В разгар ожесточённых боёв за Северный Кавказ Михаил Булгаков познакомился с уже известным тогда писателем Ю.Л. Слёзкиным (писавшим под псевдонимом Жорж Деларм). Позднее Юрий Львович, вспоминая о тех временах, скажет:
«С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 года. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф, — испугался до того, что боялся подойти близко и сказал, что не уверен в себе... позвали другого...»
Рассказанный эпизод свидетельствует о том, с каким паническим страхом относился тогда Булгаков к смерти преждевременной, случайной. Едва выкарабкавшись из одной страшной болезни, он безумно боялся стать жертвой какого-либо другого, не менее ужасного заболевания.
Но так уж заведено в этой жизни, что удары судьбы в первую очередь, как правило, обрушиваются на тех, кто больше всего их боится. Свалила болезнь и Булгакова. И именно та, которой он так остерегался. Её приближение он почувствовал в вагоне поезда, когда возвращался из кратковременной поездки в Пятигорск. Через три года он напишет в дневнике:
«...вспомнил вагон в январе 20-го года, и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дёргаюсь».
О начале заболевания рассказывается и в повести «Записки на манжетах»:
«Голова. Второй день болит. Мешает. Голова! И вот тут, сейчас, холодок странный пробежал по спине. А через минуту — наоборот: тело наполнилось сухим теплом, а лоб неприятный, влажный. В висках толчки... Лишь бы не заболеть...
Боже мой, боже мой, бо-о-же мой! Тридцать восемь и девять... да уж не тиф ли, чего доброго?..
Тридцать девять и пять!»
А вот что рассказывала Татьяна Николаевна:
«...головная боль, температура — сорок. Приходил очень хороший местный врач, потом главный врач госпиталя. Он сказал, что у Михаила возвратный тиф:
— Если будем отступать, ему нельзя ехать».
Затем наступил кризис, сопровождавшийся всё той же высокой температурой и бессвязным бредом. Впрочем, так ли бессвязен был тот бред?
«Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж, там напишу роман, а потом в скит...
Опять сорок и пять!..
— Доктор! Я требую... Немедленно отправить меня в Париж! Не желаю больше оставаться в России!.. Если не отправите, извольте дать мне мой бра... браунинг!»
(«Записки на манжетах»)
И снова слово Татьяне Николаевне:
«Однажды утром я вышла и вижу, что город пуст. Главврач тоже уехал... Михаил совсем умирал, закатывал глаза... Во время болезни у него были дикие боли, беспамятство... Потом он часто упрекал меня:
— Ты — слабая женщина, не могла меня вывезти!
Но когда мне два врача говорят, что на первой же остановке он умрёт, как же я могла везти? Они мне так и говорили:
— Что же вы хотите — довезти его до Кавказа и похоронить?»
Из воспоминаний Юрия Слёзкина:
«По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, ещё едва держась на ногах, пошёл к нему с тем, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее».
А придумывать надо было — город уже заняли бойцы 9-й армии РККА, которой командовал Иероним Уборевич. И оба литератора (выздоровевший и выздоравливавший) стали составлять план действий:
«Беллетрист Юрий Слёзкин сидел на шикарном кресле...
— Что же те-перь бу-дет с на-ми? — спросил я и не узнал своего голоса. После второго приступа он был слаб, тонок и надтреснут...
Слёзкин усмехнулся одной правой щекой. Подумал. Вспыхнуло вдохновение.
— Подотдел искусств откроем!
— Это... что такое?..
Взметнулась хозяйка.
— Ради бога, не говорите с ним! Опять бредить начнёт...
— А что с нами? Бу-дет?..
— Мишенька, не разговаривайте! Доктор...
— Потом объясню! Всё будет! Я уж заведывал. Нам что? Мы аполитичны. Мы — искусство!..
— А я?
— Ты завлитом будешь. Да».
(«Записки на манжетах»)
Такие строили они планы. Но чтобы воплотить их в жизнь, сначала нужно было выздороветь. А это было непросто.
«Ночь плывёт. Смоляная, чёрная. Сна нет: лампадка трепетно светит. На улицах где-то далеко стреляют. А мозг горит. Туманится...
Строит Слёзкин там. Наворачивает. Фото. Изо. Лито. Тео. Тео. Изо. Лизо. Тезо... Ингуши сверкают глазами, скачут на конях... Шум. В луну стреляют. Фельдшерица колет ноги камфарой: третий приступ!..
— О-о! Что же будет?! Пустите меня! Я пойду, пойду, пойду...
После морфия исчезают ингуши. Колышется бархатная ночь...»
(«Записки на манжетах»)
Вот как оно обернулось! Ему опять кололи морфий! Ему, с таким трудом излечившемуся от наркотического пристрастия! Значит, Булгаков вновь был на волоске от рецидива коварной болезни?
К счастью, всё обошлось. Несмотря на практически полное отсутствие квалифицированной медицинской помощи, Татьяна Николаевна спасла мужа и на этот раз — выходила. В мае 1920-го он с трудом, но встал на ноги. Ходил с палкой, опираясь на руку жены.
На этом история доктора Булгакова, который на досуге сочинял статьи-фельетоны, закончилась. Начался новый виток жизни. Вчерашний военврач принялся всерьёз овладевать профессией литератора. Профессией, которой предстояло стать главным делом его жизни.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |