Время запретов

В день восемнадцатой годовщины Великого Октября Булгаков вместе с мхатовцами ходил на демонстрацию. Елена Сергеевна отметила в дневнике:

«Видел на трибуне Сталина — в серой шинели, в фуражке».

А за неделю до этого (ночью 29 октября 1935 года) на квартире Михаила Афанасьевича раздался телефонный звонок. Звонили из Театра сатиры с радостным сообщением:

«— "Иван Васильевич" разрешён! С небольшими поправками».

Сразу после ноябрьских торжеств состоялась первая репетиция.

А Булгаков в очередной раз вынужден был с горечью убедиться в том, что в поездках за рубеж отказывают только ему. Всем же остальным литераторам визиты за кордон не возбранялись. В самом деле, пока он сидел над переделками своей невезучей комедии, четверо советских поэтов (Сельвинский, Безыменский, Луговской и Кирсанов) отправилась за границу. Новый 1936 год счастливчики-стихотворцы встречали в Париже!

Утешало одно — возможность повторения успеха сезона 1928/29 годов, когда сразу в трёх театрах Москвы шли булгаковские пьесы. На этот раз зрителям предстояло увидеть «Мольера», «Александра Пушкина» и «Ивана Васильевича».

Вот почему, когда 28 января 1936 года в «Правде» появилась статья «Сумбур вместо музыки», Булгаков не воспринял её как грозную предвестницу надвигающейся бури. Он увидел в ней всего лишь обычный критический разбор, выражавший личное мнение отдельно взятого газетного рецензента, которому не понравилась опера Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Невезучего композитора пожалели, и Елена Сергеевна отметила в дневнике:

«Бедный Шостакович — каково ему теперь будет».

6 февраля в Политехническом музее состоялся вечер воспоминаний. Вернувшиеся из зарубежного вояжа поэты Безыменский, Кирсанов и Сельвинский делились впечатлениями.

А во МХАТе в тот же день начались официальные сдачи «Мольера». О них Елена Сергеевна записала (упомянув фамилии директора Художественного театра М.П. Аркадьева и театрального критика О.С. Литовского):

«Вчера, после многолетних мучений, была первая генеральная "Мольера". Повышенное оживление на генералке, которое я очень люблю. У меня в памяти остался вестибюль, заполненный народом оживлённым, ждущим. Были: секретарь ЦИКа Акулов, Литовский и вновь назначенный директор театра Аркадьев... Аплодировали после каждой картины. Шумный успех по окончании пьесы. Миша ушёл, чтобы не выходить, но его извлекли из вестибюля и вывели на сцену... У многих мхатчиков, которые смотрели спектакль, мрачные физиономии. Явная зависть».

В тот же день «Правда» вышла с очередной разгромной статьёй — «Балетная фальшь». Речь снова шла о Шостаковиче и о его балете «Светлый ручей». И это событие Булгаковы восприняли как досадный прокол в работе отдельно взятого невезучего композитора. Елена Сергеевна сочувственно записала:

«Жаль Шостаковича...»

А 7 февраля в дневнике появилась и вовсе неожиданная запись:

«Миша окончательно решил писать пьесу о Сталине».

А что?! Может, в самом деле, хватит занимать круговую оборону? Не пора ли встать во весь рост и пойти навстречу всем своим недругам, держа в руках, как оружие... нет, как щит, пьесу о вожде? У кого поднимется рука бросить камень в человека, создавшего такое произведение?..

Впрочем, это были всего лишь планы, мечты, намерения... От критиков Булгакова они не спасли. 11 февраля была опубликована статья Литовского (видимо, не зря Елена Сергеевна называла его «мерзавцем»). В дневнике появилась запись:

«Сегодня в "Советском искусстве" статья Литовского о "Мольере". Злобой дышит».

Своё мнение (в письме Павлу Попову) высказал и Булгаков:

«Сегодня в "Советском искусстве" первая ласточка — рецензия Литовского. О пьесе отзывается неодобрительно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой...

Ивана Васильевича репетируют, но я давно не бывал в Сатире.

Об Александре Сергеевиче стараюсь не думать, и так велика нагрузка. Кажется, вахтанговцы начинают работать над ним. В МХТ он явно не пойдёт».

Предполагал ли тогда Булгаков, что «первая ласточка» в «Советском искусстве» предвещает шторм невероятной силы и что очень скоро все газеты начнут дружно стирать в порошок и его самого, и все его творения? Вряд ли. Для такого поворота событий, казалось, не было никаких оснований. Не случайно в тот же день, 11 февраля, Елена Сергеевна записала:

«Сегодня смотрел "Мольера" секретарь Сталина Поскрёбышев. ...ему очень понравился спектакль... он говорил: "Надо непременно, чтобы И[осиф] В[иссарионович] посмотрел"».

Вскоре всюду со ссылкой на Всеволода Вишневского стали (как высочайшую похвалу!) передавать слова вождя:

«Наша сила в том, что мы и Булгакова научили на нас работать».

То, что Сталин не забывал о нём, конечно же, радовало. Но в глубине души всё равно кошки скребли. Нехорошие предчувствия, одолевавшие Михаила Афанасьевича, попали и в уже приводившееся нами письмо П.С. Попову:

«Мне нездоровится, устал до того, что сейчас ничего делать не могу: сижу, курю и мечтаю о валенках. Но рассиживаться не приходится — вечером еду на спектакль (первый, закрытый)».

16 февраля Елена Сергеевна записала в дневнике:

«Итак, премьера "Мольера" прошла. Сколько лет мы её ждали!..

Успех громадный. Занавес давали, по счёту за кулисами, двадцать три раза. Очень вызывали автора».

На следующий день супруги Булгаковы отправились к американцам — на официальный раут:

«Сегодня в 4.30 были по приглашению из посольства у американского посла...

Буллит, как всегда, очень любезен, расспрашивал о "Мольере", просил его позвать на спектакль».

А газеты «Вечерняя Москва» и «За индустриализацию» напечатали о мхатовском спектакле резко отрицательные отзывы.

В ответ ли на эту критику или просто для того, чтобы оповестить всех, но 18 февраля в разговоре с директором МХАТа Булгаков внезапно заявил...

«...что единственная тема, которая его интересует для пьесы, это тема о Сталине».

Вне всяких сомнений, содержание этого разговора тотчас стало известно всем, кому следует. И прежде всего, конечно же, самому герою будущей пьесы.

21 февраля МХАТ посетил американский посол. Елена Сергеевна с радостью записала:

«Общественный просмотр "Мольера". Был Буллит... необычайно хвалебно говорил о пьесе, о М[ихаиле] А[фанасьевиче] вообще, называл его мастером».

А в квартире Булгаковых (как первый признак одержанной победы) стал беспрестанно звонить телефон: знакомые, близкие и дальние, просили денег взаймы. 24 февраля Елена Сергеевна с горечью отмечала в дневнике:

«Теперь пойдут такие просьбы. А у нас долгу семнадцать тысяч и ни копейки на текущем счету — жили на авансы».

Напомнил о себе и МХАТ, потребовавший немедленно возвратить три тысячи рублей, потраченные на так и не поставленный «Бег». Елена Сергеевна не растерялась и заявила: «Покажите запрещение»! К счастью для Булгаковых, нужной бумаги не нашли.

А ситуация в стране становилась всё тревожнее. 29 февраля «Правда» опубликовала статью «О мнимых заслугах и чрезмерных претензиях» (о МХАТе-2). 1 марта — новая заметка: «О художниках-пачкунах».

Елена Сергеевна с тревогой записывала 2 марта:

«В "Правде" одна статья за другой, один за другим летят вверх тормашками».

Ровно через неделю грянул гром и над головой Булгакова.