К написанию пьесы, предназначавшейся для Камерного театра, которым руководил выдающийся режиссёр А.Я. Таиров, Михаил Булгаков приступил ещё в начале 1926 года. Во всяком случае, 30 января он заключил договор, в соответствии с которым должен был инсценировать свой юмористический рассказ «Багровый остров» (или же повесть «Роковые яйца»).
Весной 1927 года пьеса была написана, и театр готовился приступить к репетициям. Ждали лишь разрешения от Главреперткома. Однако ожидание затянулось...
Прошло около полутора лет, и вдруг 26 сентября 1928 года «Известия» напечатали небольшое сообщение:
«Главреперткомом разрешена к постановке в Камерном театре новая пьеса М. Булгакова "Багровый остров"».
Уже на следующий день в письме в Ленинград (Замятину) Михаил Афанасьевич так прокомментировал нежданную новость:
«Что касается этого разрешения, то не знаю, чего сказать. Написал "Бег". Представлен.
А разрешён "Багровый остров".
Мистика.
Кто? Что? Почему? Зачем?
Густейший туман окутывает мозги».
Но, чем бы ни руководствовались грозные реперткомовцы, разрешение они всё-таки дали. И через два месяца с небольшим (11 декабря 1928 года) состоялась премьера спектакля.
Булгаковский «Багровый остров» вполне можно назвать автобиографией наоборот, так как драматург применил в ней метод «от противного». Он как бы предлагал посмотреть, что бы произошло, если бы он (насмешник-фельетонист Булгаков!) предложил советскому театру не «Белую гвардию», а «до мозга костей идеологическую» пьесу, рассказывавшую о революционной борьбе красных туземцев с белыми арапами в далёкой экзотической стране под названием Багровый остров...
Подобное «неожиданное» содержание требовало для своего воплощения и не менее неожиданной формы. И драматург нашёл её, создав искромётную пародию на псевдореволюционные поделки, которые наводняли в ту пору сцены театров Страны Советов. Булгаковская пьеса высмеивала ходульные режиссёрские приёмы, от души потешалась над набившими оскомину актёрскими штампами, имевшими хождение в тогдашней театральной среде.
Вспомним содержание пьесы!
Булгаков предлагал заглянуть в один из советских театров, где проходит сдача спектакля высокому начальственному лицу — Савве Лукичу. Весь театральный коллектив во главе со своим директором Геннадием Панфиловичем, что называется, ложится костьми, чтобы заполучить желанное «разрешеньице», сулящее солидные кассовые сборы...
Но начальственному лицу не до театральных забот — оно собирается в отпуск и потому прибывает в театр лишь к финалу разыгрываемого ради него действа. Когда же представление заканчивается, грозный Савва Лукич объявляет пьесу контрреволюционной.
Автор пьесы в панике, директор театра в недоумении! И начинается откровенный торг!
Ради желанного «разрешеньица» (из начальственных уст!) Геннадий Панфилович готов идти на любые купюры и исправления! И добивается-таки своего!
Однако битва за благосклонность начальства — это лишь канва представления. Стержнем его является пьеса, которую (под псевдонимом Жюль Верн) написал некий Василий Артурович Дымогацкий. В ней в наишаржированном виде изображены события, в которых без труда узнаются революция и Гражданская война, ещё совсем недавно потрясавшие Россию.
Даже то, как рекламировался спектакль на театральных афишах, вызывало оторопь у многочисленных ортодоксов:
«"БАГРОВЫЙ ОСТРОВ". Генеральная репетиция пьесы гражданина Жюль Верна в театре Геннадия Панфиловича с музыкой, извержением вулкана и английскими матросами».
Иными словами, это был весёлый фарс, остроумно пародировавший Октябрьскую революцию, Гражданскую войну и последовавшую вслед за ними советскую эпоху. В белом арапе Сизи-Бузи 2-м легко узнавался царь Николай Второй, в проходимце Кири-Куки — Керенский, а в двух «положительных туземцах» Кай-Куме и Фарра-Тете — вожди Октября Ленин и Троцкий. Зрители смеялись от души, увидев на сцене новейшую историю страны, преподнесённую им в неожиданном юмористическом ракурсе. С хохотом наблюдали они и за публичной поркой, устраиваемой «саввам лукичам» и им подобным.
Слегка перефразировав самого Булгакова, можно сказать, что вместе с Камерным театром он...
«...в лоск укладывал московскую публику».
Стоит ли удивляться тому, что официальная критика встретила «Багровый остров» в штыки. Спектакль тотчас же назвали «издевательством над святыми чувствами простых советских тружеников». В посыпавшихся в ОГПУ доносах творчеству Михаила Булгакова давались ещё более жёсткие оценки:
«Советские люди смотрят на него как на враждебную Соввласти единицу, использующую максимум легальных возможностей для борьбы с советской идеологией. Критически и враждебно относящиеся к соввластям буквально "молятся" на Булгакова, как на человека, который, будучи явно антисоветским литератором, умудряется тонко и ловко пропагандировать свои идеи».
Через два года в своём письме правительству СССР Булгаков напомнит о той критической атаке, которой подвергся «Багровый остров»:
«Вся критика СССР, без исключений, встретила эту пьесу заявлением, что она "бездарна, беззуба, убога" и что она представляет "пасквиль на революцию".
Единодушие было полным, но нарушено оно было внезапно и совершенно удивительно.
В № 22 "Реперт[уарного] Бюл[летеня]" (1928 г.) появилась рецензия П. Новицкого, в которой было сообщено, что "Багровый остров" — "интересная и остроумная пародия", в которой "встаёт зловещая тень Великого Инквизитора, подавляющего художественное творчество, культивирующего рабские подхалимски-нелепые драматургические штампы, стирающего личность актёра и писателя", что в "Багровом острове" идёт речь о "зловещей мрачной силе, воспитывающей илотов, подхалимов и панегиристов..." Сказано было, что "если такая мрачная сила существует, негодование и злое остроумие прославленного буржуазией драматурга оправдано"...
Я не берусь судить, насколько моя пьеса остроумна, но я сознаюсь в том., что в пьесе действительно встаёт зловещая тень, и эта тень Главного Репертуарного Комитета. Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных "услужающих". Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит её...
Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий сторонник этой свободы и полагаю, что если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода».
Но эти слова Булгаков выскажет через два года. А в 1928-м... Л.Е. Белозёрская писала:
«Вспоминаю, как постепенно распухал альбом вырезок с разносными отзывами и как постепенно истощалось стоическое к ним отношение со стороны М.А. и попутно истощалась и нервная система писателя: он становился раздражительней, подозрительней, стал плохо спать, начал дёргать плечом и головой (нервный тик)».
Тем временем кампания по травле писателя достигла апогея. Для того чтобы поставить на Булгакове и на его творчестве окончательный крест, оставалось лишь подыскать подходящий повод.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |