Главный герой «Блаженства» инженер Евгений Рейн в «Иване Васильевиче» стал изобретателем Николаем Тимофеевым. Секретарь домоуправления Бунша-Корецкий превратился в управдома. Зато криминальное прошлое вора-домушника Юрия Милославского (автор переименовал его в Жоржа) получило политическую окраску. Вот что, к примеру, говорит он, увидев машину времени:
«МИЛОСЛАВСКИЙ. На двух каналах был, видел чудеса техники, но такого никогда!»
По этим словам современники Булгакова сразу понимали, что Жорж — из числа тех заключённых, которые строили Беломоро-Балтийский канал и канал Москва—Волга.
Контроль Бунши над «управляемым» им домом усилился. В каждой квартире управдомом установлены теперь радиорупоры, которые с раннего утра до позднего вечера транслируют пропагандистские передачи. Он негодует, когда жильцы отключают радиоточки:
«БУНША. Неимоверные усилия я затрачиваю на то, чтобы вносить культуру в наш дом. Я его радиофицировал, но они упорно не пользуются радио».
Этой управдомовской репликой Булгаков хлёстко высмеивал очередное «мероприятие» советской власти, пытавшейся (с помощью всесоюзной радиофикации) внедрять в сознание широких масс трескучую большевистскую идеологию.
Сохранился в «Иване Васильевиче» и намёк на загадочно «благородное» происхождение управдома:
«БУНША. Николай Иванович, вы не называйте меня князем, я уж доказал путём предоставления документов, что за год до моего рождения мой папа уехал за границу, и, таким образом, очевидно, что я сын нашего кучера Пантелея. Я и похож на Пантелея...»
«Княжеские» корни управдома по ходу пьесы всплывают ещё раз, когда в ответ на вопрос Ивана Грозного, не князь ли он, инженер Тимофеев заявляет:
«ТИМОФЕЕВ. Какой там князь! У нас один князь на всю Москву, и тот утверждает, что он сын кучера».
Сохранились свидетельства, что в те годы почти теми же словами (произнося их очень тихим шёпотом) говорили и про Сталина: «У нас в стране один князь, и тот утверждает, что он сын сапожника». Не из булгаковской ли пьесы полетела по стране эта фраза?
В третий раз речь о происхождении Бунши заходит тогда, когда он попадает во времена Ивана Грозного. Приняв рюмку-другую, управдом обращается к царскому дьяку.
«БУНША. Ты думаешь, уж не сын ли я какого-нибудь кучера или кого-нибудь в этом роде? Сознавайся!.. Какой там сын кучера? Это была хитрость с моей стороны. (Царице) Это я, уважаемая Марфа Васильевна, их разыгрывал. Что? Молчать!»
Ещё один штрих. Если в «Блаженстве» Буншу звали Святославом Владимировичем, то теперь он стал Иваном Васильевичем, и его инициалы — И.В. — стали поразительно точно совпадать (неужели тоже случайность?) со сталинскими: И.В. БУНША и И.В. ДЖУГАШвили.
Нельзя не заметить и другую булгаковскую подковырку. В «Блаженстве» супругу Бунши-Корецкого зовут Лидией Васильевной, а в «Иване Васильевиче» — Ульяной Андреевной. Казалось бы, что тут особенного? Самое обычное женское имя — Ульяна. И какой криминал в том, что в пьесе несколько раз повторяют, будто Бунша находится под каблуком жены? Но вспомним, что в ту пору официальная пропаганда постоянно твердила, что Сталин — это Ленин (он же УЛЬЯНОВ) сегодня!.. Кто же, получается, находился под каблуком? И у кого?
Психическая неполноценность Бунши в «Иване Васильевиче» стала ещё заметнее:
«ТИМОФЕЕВ. Когда вы говорите, Иван Васильевич, такое впечатление, что вы бредите...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ой, дурак! Такие даже среди управдомов редко попадаются».
И всё это произносилось в 1935 году, в тот самый момент, когда подготовка знаменитых судебных процессов над «врагами народа» была уже в самом разгаре!
Литературоведам известна ещё одна редакция булгаковской комедии под названием «Сон инженера Матвеева». В ней, как нетрудно догадаться, главный герой носит фамилию Матвеев. В экземпляре пьесы, хранящемся в Центральном литературном архиве, есть аккуратные пометки красным карандашом. Это предложения театра, отметившего «сомнительные» места. Дескать, лучше самим изъять смущающие абзацы, чем ждать, когда того же самого потребуют курирующие органы.
Что же за «места» отметил театр? Вот некоторые из них:
«МАТВЕЕВ. Хотите, проникнем в будущее?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что-то не хочется, гражданин учёный. Тамошний климат не по моему здоровью. Я начинаю кашлять от одного намёка на будущее. Нельзя ли лучше податься назад?»
В другом «сомнительном» эпизоде говорится о том, в чьих руках в Стране Советов на самом деле находятся бразды правления:
«ИОАНН. О, боже мой, господи вседержитель.
МАТВЕЕВ. Оставьте в покое вседержителя. Здесь любой дворник имеет больше власти, чем он... Тише, тише!»
Даже лёгкая усмешка в адрес не очень богатых товарами тогдашних советских магазинов показалась театру чересчур крамольной:
«ИОАНН. Водку ключница делала?
МАТВЕЕВ. У нас тут на всех одна ключница... по прозвищ Гастроном.
ИОАНН. Немка, что ли?
МАТВЕЕВ. Как вы отстали, Иван Васильевич! Разве теперь у немцев есть что-нибудь похожее на "Гастроном"?»
А в реплике вора Милославского о порядках во времена Иоанна Грозного театр и вовсе усмотрел опасный намёк, вызывающий ненужные ассоциации:
«МИЛОСЛАВСКИЙ. Мне по душе здешнее общество. Надеюсь установить общую точку зрения по текущему вопросу. Правда, секиры эти. Манера у них сейчас — крушить, рубить. Ничего оригинального. Слепое подражание немецким фашистам».
Но вернёмся к «Ивану Васильевичу». Пьеса (как и её «блаженный» вариант) заканчивается арестом всех главных персонажей. Обратим внимание на самую последнюю реплику пьесы. Произносит её Жорж Милославский, укравший в палатах Иоанна Грозного драгоценную иконку с груди патриарха. Вор оправдывается:
«МИЛОСЛАВСКИЙ. А насчёт панагии, товарищи, вы не верьте — это мне патриарх подарил».
Буквы «п» в начале слов выделены нами. Буквы эти на сей раз обступают слова: «товарищи, вы не верьте — это мне патриарх...» Патриарх в переводе с греческого — праотец, то есть самый главный отец. В 30-е годы самым главным отцом в Стране Советов был вождь всех времён и народов. Вот, стало быть, кого Булгаков окружил буквами, так похожими на виселицы!
И наконец, ещё одна булгаковская «шалость». Драматург отважился сравнивать Иосифа Сталина с кровавым властителем средневековой Руси Иваном Грозным! Подобную смелость (граничившую с невероятнейшей дерзостью!) мог в ту пору позволить себе лишь тот, кому терять было уже нечего.
Но ведь Булгакову было что терять! И он на собственном горьком опыте давно уже убедился в том, что любое сопротивление большевикам бесполезно. И сам (в эпиграфе к «Адаму и Еве») предупреждал безрассудных «смельчаков», пытавшихся поднять руку на эту власть, что их ждёт неминуемая «смерть»!
И всё же он не мог отказать себе в небольшом удовольствии — от души потешиться над большевистским тираном, всласть поиздеваться над ненавистным ему режимом. Иными словами, Булгаков продолжал мстить!..
А был ли знаком с этой пьесой сам Иосиф Виссарионович? Документальных свидетельств на этот счёт вроде бы нет. И всё же трудно поверить в то, что «Ивана Васильевича» Сталин не читал! Должен был прочесть! Непременно! И, судя по всему, сравнение с грозным царём вождю понравилось...
Кто знает, не эта ли булгаковская пьеса, крепко запав в голову грозного генсека, натолкнула его через несколько лет на мысль предложить Сергею Эйзенштейну поставить исторический фильм о том далёком кровавом царствовании? Первая серия кинокартины «Иван Грозный» с помпой прошла по экранам страны, вторую серию запретили, третью даже не дали закончить. Слишком буквально понял кинорежиссёр ссылку вождя на «похожесть» времён и царствований! И чересчур скрупулёзно принялся «украшать» свой фильм эпизодами злодеяний самодержца.
Впрочем, в те времена «запрет» был не самым страшным наказанием.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |