Артёмовой, «процесс познания любого объекта начинается с целостной, нерасчленённой эмоциональной оценки», сменяясь затем «поаспектным анализированием», — рациональной (интеллектуальной) оценкой, обязательно предполагающей «вычленение в познаваемом объекте отдельных его признаков» [Пиотровская 2001: 199—200]. Как отмечает А.А. Ивин, процесс оценки предполагает наличие предмета, оценивающего субъекта, а также основания, под которым понимается «то, с точки зрения чего производится оценивание» [Ивин 1987: 33]. Наш анализ доказывает, что эта модель применима и к описанию оценочной деятельности ироника, базирующейся, по наблюдениям В.М. Пивоева, на его представлении о неком идеале, образце, который он считает заслуживающим всеобщего признания и несоответствие которому объекта по его действиям или качествам, по отношению к реалиям внешнего мира (ценностям, предметам, событиям или обстоятельствам) является основанием для иронической критики [Пивоев 2000].
Итак, в основе процесса формирования иронического отношения лежит оценочная деятельность субъекта, имеющая две стадии [Желватых 2005а].
1. На стадии целостной эмоциональной оценки происходят следующие психологические действия:
1a. Субъект речи, опираясь на имеющиеся у него предварительные знания, моментально производит целостную оценку:
• связанных с будущим объектом иронии событий и их последствий (общий класс возникающих в этом случае аффективных реакций характеризуется лексемами «доволен» / «недоволен»);
• действий агентов (для обозначения этого класса аффективных реакций используются лексемы «одобрение» / «неодобрение»);
• самого объекта (следствие оценки — общий класс аффективных реакций, определяющихся лексемами нравится / не нравится).
1b. Недифференцированная аффективная реакция перерастает в конкретные эмоции [Ортони, Клоур, Коллинз 1996] (в симпатию или негодование, в злорадство, гнев, отвращение, презрение; обязательный компонент комбинации эмоций — чувство превосходства над объектом иронии), для возникновения которых решающее значение имеет осознание причины (последнюю, по настоянию В.К. Вилюнаса, следует отличать от объекта [Вилюнас 1976]) недифференцированной аффективной реакции. Эти эмоции — первый итог развития эмоционального процесса, составляющего основу иронии как эмоции. Иронизирование как форма мыслительной деятельности человека обязательно включает эмоциональный компонент, являющийся ведущим на низших ступенях развития мыслительного процесса и выполняющий функцию организатора фазы. «Эмоция всегда «окрашивает» некоторое отражаемое содержание — нечто, нами ощущаемое, воспринимаемое, мыслимое» [там же: 41].
2. На стадии «поаспектного анализирования», формирования ценностной рефлексии, под которой понимается деятельность субъекта по расчленённой, рациональной (интеллектуальной) оценке в единстве познавательной и ценностной сторон, окончательно складывается представление об объекте. Возникшие прежде эмоции мотивируют иронию, образуя комбинацию эмоций, непременным компонентом которой является чувство превосходства (в том числе и интеллектуального) над объектом иронии, а иногда и над другими участниками коммуникации. При этом именно эмоциональное отношение к объекту, сложившееся на первой стадии, провоцирует его ироническое осмысление, в ходе которого внимание субъекта концентрируется уже на конкретных аспектах «объекта, рассматриваемого (как) — объект» [Ортони, Клоур, Коллинз 1996: 334]. Успешность этого психологического действия в ещё большей степени зависит от умения использовать накопленные прежде знания, ведь именно в процессе поаспектного анализа объекта ироник, как любой субъект оценки, ориентируется на свою ценностную модель мира, особенности которой определяются уровнем его культуры и интеллекта. По нашим предположениям, ещё на первом этапе определяется знак формирующейся эмоции, который во многом зависит от сложившихся в обществе традиций отношения к явлениям, подвергаемым иронической оценке. Личностный характер иронического отношения «отражает систему ценностей говорящего, то есть «скрывается» в социолингвистическом и психолингвистическом аспектах языка и влияет на выбор говорящим средств выражения» [Петрушина 2003] иронии. Как отмечает Л.А. Пиотровская, «сложные эмоции, непосредственно переживаемые говорящим в процессе порождения речи на этапе формирования общего замысла, в продукте речемыслительной деятельности чаще преобразуются в сложный эмоционально-оценочный компонент значения, представляющий собой органическое единство различных эмоциональных оценок одного знака» [Пиотровская 2004а: 424]. По нашим наблюдениям, для иронии характерно также сочетание эмоциональных оценок разных знаков. Так, ирония, которая чаще характеризуется как негативная эмоция, одновременно может быть представлена в комбинации с неодобрением и симпатией, при этом она приобретает положительную эмоциональную тональность. По нашим данным, механизм формирования иронического отношения при положительном характере эмоции представлен двумя вариантами.
Субъект производит целостную эмоциональную оценку связанных с будущим объектом иронии событий и их последствий, действий агентов или аспектов объекта, следствием которой становится отрицательная недифференцированная аффективная реакция. Однако, рассматривая этого агента уже как объект иронии, субъект эмоции продолжает испытывать к нему симпатию, дружеские чувства или просто охвачен в момент коммуникации положительными эмоциями, не связанными с объектом оценки. В результате положительные эмоции становятся доминирующими в комбинации с иронией. Иллюстрацией нашему описанию служит фрагмент из пьесы М.А. Булгакова «Дни Турбиных», в котором представлен речевой жанр застольной беседы:
Лариосик. Господа, кремовые шторы... за ними отдыхаешь душой... забываешь о всех ужасах гражданской войны. А ведь наши израненные души так жаждут покоя...
Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?
В данной конситуации отношения коммуникантов можно охарактеризовать как приятельские. Накладываясь на чувство симпатии, о котором свидетельствует реплика субъекта из другого диалогического единства («симпатичный ты парень, Ларион...»), ирония приобретает положительную окраску. Иронической оценке, проявляющейся в высказывании только на уровне импликационала, подвергаются речевые действия собеседника, а также их продукт (сентиментальный и длинный тост), следствием оценки становится недифференцированная аффективная реакция (действия не одобряются), о чём свидетельствует фраза субъекта из другого диалогического единства: «...речи произносишь, как глубокоуважаемый сапог». В приведённом диалогическом единстве смысл, эксплицируемый вопросительной синтаксической конструкцией (высказывание содержит положительную оценку), диссонирует со смыслом высказывания собеседника. Неожиданность мнимого комплимента, знания собеседников о том, что субъект речи не может разделять и одобрять настроение оратора, способствуют раскрытию иронии. Ироник использует тактику перебива, при этом ирония позволяет ему соблюсти нормы речевого этикета. Значимость экстралингвистических факторов речевой ситуации в раскрытии иронического смысла подобных высказываний будет тем выше, чем слабее роль просодии и других языковых средств в выражении иронии. Обстоятельства, предшествующие речевой ситуации, в которой реализуется ирония другого персонажа этой пьесы (Елены), также значимы для понимания эмоционального состояния и раскрытия смысла её высказывания. В следующем вопросно-ответном единстве мы находим отражение иронии как положительной эмоции. В комбинации с иронией в этой конситуации выступают чувства симпатии, жалости, определяющие общую тональность эмоции, а также неудовольствие и чувство превосходства, возникшие при оценке действий, которые ироник не одобряет (Мышлаевский проявляет любезность в надежде на угощение водкой). Сложная комбинация эмоций накладывается на общее состояние субъекта, определяющееся беспокойством, волнением, тревогой (где-то задерживается муж), при этом ирония выражается с помощью иронического цитирования собеседника:
Мышлаевский. Лена ясная, позволь, я тебя за твои хлопоты обниму и поцелую. Как ты думаешь, Леночка, мне сейчас водки выпить или уже потом, за ужином сразу?
Елена. Я думаю, что потом, за ужином, сразу...
Опишем другой механизм формирования иронического отношения. Субъект производит целостную эмоциональную оценку связанных с будущим объектом иронии событий и их последствий, действий агентов или аспектов объекта, следствием которой становится положительная недифференцированная аффективная реакция. Отметим, что в этом случае основанием для иронической критики является превосходство объекта иронии над исходным идеалом ироника, нарушающее его привычные представления. В подобной ситуации субъект иронии также подчеркивает несоответствие объекта заданным критериям, но его ироническая критика чаще имеет игривый характер, а ирония приобретает форму шутки или дружеского подтрунивания. В дискурсе иронически говорящих такого рода ирония менее частотна. В текстах М.А. Булгакова нами обнаружены единичные высказывания, соответствующие этой модели (как правило, ироническому осмыслению в них подвергаются номинации отрицательных характеристик или состояний). Субъект-персонаж (Шервинский) последствиями события (отъезда мужа собеседницы, в которую он влюблён) доволен, однако из этических соображений в первый момент пытается скрыть положительные эмоции (радость, счастье) за иронией, которая направлена также на собеседницу, оценивающую это же событие негативно.
Шервинский. В... Берлин? И надолго, разрешите узнать?
Елена. Месяца на два.
Шервинский. На два месяца! Да что вы!.. Печально, печально, печально... Я так расстроен, я так расстроен!! <...> Я, можно сказать, подавлен... Боже мой, да тут все! Ура! Ура!
Для иллюстрации обратимся также к нашим записям, в которых зафиксированы иронически окрашенные реплики этого типа, взятые из диалогов, характерных для обстановки непринуждённого бытового общения:
А (передаёт роскошные розы). Для Вас тут оставили цветы.
Б. О! Скромный букетик.
По нашим наблюдениям, ирония может приобретать характер отрицательной эмоции, когда в результате оценочной деятельности у ироника возникает положительная недифференцированная аффективная реакция. Рассмотрим механизм формирования иронического отношения подобного тина на следующем примере. Субъект-персонаж романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» (И. Бездомный) об удивительных для него бытовых удобствах в психиатрической лечебнице, где его насильно держат, «сказал с иронией:
— Ишь ты! Как в «Метрополе»!»
Объект оценки не соответствует представлениям субъекта об исходном идеале (он его превосходит). Недифференцированная аффективная реакция, ставшая следствием оценки, — «объект нравится». Возникающие при этом эмоции (удивление, восхищение) выступают в комбинации с негодованием, обидой, определяющими общую тональность иронии и выполняющими роль её маркеров. В языковом плане они переданы восклицательными синтаксическими конструкциями. На иронию в контексте указывает сочетание глагольного предиката с номинативом в косвенном падеже («сказал с иронией»), используемое повествователем для характеристики речевого действия субъекта.
В следующем фрагменте пьесы М.А. Булгакова «Дни Турбиных» представлена наиболее частотная модель формирования иронического отношения: в результате оценки субъектом (Еленой) действий агента возникает негативная недифференцированная аффективная реакция (действия не одобряются), порождающая недоверие, ревность, досаду, которые определяют негативную окраску иронии, выполняя при этом роль её маркеров.
Елена. Эта длинная — меццо-сопрано, а оказывается, она — просто продавщица в кофейне Семадени...
Шервинский. Леночка, она очень недолго служила, пока без ангажемента была.
Елена. У нее, кажется, был ангажемент!
Основные типы формирования иронического отношения представлены нами в следующей схеме.
По наблюдениям Л.А. Пиотровской, доминирование интеллектуальной или эмоциональной составляющей определяется на стадии внутреннего (смыслового) программирования речи [Пиотровская 2004а: 426]. Как утверждает исследователь, соотношение эмоциональной и рациональной оценок в процессе познания объекта зависит от уровня эмоциональной возбуждённости субъекта: если уровень достаточно высок, то доминирование эмоциональной оценки ограничивает возможности поаспектного анализа объекта, а «продуктом речемыслительной деятельности» субъекта становятся высказывания «особого коммуникативного типа» [Пиотровская 2001: 199], именуемые автором «эмотивными» [Пиотровская 2001; 2004а, б; 2006]. Такая зависимость имеет место и при ироническом осмыслении объекта. По нашим данным, если эмоциональная оценка доминирует, то ирония оформляется эмотивными высказываниями («ироническими клише» [Ермакова 1999: 147]), в которых ироническую интерпретацию получают лексемы, эксплицирующие общую / частную положительную оценку. В качестве иллюстрации приведём иронически окрашенные реплики субъекта-персонажа (Воланда) из романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», прозвучавшие в ответ на заявление собеседников о том, что здесь «атеизм никого не удивляет» и «что Иисуса не было на свете»:
— Ах, как интересно! — воскликнул иностранец.
— Изумительно! — воскликнул непрошеный собеседник...
— Ох, какая прелесть! — вскричал удивительный иностранец...
Взволнованное состояние субъекта иронии здесь передано экспрессивно окрашенными синонимичными предикатами речи, один из которых имеет значение «произнести что-нибудь громко, с чувством» (воскликнул), другой — «произнести что-нибудь громко и возбуждённо» (вскричал) [Ожегов 1994]. Имплицитная отрицательная оценка объекта в данных фразах не является строго антонимичной эксплицированной положительной.
По данным И.Г. Овчинниковой, «ассоциации, закрепляющие речевые автоматизмы, упрощают смысловое программирование высказывания» [Овчинникова 2002]. Это, на наш взгляд, объясняет, почему при сильном волнении субъект речи выражает иронию эмотивными высказываниями: формирование речевых стереотипов, по замечанию названного автора, «происходит за счет автоматизации мысленной программы, а непроизвольность ассоциативных процессов обеспечивает воспроизводимость» [там же] этих речевых стереотипов, даже если эмоции на время отнимают у говорящего способность к логическому и образному мышлению.
Поскольку ирония — скрытая эмоция, важной психологической особенностью иронизирующего субъекта, от которой во многом зависит качество его речевого произведения, является способность к умолчанию, к подавлению или к сокрытию эмоций, к сдерживанию их проявлений до определенного момента, пока не отпадёт необходимость в маскировке иронического подтекста. Субъективно ощущаемая коммуникантом свобода выбора, извлечение из памяти информации о ней ведёт, по мысли П.В. Симонова, «к усилению потребности, устойчиво главенствующей в иерархии мотивов личности», что помогает противостоять ситуативным доминантам» [Симонов 1994]. Ситуативные доминанты — потребности, экстренно актуализованные сложившейся обстановкой, какой является и потребность в открытом выражении негативных эмоций. Подавление, сокрытие последних в ситуации иронической направленности усилит эффект иронии, даже если она выражается стереотипными высказываниями особого коммуникативного типа (ироническими клише). Однако «эмоциональная оценка не только не поглощается рациональной, но и сохраняет максимальную когнитивную значимость для говорящего, что обусловливает вершинную позицию эмотивного компонента в иерархической смысловой структуре» [Пиотровская 2004а: 426].
Рассмотрим эпизод из повести «Собачье сердце», где отражена способность субъекта контролировать проявление своих эмоций, которая влияет на соотношение эмоциональной и рациональной форм оценки в его иронически окрашенном высказывании. Конситуация коммуникативного конфликта представляет собой свободный диалог с общей установкой неприязни, проходящий в привычной, неофициальной обстановке, без свидетелей, с участием двух коммуникантов, находящихся в состоянии эмоциональной напряжённости, о чём читатель узнаёт из предтекста, где повествователь описывает попытку субъекта иронии погасить своё волнение: ««Надо все-таки сдерживать себя», — подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпил стакан воды». Изменение эмоционального состояния говорящего отражено в замечаниях повествователя с помощью предиката речи заговорил, и адъектива в компративе поспокойнее, характеризующего возобновленное речевое действие, обозначенное этим предикатом. В следующем диалогическом единстве ирония воплощена в группе подлежащего, которая состоит из номинатива домком, являющего собой пример иронического осмысления метонимии, и адъектива прелестный, имеющего экспрессивный оттенок и эксплицирующего общую положительную оценку.
— Отлично-с, — поспокойнее заговорил он, — дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
— Что ж ему говорить... Да вы напрасно его прелестным ругаете.
На эмоциональность фразы и на содержащуюся в ней импликацию негативной оценки указывает экспрессивно окрашенное сочетание этот ваш (указательное + притяжательное местоимение), выступающее в качестве маркера иронии. Субъект речи — интеллектуально развитая личность (профессор Преображенский), по нашим представлениям, он является носителем полнофункционального (элитарного) типа речевой культуры [Сиротинина 2003], для которого характерен рационально-эвристический тип речевой стратегии [Кормилицына 2001], основанный на здравомыслии и рассудительности. Однако в данной ситуации он находится под влиянием эмоций, из-за чего, видимо, снижается доля рациональной оценки в процессе формирования его отношения к объекту, в результате ирония получается не такой яркой, как другие остроты в его дискурсе.
По данным Е.С. Кубряковой, когнитивные механизмы номинации имеют всеобщий закономерный характер, следовательно, речевая деятельность ироника, также основанная на этих механизмах, начинается с протекающих на первом этапе иронизирования процессов формирования ментальной репрезентации воспринятого и порождения концептуальной структуры, предполагающих известную редукцию «сложившегося образа вещи, выбор той его черты или черт, которые могут представить объект в целом» [Кубрякова 2004: 357].
На втором этапе иронизирования эти процессы заканчиваются вербализацией, особенность которой заключается в том, что при подборе нужного слова (если ирония, по терминологии О.П. Ермаковой, «локализована в слове» [Ермакова 2002: 30]) для выражения собственной, субъективной оценки объекта ироник вкладывает в него смысл, противоречащий его основному лексическому значению. Ирония может быть выражена также невербальными средствами. В любом случае на этапе выражения иронического отношения эмоции ироника облекаются в какую-либо форму и доносятся до адресата речи или до свидетеля неречевых иронических действий. Ранее иронизирующим субъектом были мгновенно отмечены все значимые грани ситуации общения, а ещё не произнесённая острота была критически оценена автором, которому, по мнению В.П. Симонова, непременно должно быть свойственно чувство личной ответственности, побуждающее анализировать и прогнозировать последствия [Симонов 1994] своих речевых действий. Субъектом также обязательно учитываются способности к восприятию иронии и уровень интеллекта собеседника. Интеллектуальный опыт ироника позволяет ему осознать, что именно наличие у субъекта и адресата речи общего фонда фоновых знаний об объекте иронии, о различных аспектах действительности, которые подверглись ироническому осмыслению, — залог качества иронически окрашенного высказывания, его эффективности, которая станет очевидной на следующем этапе. Эти же мыслительные операции проделывает иронизирующий субъект, облекая свои иронически осмысленные высказывания в письменную форму. По мнению Умберто Эко, автор художественного текста должен предвидеть предполагаемого читателя как модель, прогнозируя возможную интерпретацию выражений, и то, каким способом она производится в зависимости от интеллектуального профиля читателя. Исследователь различает модели читателя закрытого текста, который пробуждает определенную реакцию лишь у более или менее опытного читателя; и открытого текста, который не может быть интерпретирован как угодно, при этом адресат и адресант присутствуют в тексте не как полюса речевых актов, но более в активной роли [Eco Umberto 1989]. Фоновые знания о составе и свойствах конкретной предметной области и о составе образующих её объектов формируются, по мысли Н.К. Рябцевой, на основе целостного образа, возникшего в процессе зрительного восприятия окружающего мира, отложившегося в памяти, и затем «незримо» присутствующего при восприятии сходных в каком-то отношении объектов, с которыми он связывается и ранжируется [Рябцева 2004а: 88]. По замечанию Т. Гивона, «лексикон человека представляет собой хранилище закреплённых в языке относительно стабильных общекультурных (culturally-shared) знаний об устройстве внешнего (физического), социокультурного и внутреннего (ментального) мира» [Гивон 2004: 119—120]. Субъект иронии, как и всякий субъект речи, вступая в коммуникацию, учитывает, что «слова примерно одинаково понимаются всеми членами соответствующего культурного / языкового сообщества» и что «каждая порция знаний, хранящихся в лексиконе (chunk of lexically-stored knowledge), более или менее однозначно ассоциируются в сознании всех говорящих на данном языке с собственным означаемым» [там же]. Так, проник знает, что слово «прелестный» вызовет в сознании реципиента положительный образ, связанный с представлением об «очаровательном, обаятельном, привлекательном» [Ожегов 1994]. Но объект, о котором идёт речь, в реальности не обладает перечисленными качествами (или реципиенту известно, что говорящий не склонен приписывать их объекту, как в приведённом диалогическом единстве). Это противоречие, на котором основана ирония, обеспечивает её понимание собеседником, о чём свидетельствует предикат «ругаете» в ответной реплике: «...Да вы напрасно его прелестным ругаете».
Любая форма остроумия немыслима без способности субъекта к избирательным лингвистическим и экстралингвистическим ассоциациям, которые, по наблюдениям И.Г. Овчинниковой, «выводят в «окно сознания» хранящиеся в памяти, но еще не обработанные знания», а «образность и ассоциативность, т. е. способность слова возбуждать ассоциации, взаимозависимы: образные слова легко вызывают ассоциации» [Овчинникова 2002]. По замечанию В.П. Симонова, «нервному аппарату эмоций принадлежит важная роль в процессах вторичного отражения действительности, в таком комбинировании следов ранее полученных впечатлений, которое лишь вторично сопоставляется с явлениями окружающего мира для отбора объективно верных ассоциаций» [Симонов 1970: 127]. Процесс порождения иронически окрашенного высказывания представляет собой отклик мотивационной системы на явления действительности, в результате мгновенной оценки которых у говорящего при наличии необходимых знаний, опыта, мастерства возникают ассоциации и аналогии, служащие толчком для творческого озарения. При этом, как нам кажется, чем выше уровень интеллекта иронически говорящего, чем богаче его знания, тем сложнее будут ассоциации образов и идей, на которых основана ирония. В этом убеждает следующий фрагмент романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»:
— Ты, Иван, — говорил Берлиоз, — очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис...
По замечанию повествователя, субъект иронии — «очень образованный человек»; из предтекста также известно, что он «был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, — есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка». В этой конситуации коммуникантов не отличает общность фоновых знаний о предмете речи. Для адресата «все, сообщаемое редактором, являлось новостью», поэтому говорящий вынужден комментировать свои иронические фразы, сразу же раскрывая их смысл: «...ещё до Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как, скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса...»
Без ассоциирования и актуализации фоновых знаний об объекте, о связанной с ним ситуации ирония не будет раскрыта и понята.
На третьем этапе иронизирования происходит восприятие иронии адресатом. Л.В. Златоустова подчёркивает, что моделирование процессов восприятия речи представляет собой весьма сложную задачу [Златоустова 2004: 123]. Исследователь рассматривает «интерпретацию речи как активный процесс, результат деятельности слушающего, а не пассивное следствие «введённого» в систему речевого стимула» [Златоустова, Потапова и др. 1986], при этом «процесс интерпретации сообщения не ограничивается анализом физического (акустического, оптического) сигнала. Не меньшее значение для корректной интерпретации сообщения имеет исходящая из ранее полученных знаний интерпретация мотиваций и целей говорящего» [там же]. Умение субъекта распознавать чужие эмоции зависит от уровня развития у него «такого важнейшего психологического феномена, как эмоциональный слух», под которым понимается «способность слушателя определять по звуку голоса говорящего (эмоционально-экспрессивная речь) его эмоциональное состояние» [Морозов и др. 2005: 91]. По мнению В.З. Демьянкова, в процессе восприятия высказывания по нему, как по чертежу, интерпретатор на основе своих внутренних ресурсов строит «модельный мир», одновременно реконструируя намерения говорящего, что позволяет ему понимать высказывание, даже если оно отличается двусмысленностью [Демьянков 2005: 8]. А.И. Новиков отметил, что понимание есть «сложный мыслительный процесс, проходящий ряд этапов, в результате чего происходит активное преобразование словесной формы текста, представляющее собой многократное перекодирование. Областью кодовых переходов является внутренняя речь, где совершается переход от внешних кодов языка к внутреннему коду интеллекта, на основе которого формируется содержание текста как результат понимания» [Новиков А.И. 1983: 46]. Однако А.А. Залевская считает, что в ситуации непосредственного общения «не может быть гарантий однозначного соответствия между тем, что сообщает говорящий и тем, что понимает / интерпретирует слушающий» [Залевская 2004]. Роль ассоциаций в понимании реципиентом имплицитного смысла высказываний персонажа заключается в том, что иронически окрашенные лексемы и высказывания высвечивают в его сознании фрагмент действительности, «на фоне чего актуализуются или подсознательно учитываются многоступенчатые выводные знания разных видов — языковые и энциклопедические, субъективно переживаемые как неподдающиеся разграничению» [Залевская 1999: 40]. Как отмечает В.А. Пищальникова, «при восприятии языкового знака актуализируется образное, понятийное эмоциональное и ассоциативное содержание, связанное с данным словом» [Пищальникова 2003: 204]. По А.А. Юнаковской, различные виды речевого взаимодействия в процессе коммуникации сводятся к трём основным типам речевых контактов: 1) общение, имитирующее речевое взаимодействие; 2) речевое взаимодействие; 3) несостоявшееся взаимодействие или полное его отрицание [Юнаковская 2005]. В случае успешности речевого взаимодействия ироник, убедившись в том, что ирония раскрыта реципиентом, наблюдает эффект от своего высказывания, испытывая чувство удовлетворения и интеллектуального превосходства, чувство эстетического наслаждения. Следствием этого является снятие эмоциональной напряжённости у субъекта иронии, а у адресатов, понимающих иронию и перенимающих ироническое отношение к объекту, также возникает чувство превосходства и «довольство по поводу исправности их интеллекта» [Санников 2005]. Объект иронии оценивает ироническое действие в соответствии с собственной «я-концепцией» [Трунов 1993] как приемлемое или (чаще) как неприемлемое для себя и реагирует на остроту. По мнению Д. Трунова, ирония и сарказм всегда лежат за пределами диапазона приемлемости, который, впрочем, меняется «в зависимости от настроения, ситуации, окружающих людей и отношений с ними» [там же], А.В. Карасик, определяя степень дружелюбия в речевом действии, оценивает иронию как шутливое и не располагающее, а сарказм как шутливое и враждебное речевое действие [Карасик 2000: 137]. По мысли А.Г. Козинцева, «ирония (по крайней мере, при узком её понимании) описывается в рамках инференционной модели Г.П. Грайса, допускающей нарушение частных коммуникативных постулатов при сохранении (благодаря импликатурам) общего принципа Кооперации» [Козинцев 2004]. Выводы Ю.Н. Варзонина противоречат этому положению, поскольку исследователь считает, что иронически говорящий соблюдает требования принципа вежливости, однако нарушает принцип Кооперации [Варзонин 1994: 2]. Ю.Н. Варзонин видит отличие сарказма от иронии в том, что его непременным атрибутом выступает агрессия. К.Ф. Седов, понимая речевую агрессию как «целенаправленное коммуникативное действие, ориентированное на то, чтобы вызвать негативное эмоционально-психологическое состояние (страх, фрустрацию и т. п.) у объекта речевого воздействия», как «поведение, направленное на причинение вреда или ущерба другому существу, имеющему все основания избегать подобного обращения» и как «способ защиты психики от «перегрева» в ситуации фрустрация путём «выпускания пара», катартической разрядки», отмечает, что рациональная речевая агрессия — обязательный элемент иронии, являющейся одной из форм непрямого воздействия на собеседника [Седов 2005: 89—105]. Очевидно, столь обобщённое суждение вытекает из представления исследователя о существовании так называемой невраждебной речевой агрессии — агрессии лишь по форме, «когда при всех признаках агрессивности основная интенция говорящего не содержит стремления принести вред, ущерб собеседнику» [там же]. Однако это положение противоречит определению агрессии (используемому автором и приводимому в словарях):
АГРЕССИВНЫЙ, -ая., -ое., -вен, -вна. Наступательно-захватнический... Агрессивный тон; перен.: враждебный, вызывающий (выделение наше. — Ж.Т.).
АГРЕССИЯ, -и., ж. Вооружённое нападение одного или нескольких государств на другие страны с целью захвата их территории и насильственного подчинения своей власти» [Ожегов 1994: 19].
АГРЕССИВНЫЙ [фр. agressif < лат.] — 1) совершающий агрессию, характеризующийся актами агрессии, захватнический, напр. Агрессивная политика; 2) враждебный, воинственно-угрожающий, напр. Агрессивный тон, агрессивное поведение [Современный словарь иностранных слов, 2000: 19].
Ирония — многогранное явление, характеризующееся как положительная или как отрицательная эмоция, способная, по нашим наблюдениям, в сочетании с нежностью или симпатией выступать без проявления агрессивности. Иллюстрацией может послужить следующее диалогическое единство из пьесы М. Булгакова «Дни Турбиных», где в конситуации застольной беседы субъект иронии (Мышлаевский), обычно склонный к речевой агрессии, демонстрирует дружеское расположение к объекту иронии, не проявляя агрессивности:
Мышлаевский. Браво, Ларион! Ишь, хитрец, а говорил — не пьет. Симпатичный ты парень, Ларион, но речи произносишь, как глубокоуважаемый сапог.
Лариосик. Нет, не скажите, Виктор Викторович, я говорил речи и не однажды... в обществе сослуживцев моего покойного папы... в Житомире... Ну, там податные инспектора... Они меня тоже... ох как ругали!
Мышлаевский. Податные инспектора — известные звери.
В приведенном фрагменте ироническому осмыслению подвергается лексическая метафора «звери» («жестокие, свирепые люди»). Ироник использует тактику мнимой солидарности с собеседником, а также приём переадресации. Негативная оценка в высказывании выражена рематической группой, содержащей предикат-номинатив «звери», адъектив «известные», выполняющий роль интенсификатора. Эффект иронии возникает из-за сильного преувеличения отрицательной оценки. Признаков речевой агрессии во фрагменте нет.
К.В. Охримович, проанализировав англоязычные художественные тексты, утверждает, что «субъективно-оценочная модальность, возникающая при иронизировании, имеет негативную окраску», а потому ирония (в случае её направленности на адресата) всегда вступает в конфликт с принципом вежливости [Охримович 2004]. Опираясь на результаты исследования материалов художественных текстов Ф.М. Достоевского и М.А. Булгакова, мы считаем эти выводы (касающиеся иронии, а не сарказма) также слишком обобщенными, поскольку ирония в русскоязычных классических текстах часто выступает средством смягчения, сглаживания негативной оценки, позволяющим говорящему соблюдать нормы речевого этикета и не отступать от правил вежливости. В качестве доказательства приведём реплику персонажа из повести М.А. Булгакова «Собачье сердце», где ирония, воспринятая объектом-адресатом как неприятное речевое действие, всё-таки помогает говорящему избежать грубости, являясь для него способом отказа от продолжения беседы, способом прерывания диалога без нарушения этикетных норм:
— Если бы сейчас была дискуссия, — начала женщина, волнуясь и загораясь румянцем, — я бы доказала Петру Александровичу...
— Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию? — вежливо спросил Филипп Филиппович.
Глаза женщины загорелись.
— Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем...
Иронический вопрос позволяет субъекту-персонажу пьесы «Дни Турбиных» (Елене) избежать грубости и мягко, тактично упрекнуть собеседника в хвастовстве, дав ему понять, что его ложь раскрыта:
Шервинский. Вы знаете, Елена Васильевна, я однажды в Жмеринке пел эпиталаму, там вверху «фа», как вам известно, а я взял «ля» и держал девять тактов.
Елена. Сколько?
Шервинский. Семь тактов держал. Напрасно вы не верите. Ей-Богу!..
По наблюдениям В.М. Пивоева, «ирония в соединении с остроумием высоко ценится собеседниками, считается признаком интеллигентности, если она направлена не на слушателей, а на предмет разговора, на третьих лиц и на самого ироника». Учёный отмечает также, что часто ирония, объектом которой является адресат речи, служит средством смягчения критики, проявлением тактичности, способствует установлению эмоционально-ценностного контакта между субъектом и объектом иронии [Пивоев 2000: 74]. Наибольшее воздействие ирония оказывает «на людей с преобладанием рассудочности в психике, которым ирония доставляет интеллектуальное наслаждение благодаря парадоксальному и острому соединению далеких явлений» [там же: 89].
По материалам нашего анализа, реакция: индивидуума на иронию, которая направлена на него, зависит от взаимоотношений с ироником, мотивов, которыми руководствуется последний, характера иронии, психологических особенностей обоих коммуникантов и от других факторов ситуации общения.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |