Как видно из приведенного обзора, в настоящее время у исследователей не сложилось единого представления об иронии: под этим термином понимают «то отношение к чему-либо, то качество объекта, то средства, с помощью которых даётся описание, то конечную цель произведения» [Саниева, Давыдов 2000]. Все перечисленные факторы являются, по замечанию И. Саниевой, В. Давыдова, компонентами речевой ситуации [там же: 62], подход к которой осуществляется в рамках речеведения, «интегрированной области изучения речи» [Златоустова, Потапова и др. 1986], предполагающей учёт наряду с лингвистическими психо лингвистических, культурологических, социологических и других аспектов речевого поведения. Речеведение, для которого характерна антропоцентрическая доминанта [там же], охватывает всю структуру речи, расширяет область знаний о процессе речепроизводства, восприятия и активной интерпретации речевых произведений с учётом экстралингвистических источников информации (речевой ситуации, контекста, невербальных средств, технических аспектов коммуникации и т. д.) [Галяшина 2003, 2003а]. Появление новой дисциплины исследователи объясняют «характерным для современной науки стремлением к всестороннему изучению сложных объектов, не поддающихся полному определению в рамках одной науки» [Кожина 2003: 38], расширением сферы знаний о речевом поведении и текстовой деятельности [Златоустова, Потапова и др. 1986].
Хотя начало изучения различных аспектов речи в России было положено ещё А.И. Бодуэном де Куртенэ, Л.П. Якубинским, Л.В. Щербой, М.М. Бахтиным, Г.О. Винокуром, В.В. Виноградовым и др., а с середины XX века появился ряд целых направлений, научных дисциплин и отдельных работ, направленных на рассмотрение тех или иных вопросов употребления языка говорящими, речеведческий аспект, по замечанию М.Н. Кожиной, все ещё не сформировался именно как теория, Разрабатывая вопрос о статусе этой научной дисциплины, М.Н. Кожина предлагает один из возможных вариантов построения такой теории, предполагающий объединение речеведческих наук «на основе общности у них объекта (при разном предмете исследования в каждом из них) и точки зрения на язык в широком смысле» по «зонтиковому» принципу. По определению М.Н. Кожиной, речеведение — «это основанный на теоретических установках лингвистики речи как одного из двух основных отделов теории языкознания междисциплинарный комплекс лингвистических дисциплин, изучающих разные аспекты речи как речевой деятельности, объединённых по «зонтиковому» принципу на основе единства фундаментальных специфических параметров именно речи; употребления языка говорящим, или функционирования языка, диалогичности как проявления социальности в процессах речевого общения, особой стилистико-речевой системности, обусловленной экстралингвистически» [Кожина 2003: 44]. Более узкий путь создания теории речеведения предложен Т.В. Шмелёвой, выстроившей «логически чёткую и стройную структуру речеведения как: целостной, единой дисциплины, включающей пять разделов: учение о ролях участников речи, о её фактуре, о сферах речи, о жанрах, о правилах речи» [там же: 37].
Значительный вклад в создание теории речеведения внесен Л.В. Златоустовой, которая предложила системный подход, позволивший представить эту дисциплину «как онтологически неоднородную, но функционально единую систему научных знаний о речевом произведении как продукте речемыслительной деятельности человека» [Галяшина 2003а]. Л.В. Златоустовой разработана применяемая и в нашем анализе расширенная модель речевой коммуникации, включающая в себя следующие компоненты: мотивацию; коммуникативное намерение; ситуативную детерминированность; вербальное / невербальное планирование; интерпретацию мотивации и коммуникативного намерения. Предметом речеведения автор концепции считает речевой интеллект, процессы производства, восприятия и понимания речи, объектом новой научной дисциплины выступают произведения речи, зафиксированные на специальных носителях [Златоустова др. 1986]. Каждое речевое произведение отражает зависящие от разных социологических и психологических факторов особенности языкового мышления индивида, которое определяет характер его речевого поведения. Важными показателями мотивов последнего являются эмоции, изучение способов выражения которых на различных языковых уровнях входит в круг интересов современных лингвистов [Михайлов, Златоустова 1987, Златоустова 2001; Мягкова 1983, 1987, 1990, 1992, 1996, 2000а, б, 2003; Нушикян 1986]. В ряд наиболее частотных эмоций включается и ирония, являющая собой существенный атрибут речевого поведения. Как отмечает Л.В. Златоустова, «физиологические, психологические поведенческие аспекты эмоций определяются предшествующим им когнитивным этапом. Поскольку восприятие мира есть процесс когнитивный, то комплекс условий, вызывающих эмоции, включает когнитивные интерпретации, возникающие в результате восприятия» [Златоустова 2001]. На наш взгляд, это замечание важно для понимания сущности иронии как интеллектуальной эмоции, к исследованию языковых проявлений которой применим когнитивный подход, позволяющий, по мысли Е.С. Кубряковой, «увидеть хорошо, казалось бы, известные факты языка в новом свете, ибо когнитивная лингвистика имеет прямое отношение к самому процессу понимания языка, к тому, как представлен язык и его единицы в нашем сознании» [Кубрякова 2002: 13].
Исследование важных для иронии когнитивных процессов, как и всего, что относится к внутреннему миру и интеллекту человека, сопряжено с определёнными трудностями. По мнению Н.К. Рябцевой, это обусловлено тем, что «мыслительная деятельность не просто не поддаётся прямому наблюдению, она не поддаётся даже самонаблюдению и самоанализу — не может быть объектом рефлексии, так как протекает преимущественно на подсознательном уровне» [Рябцева 2004а: 75]. Автор предполагает, что «сведения, которые могут быть получены на основе изучения взаимосвязи интеллекта человека и его языка, становятся особенно ценными: они дополняют, уточняют и развивают представления не только об интеллекте, но и о самом языке» [там же]. Это означает, что подходы когнитивной психологии или психологии эмоций к изучению процессов иронического осмысления действительности недостаточны: они не дадут желаемых результатов, для получения которых необходимо обращение к языковому воплощению иронии. Однако и в современной когнитивной лингвистике нет целостного представления об отражении в языке процесса иронизирования, возможно потому, что он не сводится к одному мыслительному акту. В настоящее время учёными активно проводятся исследования таких сложных ментальных сущностей, как познание, знание, ассоциация, оценка, являющихся слагаемыми этого процесса. Так, Е.С. Кубряковой решаются вопросы «о том, как отражается человеческий опыт в языке и в виде каких единиц в языке оказываются представленными отдельные крупицы знания» и о том, как с помощью исследования языка получить знания о языковых явлениях и стоящих за ними ментальных сущностях, особенно тех, которые имеют «языковую привязку» и, по мысли автора, являются ключом «к рассмотрению специфики человеческого интеллекта и человеческого поведения» [Кубрякова 2004: 10, 13]. Основные грамматические категории языка понимаются Е.С. Кубряковой «как универсальные формы ментального освоения человеком действительности, способы её познавательного моделирования» [Берестнев 2005: 60]. Это положение должно учитываться при анализе «ментальных моделей и образов ситуации» [Кубрякова 2004: 201], возникших в процессе формирования иронического отношения к действительности. В.П. Григорьев, изучая возможности укрепления связи «когнитивной парадигмы» с «языком как творчеством», с методами «эвристического моделирования», применяемыми учёными и поэтами, заключает, что динамика отношений языка и мышления в когнитивной деятельности требует рассматривать себя как доминанту в пространстве «поэтического языка», понимаемого как потенциально максимальное представление языка вообще [Григорьев 2004]. Многочисленные исследования по когнитивной лингвистике посвящены вопросам обработки информации в процессе познания окружающей действительности и внутреннего мира человека, связанным с этим оценочным речевым действиям субъекта, вопросам отражения в лексиконе относительно стабильных общекультурных знаний, а также проблемам использования этих знаний в процессе порождения речи и понимания смысла высказывания [Кубрякова 2002, 2004; Гивон 2004; Пиотровская 2001].
Важнейший аспект процесса иронизирования — оценочные действия субъекта, продуктом которых выступает ироническое оценочное высказывание. По наблюдениям В.У. Жарова, «ироническое отношение может быть насмешливым или критическим и необязательно насмешливо-критическим одновременно», однако оценка «всегда присутствует в иронии» [Жаров 1996: 63]. Как отмечается в работе Р.З. Мурясова, А.С. Самигуллиной, А.Л. Фёдоровой, «в последнее время наметились тенденции переосмысления сущностных моментов разностатусных оценочных высказываний в контексте когнитивно-прагматического толкования оценки в целом», в свете которых, опираясь на определение А.А. Ивина, авторы описывают оценку как «установление ценностного отношения (выраженного в языке) между субъектом и предметом» [Ивин 1970] и операций над структурными единицами языкового сознания, которые участвуют в формировании объективных и субъективных оценочных смыслов. При этом оценка в данной работе характеризуется как «синтез восприятия и интерпретации ценностного, морально-этического и объективно-субъективного планов с позиций «говорящий — интерпретатор-наблюдатель — слушающий»» [Мурясов и др. 2004]. По мнению Н.Д. Арутюновой, роль оценки состоит в том, чтобы соотнести предметы, события с идеализированной (нормативной) картиной мира [Арутюнова 1988]. Вопросам интерпретации оценочных значений посвящено диссертационное исследование Л.А. Сергеевой, где оценка понимается как «результат проявления особого, ценностного отношения субъекта к объекту, специфику которого составляет сознательная целенаправленность, заключающаяся в наличии определенной позиции субъекта, детерминирующей характер данного отношения, то есть определенных точек зрения, с которых производится оценка». Автором создана и описана модель оценки, включающая в себя такие компоненты, как субъект, объект, основание (критики) и мотивы оценки, оценочная шкала и оценочные стереотипы, аксиологический предикат [Сергеева 2004]. Эта «работающая модель» имеет несомненное сходство с моделью иронической языковой ситуации и применима к анализу репрезентирующих её иронически окрашенных слов и высказываний. Р.З. Мурясов, А.С. Самигуллина, А.Л. Фёдорова, считают обязательным условием аксиологической коммуникативной ситуации присутствие реципиента, «выступающего одновременно как получатель и «толкователь» или трактовщик» [Мурясов и др. 2004]. В монографии В.И. Карасика представлена более дробная структура оценки, предполагающая наличие ещё и таких компонентов, как оценочные модусы, оценочная мотивировка [Карасик 2002], а Е.М. Вольф называет в числе обязательных составляющих модальную рамку [Вольф 1985]. Как подчеркивает Л.А. Сергеева, «оценкой можно считать лишь такое мнение о предмете, которое выражает характеристику последнего через соотнесение его с категорией ценности» [Сергеева 2004: 13]. По мнению Д.В. Анкина, ирония, которая базируется на игре переоценки ценностей, «необходимо включает аксиологический аспект, а потому может моделироваться в качестве гиперконнотации», предполагающей наличие «третьего знакового уровня (коннотации коннотации), который отрицает первичную оценку (коннотацию)» [Анкин 2003]. Ермакова О.П., исследующая иронию на лексико-семантическом уровне, определила следующие типы слов, выражающих ироническую оценку: 1) слова, содержащие в оценке знак плюс и другие слова, выражающие общую положительную оценку (Чудный!) или частно-оценочные слова (умный); 2) характеристики, которые сами по себе не содержат знаков плюс или минус, хотя в определённой ситуации каждая из них может быть как положительной, так и отрицательной (с разной степенью оценки). К последним относятся релятивы, обозначающие признаки относительно точности отсчёта (горячий — холодный, близкий — далёкий), а также названия профессий, должностей, социальных статусов лиц (Он же у нас пианист!) [Ермакова 1997]. В диссертации Р.М. Якушиной затрагивается проблема раскрытия имплицитной оценочности, важная для понимания феномена иронии. Автор предполагает, что существует два варианта решения этой проблемы: 1) исследование влияния составляющих контекста в формировании оценочного потенциала лексических единиц; 2) раскрытие контекстуальной информации глубинного уровня, принадлежащей внутренней форме лексических единиц [Якушина 2003]. Ирония, основанная на антифразисных отношениях, в некоторых случаях становится источником энантиосемии — «эмоциональной оценочной полярности как типа переноса значения, в котором проявляется возможность противоположной оценки одного и того же явления». Подобные явления, но мысли Л.А. Сергеевой, возникают, если в процессе восприятия мира рациональное начало вступает в противоречие с эмоциональным и при этом их оценочные модусы не совпадают, что находит отражение в семантике языковых единиц [Сергеева 2004]. О.П. Ермакова отмечает, что энантиосемия, которую лингвисты считают нетипичной для русского языка, становится, благодаря иронии, явлением более привычным, развивающимся. Взаимосвязь энантиосемии и иронии обнаруживается в том, что «антонимические значения, возникающие на основе иронии, могут не только оставаться в пределах контекста, но и закрепляться в слове наряду с исходным», и это находит отражение в словарях, хотя и не вполне последовательно [Ермакова 2002]. По наблюдениям И. Саниевой, В. Давыдова, «понятие энантиосемии, т. е. выражение противоположного значения может характеризовать не только слово, но и целое высказывание типа предложения и даже интонацию», причем «между полярными случаями, т. е. совпадением смысла интонации и смысла высказывания, с одной стороны и их несовместимостью, противоположностью, с другой, по-видимому, можно обнаружить целый ряд переходных случаев» [Саниева, Давыдов 2000: 68—69]. Ироничность как свойство субъекта, по утверждению психологов, определяется его способностью к избирательным ассоциациям, представляющим собой «связь между психическими явлениями, при которой актуализация (восприятие, представление) одного из них влечет за собой появление другого» [Краткий психологический словарь 1998]. И.М. Кобозева определяет ассоциации как связанные со словом «в сознании говорящих представления как фактического, так и оценочного характера» [Кобозева 2003: 15]. Исследование ассоциативных механизмов в речемыслительной деятельности представлено в работах И.Г. Овчинниковой, которая доказывает взаимозависимость образности и ассоциативности. Поскольку ирония «совмещает в себе небуквальность, образность и оценочность» [Ермакова 1997], иронически окрашенные слова способны возбуждать ассоциации, вызывать противоречивый образ обозначаемого в сознании носителя языка. Как отмечает И.Г. Овчинникова, функции ассоциативного механизма в языковом сознании связаны с переходом от вербального способа представления информации к образному. Для характеристики языковой личности ироника важно и то, что «специфика проявления ассоциативного механизма в речемыслительной деятельности носителя языка предопределена его социальными и психологическими особенностями» [Овчинникова 2002].
Психолингвистический подход к анализу ментальных сущностей, составляющих процесс иронизирования, связан с изучением речевой организации человека, проявляющейся в речевой деятельности и в её продукте. По замечанию А.А. Залевской, впервые понятия механизма и процесса, процесса и продукта разграничил Л.В. Щерба [Щерба 1974], отметивший, что речевая деятельность зависит от психофизиологической речевой организации индивида, которая является социальным продуктом и служит индивидуальным проявлением выводимой из языкового материала языковой системы и которую нужно считать не суммой речевого опыта, а его своеобразной переработкой [Залевская 1977]. А.А. Залевская понимает речевую организацию человека как «самоорганизующуюся систему», поскольку она выступает как «динамическая функциональная система», обеспечивающая «постоянное взаимодействие между процессом переработки и упорядочения речевого опыта и его продуктом» [там же]. По мнению А.А. Залевской, исследователь, используя интегративный подход к языку как средству познания и общения, должен «ориентироваться на «живое знание» как достояние познающего мир и непосредственно общающегося с себе подобными индивида, для которого знание — это всегда знание / переживание, понимание — это всегда понимание / интерпретация» [Залевская 2004]. Обобщив опыт характеристики отечественными учёными речевой организации человека и связанных с ней особенностей его психической деятельности, автор выдвигает в числе прочих и следующие положения, которые важны также для характеристики процесса иронизирования:
• «...подразумеваемое осознанное может выходить за рамки вербализованного, а то, что переживается как знаемое, понятное, не всегда поддаётся экспликации...» (отметим, что в случае иронии оно намеренно не эксплицируется).
• «Переживание индивидом непосредственной данности содержания знания характеризуется изначальной предметностью и пристрастностью при постоянном взаимодействии перцептивных, когнитивных и аффективных (эмоционально-оценочных) процессов и их продуктов и при динамике актуально значимого и потенциально значимого» [Залевская 1999]. Когнитивный и психолингвистический аспекты при исследовании эмоционального значения слова, эмоциональной идентификации затрагиваются в работах Е.Ю. Мягковой [Мягкова 2000], В.Д. Соловьева [Соловьёв 2004], Д.А. Романова [Романов 2005].
Следует подчеркнуть, что процесс иронизирования, в основе которого лежат многоактовые мыслительные операции, не сводится к элементарному сложению ментальных действий (познания, оценки, ассоциирования), поэтому вероятность скорого получения целостного представления о когнитивных процессах, связанных с иронией, невелика. Но даже поэтапное приближение к пониманию нейрофизиологических механизмов иронии имеет значение для решения проблемы соотношения языка, сознания, мозга и проблемы влияния интеллектуальных эмоций на протекание речемыслительных процессов.
Е.С. Кубрякова предлагает изучать любое явление языка «в его использовании — в тексте и дискурсе», сочетая различные подходы в анализе [Кубрякова 2004: 19]. В рамках художественного текста изучается также образ автора и его личность. В речи проявления иронии как эмоции, как личностной черты, выражающей мировоззренческие установки субъекта, представлены на словесном уровне лексемой, высказыванием или целым контекстом. В устном общении она чаще всего реализуется в репликах, образующих диалогическое единство и в целом диалоге. Так как наиболее полно эмоциональное состояние субъекта иронии и его обусловленность отражается в тексте, поскольку в наши задачи входит рассмотрение текстового представления иронии как интеллектуальной эмоции, мы считаем необходимым представить взгляды современных исследователей в области лингвистики текста.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |