Банки

Явное участие Булгакова в издании «Занозы» в 1924 году начало для нас прослеживаться с дела «Промбанка». Одна карикатура «Красного перца» предыдущего года проясняет, почему появляющийся среди рисунков, посвященных этой теме «булл-гаковский» бык (или корова) сетует на то, что ее молоку предпочитают... американское концентрированное молоко в банках. Карикатура Ник. К. в № 11 от 15 сентября под названием «Паника американская» (стр. 5) имеет эпиграф: «Американцы обвиняют большевиков в решении «захватить Америку» при помощи возвращающихся на родину деятелей Ара. (Из газет)». Речь идет об организации, осуществлявшей в нашей стране помощь голодающим — в частности, при помощи сгущенного молока в банках, с которым тщетно пытается конкурировать наша корова...

На рисунке предстает футуристическое изображение американского города, в центре которого находится испуганный человек, а на него со всех сторон наставлены ослепляющие лучи прожекторов, артиллерийские орудия и т. д. Но особенно примечательна реплика этого испуганного персонажа, составляющая подпись под этим рисунком: «Ариец: — Позвольте, господа, какой же я большевик и какая же это бомба? Это всего лишь последняя банка консервированного молока!...» Итак, как мы видим, булгаковская корова все-таки нашла применение своему товару, и остатки «аровских» посылок в Россию пришлось везти назад. Но вот название персонажа в этой подписи заставляет задуматься... Правильное образование от сокращения АРА было бы: аровец. Автор подписи слегка изменяет форму... и мы получаем одно из ключевых слов терминологии рождающегося в эти годы национал-социализма: ариец, человек, принадлежащий к «арийской» расе!

В этом смысле возмущение «арийца» — «Позвольте, господа, какой же я большевик!..» — имеет все основания; «партийная принадлежность», так сказать, у него и вправду прямо противоположная! И вместе с тем — автор рисунка отождествляет «арийца», национал-социалиста и... подозреваемого в нем благонамеренными американцами большевика. Отождествляет в качестве представителей двух тоталитарных режимов XX века. Наконец, в этом их «столкновении» в фигуре одного персонажа можно видеть известную идею Булгакова о «второй партии» борьбы против Советской России: «ариец» и представляет наиболее вероятного противника, с которым эта борьба будет вестись.

Булгаковские мотивы просматриваются и в другой карикатуре, посвященной «банкам». На этот раз — банкам финансовым, тем, к которым принадлежал и скандально известный Промбанк. Председатель его попал под суд, деятельность Промбанка была нарушена. Аналогичной теме в «Красном перце» посвящен и рисунок А. Радакова в мартовском 1923 года № 4 «Лечение Рура» (стр. 3). Сама тема, через «Памятник Пуанкаре», посвященный «лечению» всего того же Рура, — как мы уже отмечали, связывает карикатуру с темой участия Булгакова в издании журнала (срв. также сходство наименований: Рура... Ара... — указывающее на художественное родство с карикатурой о других «банках», молочных). На рисунке изображен телефонный разговор двух французских политиков: «Д-р Пуанкарэ: Что? Температура не падает? А вот я пропишу: отнять банки, и внутрь железо.

Лекпом Дегут: Исполнено».

На заднем плане как раз и изображен банк, закрытый на висячий замок. Но кроме того изобразительное решение карикатуры комментируется эпиграфом: «За последнее время заграницей практикуются медицин, советы по телефону. (Известия ВЦИК.)». Таким образом, на рисунке сталкиваются две темы: одна тема, политическая, изображается в декорациях, предлагаемых другой, медицинской темой эпиграфа.

Но эта последняя — необязательная, как видим, посторонняя для карикатуры тема. И она-то приводит нас прямо... к повести Булгакова «Роковые яйца», к тому решающему телефонному разговору между Персиковым и Рокком, когда беспечному профессору представилась последняя возможность избежать катастрофы. «Мыть ли яйца, профессор? Они в какой-то грязюке», — вопрошает невежественный экспериментатор, не способный, конечно, самостоятельно отличить змеиные яйца — от куриных. А знаменитый профессор зоологии... не удосуживается вслушаться в голос невидимого собеседника, доносящийся к нему откуда-то за сотни километров — и потому кажущийся никакого принципиального, жизненного значения не имеющим... Булгаковым в повести, так же как карикатуристом на рисунке, изображаются «медицинские советы по телефону» — а затем то, к чему такие советы могут привести!..

Отметим, что фантастико-катастрофический план будущей повести Булгакова — а именно, его связь с романом Г. Уэллса «Война миров», отмеченная еще В.Б. Шкловским, — развивается в заголовках целого ряда публикаций журнала 1923 года. У английского писателя высшие существа — марсиане рассматривают, изучают Землю, которую собираются завоевать; у Булгакова в повести этому поставлен в параллель жест профессора Персикова, изучающего в микроскоп катастрофически размножающихся инфузорий. Земляне — такие же «инфузории» для «высших существ», марсиан.

Фельетон П. Банкова (!) в «посвященном шестому Октябрю» № 14 так и называется: «Происходящее на земле. (По шестилетним записям наблюдателя с планеты Марс)» (стр. 10). Финал булгаковской повести с его несостоявшейся окончательной катастрофой отражает фельетон Арго в декабрьском № 16: «Гибель Москвы. (К потопным разговорам допотопных людей)» (стр. 6). В этом же номере — фельетон И. Исбаха, содержащий прямую ссылку на английский роман: «Война районов. (Социальная утопия по Уэллсу)».

В том же номере, что и рисунок «Паника американская», находится и другой рисунок, не имеющий отношения к банкам, но со сходным названием: «Паника панская» К. Елисеева (стр. 13). И по причине этого сходства заглавий, он... заражается тем же свойством, что и рисунки, посвященные банкам: в него также проникают мотивы булгаковской прозы! Тема карикатуры обозначена в эпиграфе: «Польскими властями запрещена постановка оперы «Борис Годунов» из соображений политического характера. (Из газет)». На рисунке мы видим двух великих деятелей российского искусства... впряженных в карету, рассуждающих между собой: «Покойный Пушкин (покойному Мусоргскому). — Плюнь ты на них, не волнуйся, Модест Петрович! Они потеряли хорошую оперу, а мы — глупую публику» (отметим каламбур, характеризующий литературное мастерство автора: имя «волнующегося» в этом эпизоде «Модеста» — означает... «спокойный», «уравновешенный»).

Карета имеет надпись: «Осторожно! большевики», из окна же высовывается сам Борис Годунов, а на бутафорской «шапке Мономаха» у него... Что бы вы думали? Не крест, а красная пятиконечная звезда! Эта метаморфоза одного символа в другой — сюжет булгаковского очерка «Часы жизни и смерти», а также финала романа «Белая гвардия» (о чем мы подробно говорили в самом первом из наших булгаковедческих исследований).