Глава 11. Три параллели

«Древние» главы и главы «нового» времени — суть две схожие истории. Между их героями можно провести вполне зримые аналогии. Схожую параллель можно указать также и между героями «нового» времени и литературными образами, созданными авторами — предшественниками Булгакова (см. приведенную ниже таблицу).

Подчеркнем сразу же, что это таблица аналогий, но не отождествлений. Главное ее достоинство в том, что она указывает на некоторую систему, которой, на наш взгляд, придерживался автор при написании романа.

Внешне Воланд не похож ни на одного из предшествовавших ему литературных героев. Правда, можно указать, что у черта в рассказе Л. Андреева «Покой» лицо «чуждое, более чем иностранное». Кроме того, как пишет в своей статье¹ М. Чудакова, тема загадочного иностранца, появлявшегося на улицах наших городов, была очень популярной в литературе в начале 20-х годов. Это, конечно, могло повлиять на писателя при создании художественного образа Воланда, но в целом он оригинален. Более того, Чудакова приводит слова самого писателя, запомнившиеся одному из его знакомых: «У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду»².

Булгаковский Бегемот является в обличии черного кота. В низшей мифологии кот выступает как воплощение (или помощник, член свиты) черта, нечистой силы³. Только в сцене похождений Коровьева и Бегемота последний предстает в человеческом облике, как «толстяк в рваной кепке, действительно, немного смахивающий на кота» (28,704). Булгаков изображает Бегемота толстяком в противовес тощему Коровьеву. В своем же поведении они довольно схожи — это два шута, ловко подыгрывающие друг другу. Сам Бегемот, «окаянный Ганс», Ганс-дурачок прост, да не так, как кажется. Упоминание о Гансе имеется в «Фаусте» — в разговоре Мефистофеля с завсегдатаями погребка. Это обстоятельство позволяет предполагать, что и образ шута Бегемота создавался не без влияния трагедии Гете.

Очень ярко нарисован Булгаковым Азазелло. «Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий» (7,456). Не менее эксцентрично выглядит Азазелло и при встрече с Варенухой — «маленький, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком» (10,483). Сравним этот художественный портрет с описанием Иуды Искариота из одноименного рассказа Л. Андреева⁴: «Никто из учеников не заметил, когда впервые оказался около Христа этот рыжий и безобразный иудей...

Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».

Иуда у Л. Андреева очень сильный, несмотря на свою внешне притворную немощность: он проворен, неутомим и вынослив необыкновенно, на нем — хозяйственные заботы, он кормилец учеников Иисуса, он казначей, целыми днями таскающий тяжелый ящик с деньгами, он побеждает силача Петра в метании камней.

Схожесть литературных портретов Азазелло и Иуды, на наш взгляд, несомненна. Правда, такую примету в портрете рыжего беса, как острый клык, автор позаимствовал, видимо, из трагедии Гете. В одной из сцен, когда Мефистофель предстает перед форкиадами (форкиады — воплощение старческого уродства — втроем имели один зуб и один глаз, которые по мере надобности передавали друг другу), одна из них советует ему⁵:

Зажмурь свой глаз и выставь клык,
И в профиль ты наш вылитый двойник,
Как будто брат наш.

В облике форкиады Мефистофель предстает перед Еленой, подобно тому, как Азазелло перед Маргаритой.

Линия Студент — Иван Бездомный — апостол Левий Матфей нам интересна тем, что она отражает перемены, происходящие в сознании человека в ходе его земных трудов.

Линия Фауст — Мастер — Иисус Христос объединена тем, что герои предстают как личности, земная жизнь которых насильственно обрывается в момент наивысшего напряжения их духовных сил. Фауст и Мастер носили семя зла в себе, Христос страдал из-за злобы людей — несмотря на разные причины самые смерти их теряют характер частного случая и остаются в памяти как примеры избранничества и мученичества в открытии перед людьми значения совести.

Действия Мастера, как ясно из романа, не носят противозаконного характера. Выяснив ложность доноса Могарыча, исполнительные органы государственной власти отпускают Мастера на свободу. Точно так же Пилат готов помиловать Иешуа и сохранить ему жизнь. Иешуа и Мастер, пронесшие свой крест до конца, взошедшие каждый на свою Голгофу, — честнейшие души, человеколюбие которых отвергало самую мысль устроить счастье людей насильственным способом; нет, убить дьявольские соблазны в собственном сердце — вот задача, достойная Человека, победа над ними и есть обретение Царства истины и справедливости.

Не таков «благородный разбойник» Арчибальд Арчибальдович. Этот пират Карибских морей вовсе не желает ждать всеобщего благоденствия, ему сокровища мира нужны сейчас и в единоличную собственность: он вор, а вору необходимы жертвы. Он тот, для кого существуют Гревские площади как для самых мерзких разрушителей блага и спокойствия граждан и государства, но счастливо избегает возмездия, ибо ведь говорится: пока не пойман — не вор. Булгаков рисует этого «командира брига» пиратом в океане торговли. Закупая партию свежих судаков, он выгодно перепродавал их своим конкурентам по более высокой цене. Потому-то в «Колизее» «судачки третьедневочные» и почти в два с половиной раза дороже, чем в «Грибоедове». Но нипочем опытному пирату самые страшные штормы ревизий. Он, подобно разбойнику Вар-раввану, выйдет «сухим из воды», да еще прихватит пару балыков. Опыт старого жулика никогда не подводит его. Наметанный глаз директора ресторана безошибочно распознает в Коровьеве и Бегемоте посетителей необыкновенных. Увидев этих мнимых Панаева и Скабичевского с примусом, сей новый Флинт понимает, что «Грибоедов» вот-вот пойдет ко дну, и пора бежать с обреченной «посудины»: ведь флибустьеры не придерживались кодекса капитанской чести — не бросать погибающий корабль.

Три линии, связанные с Геллой, Марго и Берлиозом, мы рассматривали в предыдущих главах.

Примечания

1. Чудакова М.О. Указ. соч. С. 244—245.

2. Там же. С. 242.

3. Мифы народов мира. Т. 2. С. 11.

4. Андреев Л. Избранное. М., 1992. С. 259—260.

5. Гете И.-В. Указ. соч. С. 465.