«Индивидуальная языковая система формируется в сознании языковой личности в процессе онтогенеза от рождения до старости» [Овчинникова 2004], особенности этой системы определяют различные экстралингвистические факторы. Личностные качества говорящего субъекта обязательно отражаются в его речи. Как отмечает Н.К. Рябцева, «субъект высказывания — его ментальные состояния, «внутренний мир» (который, как известно, во многом определяется о-со-знанием и о-смыслением происходящего) — может присутствовать в высказывании прямо или косвенно и явно или неявно» [Рябцева 2005: 60]. По мнению исследователя, «в наиболее «сокрытом» виде — косвенно и неявно, — субъект присутствует в пресуппозициях, коннотациях и импликациях» [там же]. Последнее в полной мере относится к иронии, которая у индивидов с высоким уровнем интеллекта нередко выступает показателем мировоззренческих установок, как личностная черта оказывает существенное влияние на речевое поведение субъекта, определяя стратегию и тактику его речевых произведений и превращая его в ироническую языковую личность. В.И. Карасик выделяет в речевой организации человека пять аспектов; языковое сознание, речевое поведение, коммуникативная потребность, а также коммуникативная компетенция и языковая способность, которые исследователь вслед за А.М. Шахнаровичем считает составляющими понятия «языковая личность» [Карасик 2003]. По замечанию А.А. Залевской, «язык для его носителя выступает в качестве средства выхода на образ мира (действительность), особую роль при этом играют разные формы репрезентации мира, в том числе — образы» [Залевская 1999; 34]. Ироничность субъекта отражается в его дискурсе, определяя особенности «индивидуальной картины мира» [там же: 40]. В представлении Е.С. Кубряковой, индивидуальная языковая картина мира — это некая ментальная сущность, структурирующая знания о мире, отражающая специфику понимания индивидом «главных бытийных категорий, особенностей мироздания, закономерностей устройства мира как в физическом аспекте человеческого бытия, так и в его социальной организации и во всей свойственной человеку системе его ценностей и нравственных, морально-этических оценок» [Кубрякова 2004: 336—337]. По данным С.Г. Шафикова, термин «картина мира», первоначально используемый в физике для обозначения совокупности внутренних образов внешних объектов, служащих для выведения суждений о поведении этих объектов, в гуманитарных областях знания понимается как глобальный образ, лежащий в основе мировоззрения человека, который реализуется суммой теоретических (философско-научных или религиозно-художественных) и донаучных форм познания. Исследователь отмечает, что в последнее время происходит замена этого термина другим, более содержательным — «когнитивная модель мира», под которым понимается «концептуальная репрезентация действительности в многообразии его внешних и внутренних связей, существующая в виде определённой системы понятий» [Шафиков 2004: 12]. Репрезентируя реальный объективный мир, концептуальная модель мира, осуществляется через язык, средствами которого создаётся языковая модель мира. Взаимное соотношение трёх миров С.Г. Шафиков представил в виде следующей схемы:
Основой модели мира, по данным учёного, служат дискретные сущности: в когнитивной модели это понятийные категории, ориентированные на общие закономерности окружающего мира, а в языковой модели — семантические модели языка, воплощающиеся средствами языка различных уровней [там же: 14—15]. Т.В. Топорова также приходит к выводу о том, что семантическое поле, имеющее отношение к умственной деятельности, ментальным структурам, характеризующее архаическую логику человека, его стратегию познания мира составляет неотъемлемую часть языковой модели мира [Топорова 1994: 124]. Целостный образ мира создаётся, по замечанию Е.А. Балашовой, в практике разнообразных контактов индивидуума с действительностью при участии «дотеоретического (обыденного), теоретического (научного и философского) и вне-теоретического (религиозно-мифологического и художественного)» сознания. Выделение этих форм сознания служит особым параметром для разграничения научной и наивной картины мира [Балашова 2003: 31]. Особенности последней определяются, по результатам исследований В.А. Лекторского, спецификой функционирования таких ментальных структур, как ощущение, восприятие, представление, являющих собой этапы познания [Лекторский 2001: 113]. А.А. Заленской установлено, что фрагменты индивидуальной модели мира включают в себя некоторую ситуацию, внутри которой проявляются разнообразные характеристики объекта, подсознательно учитываемые субъектом в процессе оценочной деятельности, начинающейся с актуализации наиболее рельефного признака этого объекта [Залевская 1999: 40]. В рамках наивной модели мира функционирует также ассоциативный механизм, создающий в соответствии с ценностной ориентацией личности некую целостность, при этом предсказуемость ассоциативных связей позволяет носителю языка извлекать информацию из долговременной памяти в оперативную («в окно сознания»). [Овчинникова 2002].
Л.Г. Бабенко, Ю.В. Казарин указывают на свойство творческого субъекта (каким, безусловно, является иронически говорящий) не просто копировать реальную действительность в своём сознании, но и осуществлять категоризацию мира, выделяя, своеобразно комбинируя значимые для него свойства объектов и создавая индивидуальную модель мира [Бабенко, Казарин 2003: 85]. Ироническое мышление противопоставлено обыденному. Ирония — эмоция, определяющая специфику мировоззрения, а также самоидентификацию человека в окружающем мире. Ироническая языковая личность создаёт особую ментальную модель, или образ ситуации, отличающуюся динамичностью. Постоянному видоизменению образа мира ироника способствует в числе прочих факторов эмоциональное состояние субъекта. Выступая «инструментом обновления ценностной картины мира» [Пивоев 2000: 7], ирония выражает расхождение между объективной, реальной моделью мира и сформированным на базе ценностно-ориентировочной деятельности идеальным её видением, присущим иронику [Палкевич 2003; Пивоев 2000: 45]. Суть многочисленных определений понятия «ценность» А.А. Ивин сводит к следующему: ценность — это «предмет некоторого интереса, желания, стремления, <...> объект, значимый для человека или группы лиц» [Ивин 1987: 32]. По мнению исследователя, ценность выражает отношение между мыслью и действительностью, при этом исходным для ценностного отношения является «утверждение, функционирующее как оценка, стандарт, план», соответствие объекта которому характеризуется в оценочных понятиях [там же]. Модель мира ироника вызывает у него разочарование и неуверенность в возможности осуществления исходного идеала, в общезначимости своего представления о котором он уверен, но одновременно субъект иронии все же питает тайную «надежду на перспективы реализации этого «идеала»» [Пивоев 2000: 46]. Исследователи, подчёркивают, что сознание индивидуума воплощается в разновидностях его языкового сознания, которое возникает «в результате наложения концептуальной системы сознания на уже определённым образом со стороны каждого языкового сообщества категоризованный мир» [Кураков 2006; 345]. Модель мира ироника — часть общеязыковой модели мира, представляющей собой «выработанное многовековым опытом народа и осуществляемое средствами языковых номинаций изображение всего существующего как целостного и многочастного мира, в своем строении и в осмысляемых языком связях своих частей представляющего, во-первых, человека, его материальную и духовную жизнедеятельность и, во-вторых, все то, что его окружает: пространство и время, живую и неживую природу, область созданных человеком мифов и социум» [Шведова 1999: 15]. По утверждению В.С. Елистратова, «по «языковой» картине мира можно изучать «национальную». Их существование достаточно гармонично» [Елистратов 1998: 58]. Как отмечает М.В. Маркина, национально-культурная маркированность реальной ментальной модели мира, в которой важны образы основных эмоций, отражает реальное культурное пространство социума. Культурная среда проецируется в ментальном мире человека, и эта проекция является как бы ментальной моделью реальной культурной среды индивида [Маркина 2003]. «Опосредованный языком образ мира той или иной культуры» представляет собой языковое сознание [Минибаева 2002а: 97]. Н.В. Уфимцева обращает внимание на то, что, «в языковом сознании современных русских отражаются многие особенности нашего этнического характера» [Уфимцева 2000: 164]. По наблюдениям К. Касьяновой, в основе этнического характера «лежит некоторый набор предметов и идей, которые в сознании каждого носителя определённой культуры связаны с интенсивной гаммой чувств и эмоций («сантименты») [Касьянова 1994: 32]. Появление в сознании любого из этих предметов приводит в движение всю связанную с ним гамму чувств, что, в свою очередь, является импульсом к более или менее типичному действию. Исследователь также отмечает, что «ценностная структура личности «погружена» в её архетипы, а те элементы, которыми личность соприкасается с окружающим миром — «типичные действия» — и составляют её этнический характер, лежащий в основании характера индивидуального» [там же]. Через определение семантической сети усреднённого носителя данной культуры выявляется системность образа мира носителей той или иной культуры [Уфимцева 2000: 158]. Относясь по природе своей к эпилептоидам (к акцентуированному типу личности), русские, по мнению К. Касьяновой, отдают предпочтение действиям «ценностно-рационального типа перед целерациональными» [Касьянова 1994: 164], постоянно испытывают необходимость в оценке своего и чужого поведения, ориентируясь на некий эталон, на нормы поведения, принятые в нашей культуре, отличаются стремлением к объективности, склонностью «рассуждать и оценивать как бы от имени «другого лица» или «дела», а также от имени некоторого целого, которое включает в себя оценивающего субъекта вместе «с другими лицами» и внешними обстоятельствами» [там же: 220]. Н.В. Уфимцева, опираясь на данные экспериментальных исследований, утверждает, что русские, отдавая предпочтение социальным характеристикам, имеют в центре своего языкового сознания «ЧЕЛОВЕКА» как составляющую часть космоса [Уфимцева 2000: 161]. Обобщив материалы исследования массового сознания россиян, учёный приводит основные номинации базовых ценностей современного русского, в число которых входят такие понятия, как «семья», «дом», «согласие», «любовь», «порядочность», «труд», «достаток», «духовность», «мир», «союз» [там же: 147]. По нашим предположениям, в языковом сознании ироника складывается модель мира, основные номинации которой выражают ключевые понятия, обозначающие общенациональные базовые ценности, ведь «ироническая языковая личность не обладает дифференциальными признаками в сравнении с глобальным понятием языковой личности» [Варзонин 1994: 13]. Однако, по оценкам ироника, ценности, представленные перечисленными номинациями, в реальной жизни не соответствуют его исходным идеалам. Поскольку «переживание иронии связано с трагикомическим представлением о гибели и возрождении» [Пивоев 2000: 74] ценностных идеалов, семантика обозначающих их языковых знаков преобразована иронией; в них содержится сема негативной оценки, выражаемая на уровне импликационала. Каждая из этих номинаций ««высвечивает» в индивидуальной картине мира некоторый фрагмент, идентифицируемый на разных уровнях осознаваемости как целостная более или менее обобщённая или специфическая ситуация с её необходимыми, характерными и факультативными составляющими, признаками и признаками признаков, на фоне чего актуализуются или подсознательно учитываются многоступенчатые выводные знания разных видов — языковые и энциклопедические, субъективно переживаемые как неподдающиеся разграничению» [Залевская 1999: 40]. Представляя собой «условно-дискретный фрагмент континуальной и многомерной индивидуальной картины мира» [там же], эти номинации в речевой деятельности ироника выступают как эстетические знаки, как формы наглядного отображения действительности, как образы словесного искусства, в которых, по мысли Л.А. Новикова, воплощены различные речемыслительные процессы. Словесный образ, являющий «неповторимое единство художественной формы и диалектически подвижного, гибкого значения», бывает, как отмечает учёный, разного строения, всегда выступая «эстетически организованным структурным элементом стиля литературного произведения» [Новиков 1999]. В художественном тексте, где, по замечанию Е.П. Кисловой, ослабляется реальное и концептуальное значение слова [Кислова 1998: 15], номинации базовых ценностей ироника приобретают значение словесных образов, выражающих содержание, создающих эмоциональность и выразительность. По наблюдениям Н.Ю. Шведовой, словесный образ как эстетически организованный структурный элемент стиля литературного произведения может быть представлен словом, сочетанием слов, раскрываться в рамках абзаца, главы, а также целого литературного произведения. При этом и форму словесного построения, и принципы композиционного развития, и особенности соединения словесных образов в последовательно развёрнутую цепь, их соотношение в стилистической системе литературного произведения на расстоянии больших отрезков текста, а также возможность их развития в многоплановый единый образ определяет индивидуальный авторский стиль [Шведова 1999].
Результаты нашего анализа художественных текстов М.А. Булгакова подтверждают выводы Т.М. Вахитовой, изучавшей прозу и драматургию этого автора в литературоведческом аспекте, о том, что в рассмотренных произведениях «сфера иронического пронизывает все грани повествования, является порой организующим и единственно позитивным началом», а сама ирония выступает маркером творческой индивидуальности писателя [Желватых 2005в]. По мнению учёного, природа иронии М.А. Булгакова «обусловлена трагическим ощущением несовершенства бытия, несоответствием окружающего мира «идеальной» человеческой сути, призрачной и обманчивой гармонии Добра и Зла» [Вахитова 1991: 81], Исследователи характеризуют склад ума писателя как иронический [Великая 1991: 47], подчёркивая, что его личностной чертой является «лиризм, переплетённый с иронией» [Крупина, Николина 2005: 112—113]. По нашим наблюдениям, ценности, ориентированные на индивидуальную, семейную сферу жизни, отмеченные в работе Н.В. Уфимцевой [Уфимцева 2000], утверждаются также в произведениях М.А. Булгакова, составляя основу модели мира писателя, преломляясь в словесных образах — важных компонентах текста, воспроизводящих действительность в соответствии с эстетическими позициями автора. Отметив, что главной и безусловной ценностью для писателя как носителя русской культуры является человеческая жизнь, сам человек, мы исключили бы из этого списка ценностей М.А. Булгакова только лексему «союз», дополнив его при этом такими номинациями, как «достоинство», «честь», «покой». Обозначая явления действительности, которые в реальной жизни не соответствуют идеальному представлению о них писателя, приведённые номинации в рассмотренных нами текстах выступают как иронически осмысленные, При этом ирония М.А. Булгакова, которая предопределяется также осознанием разрушения, зыбкости реалий, обозначаемых представленными лексемами, обычно не выражается вербально, выявляясь посредством целостной конситуации.
По мысли А.А. Абдулфановой, предназначение текста, воплощающего языковую компетенцию всего говорящего социума и предстающего «как языковое отражение мировидения нации», состоит также в воплощении и передаче в языковой форме типовых и индивидуальных когнитивно-коммуникативных образов мира [Абдулфанова 2003]. Как отмечает В.В. Виноградов, в тексте словесно-художественного произведения представляется обобщённая картина своеобразного мира автора, воплощённая в формах языка и освещённая его поэтическим сознанием [Виноградов 1963, 1965]. Следовательно, модель мира, отражающая знания, представления об окружающей действительности и базовые ценности М.А. Булгакова, воплотилась в его текстах. Поэтому в своих выводах мы опираемся, прежде всего, на результаты комплексного лингвистического анализа текстов М.А. Булгакова, где ирония реализуется как «модальное чувство» автора, критически оценивающего мир с целью воздействия на него, его преобразования [Бабенко, Казарин 2003: 122]. В работе нами учитывались также сведения о личности писателя, представленные Е.А. Земской [Земская 2004; 2005—2006], исследовавшей жизнь М.А. Булгакова в семейном и в социально-культурном контексте эпохи, а также результаты исследований М.О. Чудаковой и Л. Яновской [Чудакова 1988; Яновская 2002].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |