То, что в Камерном театре весело играли «Багровый остров», можно считать маленькой, но всё же победой Михаила Булгакова. Ведь на трёх московских сценах с успехом (и с успехом оглушительным!) шли его пьесы: драма, комедия и фарс!
Этот непродолжительный период в жизни драматурга можно назвать порой благополучия. Семья Булгаковых давно уже ни в чём не нуждалась, и Любовь Евгеньевна с лёгким сердцем могла позволить себе заняться чем-нибудь необязательным, но престижным. Сначала она стала пропадать в манеже, где брала уроки верховой езды. Затем ей захотелось ещё чего-то «несбыточно-сказочного», и появилось другое экстравагантное увлечение, о котором она поведала в своих «Воспоминаниях»:
«Пока длится благополучие, меня не покидает одна мечта. Ни драгоценности, ни туалеты меня не волнуют. Мне хочется иметь маленький автомобиль...
Я... поступила на 1-е государственные курсы шофёров при Краснопресненском райсовете, не переставая ходить в манеж на верховую езду...
На шофёрских курсах... я была единственная женщина. (Тогда автомобиль представлялся чем-то несбыточно сказочным.)»
Однако идиллическое состояние безоблачного счастья то и дело омрачалось громовыми раскатами, исходившими с той стороны «фронта», где окопались булгаковские недруги, жаждавшие полного искоренения «булгаковщины».
Вот фрагмент статьи И. Бачелиса в «Комсомольской правде»:
«Булгаков назвал "Бег" пьесой "в восьми снах". Он хочет, чтобы мы восприняли её, как сон; он хочет убедить нас в том. что следы истории уже заметены снегом; он хочет примирить нас с белогвардейщиной.
И, усыпляя этими снами, он потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени, он пытается заставить нас признать благородство белой идеи и поклониться в ноги этим милым, хорошим, честным, доблестным и измученным людям в генеральских погонах.
И хуже всего то, что нашлись такие советские люди, которые поклонились в ножки тараканьим "янычарам"! Они пытались и пытаются протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр, на советскую сцену, показать эту написанную посредственным богомазом икону белогвардейских великомучеников советскому зрителю.
Этим попыткам должен быть дан самый категорический отпор».
В декабре 1928 года один из тогдашних заправил Российской Ассоциации пролетарских писателей (РАППа), Александр Фадеев, заявил в журнале «На литературном посту»:
«...Булгаковых рождают социальные тенденции, заложенные в нашем обществе. Замазывать и замалчивать правую опасность в литературе нельзя. С ней надо бороться».
И эта борьбы была в разгаре. Борьба бескомпромиссная, жестокая. Не на жизнь, а на смерть.
Наступил год 1929-й. Советским людям он принёс новые нелёгкие испытания. К весне на биржах труда было зарегистрировано 9,8 миллиона безработных. Занять такую армию неработавших людей могли лишь крупномасштабные стройки. И большевики начали строить гигантские заводы, прокладывать грандиозные каналы.
Через год Борис Пильняк напишет роман «Волга впадает в Каспийское море». В нём будут такие слова:
«В тысяча девятьсот двадцать девятом году в России мало смеялись, строительствуя».
Самой главной стройкой той поры был Днепрогэс, на него советское правительство делало особую ставку. Но Горький, ненадолго заглянувший из Италии на родину, сказал поэту Самуилу Маршаку:
«Наше правительство? Лодыри! В подкидного дурака играют!.. Днепрострой — сумасшедшая затея!»
В литературном мире Страны Советов тоже было неспокойно, со всех трибун неслись воинственные возгласы — это громили «пильняковщину», «замятинщину», «булгаковщину», «сельвинщину».
Отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) подготовил специальную справку, названную «Пьеса "Бег" Булгакова». Этот документ завершался весьма категоричной рекомендацией:
«Постановка "Бега" в театре, где идут "Дни Турбиных" (и одновременно с однотипным "Багровым островом"), означает укрепление в Художественном театре той группы, которая борется против революционного репертуара... Для всей театральной политики это было бы шагом назад и поводом к отрыву одного из сильных наших театров от рабочего зрителя...
Необходимо воспретить пьесу "Бег" к постановке и предложить театру прекратить всякую предварительную работу над ней (беседы, читка, изучение ролей и пр.)».
Агитпроповскую справку подписал П.М. Керженцев. Её направили в политбюро, членам которого и предстояло решить судьбу булгаковской пьесы. «Бег» рассматривали на нескольких заседаниях. Вот выдержки из протоколов:
«Протокол № 59 от 10 января 1929 года.
Строго секретноСлушали:
3. О пьесе М. Булгакова "Бег".
Постановили:
3. Отложить».
Члены политбюро стали раздумывать...
И вдруг 11 января убивают бывшего белого генерала Я.А. Слащёва, которого многие считали прототипом булгаковского Хлудова.
Дело с «Бегом» приобретало новый, довольно неожиданный оттенок. Поэтому, когда через шесть дней политбюро собралось на очередное заседание, вожди приняли решение:
«Протокол № 60 от 17 января 1929 года.
Строго секретноОпросом от 14.I.29.
Слушали:
21. О пьесе М. Булгакова "Бег".
Постановили:
21. Передать на окончательное решение т.т. Ворошилова, Кагановича и Смирнова А.П.».
В течение трёх дней члены образованной «тройки» пытались «решить» порученный им «вопрос». Но так и не смогли прийти к единому мнению. И тогда Ворошилов попросил у коллег по политбюро дать «тройке» ещё кого-нибудь на подмогу:
«Протокол № 60 от 17 января 1929 года.
Строго секретноОпросом от 17.I.29.
Слушали:
41. О пьесе М. Булгакова "Бег".
Постановили:
41. Ввести в состав комиссии по просмотру пьесы т. Томского».
Теперь судьбу восьми булгаковских «снов» решала уже не какая-то «тройка», а солидная «комиссия», составленная из трёх членов политбюро (Ворошилова, Кагановича, Томского) и секретаря Центрального комитета партии (Смирнова).
Тем временем 25 января во МХАТе состоялась очередная репетиция «Бега». Ей суждено было стать последней, потому что высокая партийная «комиссия» пришла наконец к окончательному решению. О нём Клим Ворошилов доложил:
«По вопросу о пьесе Булгакова "Бег" сообщаю, что члены комиссии ознакомились с её содержанием и признали политически нецелесообразным постановку этой пьесы в театре».
Членов политбюро персонально опросили. Кто-то из них (скорее всего, Сталин) предложил слово «политически» в окончательную формулировку не вставлять. И вскоре решение партийного ареопага было занесено на бумагу:
«Протокол № 62 от 31 января 1929 года.
Строго секретноОпросом от 26.I.
Слушали:
23. О пьесе Булгакова "Бег".
Постановили:
23. Принять предложение комиссии ПБ о нецелесообразности постановки пьесы в театре».
«Бег» не запрещался, нет! Но его постановка в театрах страны признавалась «нецелесообразной». Только и всего! Поистине соломоново решение!
Не трудно себе представить, как встретил сообщение о судьбе своей пьесы Михаил Булгаков. Белозёрская вспоминала:
«...ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме объявился покойник».
Но кого интересовало тогда самочувствие поверженного драматурга? Те, от кого зависела его творческая судьба, больше заботились о том, как бы поскорее добить дерзкого пересмешника. Для этого не хватало самой малости — последнего веского слова высшей власти. И оно ждать себя не заставило.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |