9 мая 1928 года центральные газеты сообщили, что Главрепертком в очередной раз запретил «Бег».
18 мая вернувшийся с Кавказа Булгаков вновь обратился в ОГПУ с требованием вернуть дневники, изъятые у него при обыске.
А 9 июня «Вечерняя Москва» с нескрываемой радостью проинформировала читателей о том, что принято решение снять с репертуара «Зойкину квартиру». Спектакль ещё шёл, но «смертный» приговор ему уже был вынесен! С «Днями Турбиных», как сообщала газета, решили тоже не церемониться: спектакль оставлялся лишь до момента постановки «первой новой пьесы».
30 июня «Известия» довели до всеобщего сведения, что объявленный ранее запрет «Бега» утверждён коллегией Наркомпроса. Критик А. Селивановский в одной из статей тут же объяснил, что иначе и быть не могло, поскольку «Бег» — «самая реакционная пьеса наших дней».
Положение казалось безнадёжным.
И тут на защиту Булгакова встал сам глава советского правительства А.И. Рыков, направивший сердитое письмо тогдашним руководителям Наркомпроса и Главискусства:
«Секретно
№ 920/12
2 июля 1928 года
товарищам Луначарскому и Свидерскому"Зойкину квартиру" опять сняли с репертуара театра Вахтангова, несмотря на неоднократные возражения высших органов. Предлагаем отменить это решение.
Председатель Совета Народных Комиссаров А.И. Рыков
Заместитель председателя Совнаркома РСФСР А.П. Смирнов».
В одной из «агентурно-осведомительных сводок», преданной в наши дни гласности, содержится любопытная информация, предназначавшаяся высшему руководству ОГПУ:
«Один из артистов театра Вахтангова, О. Леонидов, говорил:
— Сталин раза два был на "Зойкиной квартире". Говорил с акцентом: "Хорошая пьеса. Не понимаю, совсем не понимаю, за что её то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу"».
Так, благодаря «сигналу» лубянского информатора, нам теперь известно, что среди тех, кто был на стороне «Зойкиной квартиры», находился и И.В. Сталин. Однако это не защитило Булгакова от яростных нападок. Центральные газеты продолжали дружно клеймить «булгаковщину». В известинской статье «За чёткую классовую линию на фронте культуры» прямо говорилось:
«Булгаковщина — нарицательное выражение буржуазного демократизма, смеховеховщина в театральном творчестве — составляет ту классовую атмосферу, в которой предпочитает жить и дышать буржуазный интеллигент в советском театре».
Под прицельным обстрелом ортодоксальной критики оказался не один Михаил Булгаков. Илья Сельвинский, ставший к тому времени профессиональным поэтом, летом 1928-го опубликовал роман в стихах «Пушторг». Автора поэмы тут же обвинили в попытке столкнуть, поссорить беспартийных интеллигентов с членами партии. И в критических статьях, нещадно искоренявших чуждую пролетариату «булгаковщину», с той же ожесточённостью принялись преследовать и не менее вредную «сельвинщину».
Между тем сторонники «Бега» тоже не дремали. Один из них, руководитель Главискусства Алексей Свидерский, направил письмо в ЦК партии. Оно было адресовано уже знакомому нам защитнику «Зойкиной квартиры» Александру Петровичу Смирнову (партийная кличка Фома), которого к тому времени перевели из Совнаркома РСФСР в аппарат Центрального комитета:
«Совершенно секретно
секретарю ЦК ВКП(б)
товарищу Смирнову А.П.На театральном фронте происходят явления, на которых нельзя не остановиться. К этим явлениям надо отнести репертуарный кризис, который усугубляется действиями Главреперткома.
Если пьеса имеет революционную тему, если белые и буржуазия показаны в отрицательном освещении, а красные — в положительном и если пьеса имеет благоприятный в социалистическом смысле конец, то такая пьеса признаётся "советской".
Если пьеса не написана на непосредственно революционную тему, если белые и буржуазия обнаруживают кое-какие положительные свойства (не насилуют женщин, не крадут, рассуждают о благе общества и т. п.), если красные показаны в сероватых тонах и если пьеса не оканчивается "хорошим" концом, то такая пьеса рискует быть объявленной "несоветской".
Ярким примером такого рода оценок может служить судьба пьесы "Бег". Этой пьесе ставятся в вину следующие преступления:
1. Имя автора — Булгаков. Так и говорят: это тот, который сочинил "Дни Турбиных" и "Зойкину квартиру". Нам "булгаковщины" не надо!..»
Перечислив ещё пять преступлений, найденных в «Беге» реперткомовцами, Свидерский подводил итог:
«На заседаниях Художественного совета Главреперткома делаются заявления, что мы "так выросли", что можем обойтись продукцией "своих" драматургов и нам не надо продукции драматургов "не наших". Чудовищность такого рода заявления очевидна».
9 октября 1928 года в Московском Художественном театре состоялась очередная читка «Бега». На ней присутствовали А.М. Горький и А.И. Свидерский. Во время обсуждения Алексей Максимович активно поддержал Булгакова, в частности сказав:
«Когда автор здесь читал, слушатели — и слушатели искушённые! — смеялись. Это доказывает, что пьеса очень ловко сделана...
"Бег" — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас».
Выступил в защиту «Бега» и Свидерский, который заявил:
«Если пьеса художественна, то мы, как марксисты, должны считать её советской. Термин "советская" и "антисоветская" пьеса надо отставить».
Даже партаппаратчик Платон Керженцев дрогнул, заявив:
«Если "Бег" разрешат, то надо отнять его у МХТа и передать театру Вахтангова, который сумеет поставить его пореволюционному».
Впрочем, к этому предложению не прислушались. Немирович-Данченко, завершая обсуждение, высказался так:
«Когда Главрепертком увидит пьесу на сцене, возражать против её постановки едва ли будет».
Через несколько дней начал свою работу пленум ЦК Всерабис (Всесоюзного объединения работников искусств). Выступивший на нём Алексей Свидерский повторил ещё раз:
«Из всех прочитанных мною пьес лучшая пьеса — "Бег", которая содержит в себе элементы художественности. Если она будет поставлена, она произведёт сильнейшее впечатление».
Заступничество столь уважаемых людей произвело впечатление на цензоров, и запрет с пьесы был снят. 10 октября 1928 года театр приступил к репетициям. На следующий день «Правда» сообщила:
«МХАТ принял к постановке "Бег" Булгакова».
Обрадованный Булгаков тотчас заключил договор на «Бег» с Ленинградским Большим драматическим театром и отправился по делам в Тифлис. С дороги (где-то после Харькова) послал жене открытку:
«Дорогой Любан,
я проснулся от предчувствия под Белгородом. И точно: в Белгороде мой международный вагон выкинули к чёрту, т. к. треснул в нём болт. И я еду в другом не международном вагоне. Всю ночь испортили...»
Несмотря на явное пессимистическое содержание открытки, чувствуется, что настроение у Булгакова приподнятое, всё происходящее с ним он воспринимает с юмором. Разрешение «Бега» повлияло на писателя благотворно.
О том, как признание второй «белой» булгаковской пьесы встретила общественность, хорошо видно из агентурной сводки, присланной из Ленинграда:
«...газетная заметка о том, что пьеса "Бег" была зачитана в Художественном театре и произвела положительное впечатление и на Горького, и на Свидерского, вызвала в Ленинграде своего рода сенсацию.
В лит[ературных] и театр[альных] кругах только и разговоров что об этой пьесе. Резюмируя отдельные взгляды на разговоры, можно с несомненностью утверждать, что независимо от процента антисоветской дозы пьесы "Бег" её постановку можно рассматривать как торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов.
Кроме того, пришлось слышать, что в Москве к "Бегу" не все относятся положительно, что у пьесы есть серьёзные противники...
В самый последний момент распространился слух, что пьеса "Бег" будет разрешена только в Москве и ни в коем случае в провинции».
О «серьёзных противниках» булгаковской пьесы агент-осведомитель сообщал правду — Главрепертком не желал признавать своё поражение. И как только 13 октября Горький (по настоянию врачей) покинул Москву, чтобы вернуться в Италию, «противники» начали действовать. 15 октября в ЦК партии был направлен донос:
«Совершенно секретно
ЦК ВКП (б)
отдел агитации и пропагандыДоводим до Вашего сведения, что руководитель Главискусства Свидерский дал следующую оценку реакционной эмигрантской пьесе Булгакова "Бег": Это, сказал он, лучшая из всех прочитанных мною пьес. Постановка её будет иметь большое значение...
На заседании коллегии, в присутствии беспартийной части аппарата Главискусства, представителей МХАТ-1 и газетных корреспондентов тов. Свидерский заявил, что Главрепертком "душит творчество авторов" и "своими бюрократическими методами регулирования обостряет репертуарный кризис".
Председатель Главреперткома Фёдор Раскольников».
В.И. Лосев, составитель книги «Михаил Булгаков. Дневник. Письма», так рассказывал о дальнейших событиях:
«22 октября Главрепертком подтвердил своё майское решение о запрещении пьесы. Мнение Свидерского не было принято во внимание, хотя он заявил, что "Бег" окажется лучшим спектаклем в сезоне».
Даже сообщение мхатовского режиссёра Ильи Судакова (он должен был ставить «Бег») о том, что он читал пьесу «в очень высокой аудитории, где пьеса нашла другую оценку», не повлияло на позиции цензоров. Атмосфера на заседании была «совершенно кровожадной».
Вновь обратимся к комментариям В.И. Лосева:
«Лидеры РАППа — Л. Авербах, В. Киршон, П. Новицкий, А. Орлинский и другие — задавали тон на обсуждении и определили ход заседания. Отрицательное решение Главреперткома по пьесе послужило сигналом прессе к массированной атаке на её автора и на МХАТ...»
И, как по команде, антибулгаковская кампания стала вновь набирать обороты.
23 октября «Комсомольская правда» опубликовала статью под заголовком «Бег назад должен быть остановлен». От «Комсомолки» не отставали другие газеты, в которых булгаковский «Бег» громили Л. Авербах, В. Киршон, О. Литовский, Р. Пикель, Г. Рыклин, Ф. Раскольников и многие, многие другие.
Агенты-осведомители доносили по начальству о настроениях среди литераторов и артистов. Так, в одной из агентурных сводок, написанных 31 октября 1928 года, говорилось:
«...замечается брожение в литературных кругах по поводу "травли" пьесы Булгакова "Бег", иронизируют, что пьесу "топят" драматурги-конкуренты, а дают о ней отзывы рабочие, которые ничего в театре не понимают и судить о художественных достоинствах пьесы не могут».
Другой доносчик, явно следивший за каждым шагом и за каждым словом писателя, сообщал 31 октября о высказываниях своего «подопечного» относительно руководителей ОГПУ и заправил Федерации советских писателей:
«О "Никитинских субботниках" Булгаков высказывал уверенность, что они — агентура ГПУ.
Об Агранове Булгаков говорил, что он друг Пильняка, что он держит в руках "судьбы русских литераторов", что писатели, близкие к Пильняку и верхушкам Федерации, всецело в поле зрения Агранова, причём ему даже не надо видеть писателя, чтобы знать его мысли».
15 ноября газета «Рабочая Москва» вышла с призывом: «Ударим по булгаковщине!» Вслед за этой хлёсткой фразой следовали два подзаголовка: «Бесхребетная политика Главискусства» и «Разоружим классового врага в театре, кино и литературе». Именно так газета подавала отчёт о совещании в Московском комитете партии, на котором столкнулись две точки зрения. Одна принадлежала заместителю заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Платону Керженцеву, другая — его оппоненту Алексею Свидерскому:
«Собравшиеся 13 ноября в Красном зале МК партийцы, работающие в области искусства, обсуждали ближайшие задачи партии в вопросах искусства и литературы.
— Возьмите литературу, — сказал тов. Керженцев в своём вступительном слове, — поскребите значительную часть произведений т[ак] н[азываемых] попутчиков, и под красной обложкой вы увидите лицо злобствующего мещанина. Сельвинский в "Пушторге" пытается сеять рознь между компартией и интеллигенцией...»
Затем Керженцев ударил и по Булгакову, пытающемуся «протолкнуть на советскую сцену» белогвардейскую пьесу «Бег». «Рабочая Москва» с откровенной усмешкой сообщила читателям о том, какие «жалкие попытки» предпринял руководитель Главискусства в своё оправдание:
«Тщетно пытался тов. Свидерский сложить с себя вину за постановку "Бега". Тщетно апеллировал он к решениям высших инстанций — они, мол, разрешили. Собрание осталось при своём мнении, которое ещё больше укрепилось, когда тов. Свидерский, припёртый к стенке, заявил:
— Я лично стою за постановку "Бега", пусть в этой пьесе есть много нам чуждого — тем лучше, можно будет дискуссировать».
«Припёртыми к стенке» на том совещании оказались не только Свидерский, Сельвинский и Булгаков. Керженцев впрямую заявил, что репертуар театров переполняет «чуждая нам идеология», что в кино царит «дух эсеровщины и детектива», что в изобразительном искусстве «нет ничего, что можно назвать массовым, сюжеты чужды политике, мещанские, мелкобуржуазные», что в литературе проявляется «буржуазное и мелкобуржуазное влияние». Одним словом, куда ни глянь, всюду — «враждебная идеология»!
Таким образом, «чуждыми» и «враждебными» объявлялись все, чьё творчество претило вкусам руководящих работников Отдела Агитации и Пропаганды Центрального Комитета партии. Запомним эти сочетания букв: ОАП ЦК! Они нам ещё встретятся!..
В тот же день в «Комсомольской правде» Фёдор Раскольников снова потребовал: Шире развернуть кампанию против «Бега»!
В «Мастере и Маргарите» есть эпизод, из которого можно представить, что должен был чувствовать Михаил Булгаков, когда газеты публиковали одну ругательную статью за другой. Главный герой романа, мастер, вспоминая о разразившейся над ним буре убийственной критики, сказал, что она...
«...как бы вынула у меня часть души... Именно, нашла на меня тоска, и появились какие-то предчувствия. Статьи... не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось моё отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон... А затем, представьте, наступила третья стадия...»
О «третьей стадии» — чуть позднее. А сейчас — о том совершенно невероятном событии, которое произошло в самый разгар антибулгаковской вакханалии.
В это трудно было поверить!
Это казалось результатом какого-то сказочного колдовства!
Но это случилось!
Тот самый Главрепертком, что так нещадно преследовал Булгакова, вдруг дал разрешение на его новое творение!
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |