По ходу работы понадобилась пишущая машинка. Направили куда следует прошение, чтобы разрешили выписать её из Америки — в счёт гонораров от «Мёртвых душ». 22 мая пришёл официальный отказ. Снова отказ! Елена Сергеевна вознегодовала:
«Это не жизнь! Это мука! Что ни начнём, всё не выходит! Будь то пьеса, квартира, машинка, всё равно!»
«Дело о машинке» Булгаков решил всё-таки уладить и 27 мая вместе с супругой поехал в валютный отдел Наркомфина, где пытался объяснить чиновникам:
«Я ведь не бриллианты из-за границы выписываю. Для меня машинка — необходимость, орудие производства».
И наркомфиновцы (хоть и с большой неохотой) выписать машинку разрешили.
Наступил июнь. МХАТ пригласил на переговоры об условиях предстоящего сотрудничества. За пьесу о вожде сулились златые горы, а к ним (в качестве бесплатного приложения) — обещанная ранее четырехкомнатная квартира. Возвратившись из театра домой, Елена Сергеевна занесла в дневник, казалось бы, малозначительную, но очень насторожившую её деталь:
«Когда мы только что пришли в МХАТ — надвигалась гроза».
Однако, несмотря на «грозовые» предзнаменования, у Булгаковых складывалось ощущение, что все трудности и неудачи наконец-то преодолены и что начинается новый (светлый и радостный!) отрезок жизни.
Когда 11 июня в гости зашли братья Эрдманы, Борис и Николай, выяснилось, что и у них в жизни наметились положительные сдвиги:
«Мы сидели на балконе и мечтали, что сейчас приближается полоса везения нашей маленькой компании».
Однако прошло всего два дня, и Елена Сергеевна вновь с тревогой записывала:
«Настроение у Миши убийственное».
Но пьесу о Сталине писать продолжал. 11 июля в Комитете по делам искусств состоялась её читка. Всем присутствовавшим она «очень понравилась». Но Елена Сергеевна вновь обратила внимание на зловещее предзнаменование:
«Во время читки пьесы — сильнейшая гроза».
14 июля Булгаков сообщал В.Я. Виленкину:
«В Комитете я читал всю пьесу за исключением предпоследней картины (у Николая во дворце), которая ещё не была отделана. Сейчас её отделываю. Остались две-три поправки, заглавие и машинка.
Таковы дела...
Я устал. Изредка езжу в Серебряный бор, купаюсь и сейчас же возвращаюсь... Устав, отодвигаю тетрадь, думаю — какова будет участь пьесы. Погадайте. На неё положено много труда».
В записи Елены Сергеевны от 15 июля отражены проблемы, волновавшие в тот момент заместителя директора МХАТа Г.М. Калишьяна:
«Калишьян бьётся с названием пьесы, стремясь придать ей сугубо политический характер. Поэтому — перезванивание по телефону».
Наконец 22 июля заголовок был выбран. Прежние варианты: «Пастырь», «Кормчий», «Кондор» и даже «Мастер» — отвергнуты. Утверждено наименование «Батум».
«Батум»... Название как название. Но это при условии, что автор пьесы — не Михаил Булгаков. А у Булгакова не всё так просто! Тот, кто хорошо знаком с творчеством этого драматурга, кто прочувствовал его стиль, должен тотчас насторожиться. Итак, «Батум»...
Сразу вспоминаются названия предыдущих пьес Булгакова: «Белая гвардия», «Багровый остров», «Бег», «Блаженство» — все начинаются с одной и той же буквы — «Б». С той самой, с которой берут начало его фамилия и самое главное слово советской эпохи — Большевики.
Случайно ли это?
Если нет, то, стало быть, этим названием драматург хотел нам что-то сказать! Но что?
И о чём вообще его «последняя» пьеса?
В её основу положена одна из самых загадочных страниц в биографии вождя. В самом начале XX века Сталин (под кличками Сосо и Пастырь) вёл подпольную работу в Батуме, где и был арестован. Затем его сослали в Восточную Сибирь. Однако молодой революционер подозрительно быстро совершил из ссылки побег и вновь объявился на Кавказе. Ходили слухи, что находившегося в заключении Пастыря завербовала царская охранка. Дескать, она и устроила «побег» своему новому сотруднику.
В 1937 году многомиллионным тиражом вышла брошюра о революционной деятельности большевиков на Кавказе. Автором книжки значился Лаврентий Берия. В брошюре сообщалось, что Сталин, находясь в Сибири, выправил себе «поддельное» удостоверение жандармского агента и с его помощью бежал из ссылки.
Как известно, в советское время (особенно в 1937 году!) случайно ничего не издавалось. Тем более печатная продукция, в которой имелись какие-то сведения о вожде! Подобная литература выходила в свет только после «высочайшего» утверждения. И если в бериевский труд попал некий пикантный эпизод из сталинской биографии, стало быть, это произошло с ведома самого Иосифа Виссарионовича, желавшего таким образом хоть как-то объяснить возникновение жандармского следа в своей биографии.
Брошюра эта и была тем единственным источником, из которого в ту пору черпались все сведения о вожде.
В пьесах Булгакова, как мы знаем, тоже нет ничего случайного. Значит, не просто так вспомнил он в своём «Батуме» ту давнюю (весьма загадочную, если не сказать подозрительную) историю! Ведь заканчивается она тем, что бежавший из ссылки Сталин приходит на квартиру друзей-подпольщиков и там неожиданно... засыпает.
Что снится ему? То, как в далёкой Сибири он выписывает себе жандармское удостоверение? Нет! Сталину снится, как он провалился в прорубь!
«СТАЛИН. ...я сейчас же обледенел... Там всё далеко так, ну, а тут повезло: прошёл всего пять вёрст и увидел огонёк... вошёл и прямо лёг на пол... а они сняли с меня всё и тулупом накрыли... Я тогда подумал, что теперь я непременно умру...»
Далее в пьесе следует разъяснение, что вернувший в Батум Сталин «безмерно утомлён». Он «кладёт голову на край кушетки и замолкает».
«НАТАША. Сосо, ты что? Очнись...
СТАЛИН. Не могу... я последние четверо суток не спал ни одной минуты... Думал, поймать могут... а это было бы непереносимо... на самом конце...
ПОРФИРИЙ. Так ты иди ложись, ложись скорей!
СТАЛИН. Ни за что! Хоть убей, не пойду от огня... пусть тысяча жандармов придёт, не встану... я здесь посижу... (Засыпает.)»
Итак, перед нами сон Сталина! СОН! Как тут не вспомнить рекомендации вождя десятилетней давности — относительно снов в булгаковском «Беге»:
«...я не имел бы ничего против постановки "Бега", если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины Гражданской войны в СССР».
Строптивый драматург, как мы помним, к советам вождя не послушался. В ту пору никакие «социальные пружины» его не интересовали. Правда, через несколько лет (в середине 30-х) один сон он всё-таки «прибавил», создавая пьесу «Сон инженера Рейна» (или «Сон инженера Матвеева»). И вот теперь, когда наконец-то настало время и для «социальных пружин», Булгаков ввёл в свою пьесу второй из рекомендованных Сталиным снов. Но спящим-то на этот раз оказывается сам вождь!
Спящий Сталин... Удивительный финал! Выходило, что вождь, постоянно призывавший страну к бдительности (враг ведь не дремлет!), сам способен безмятежно спать! Как это следовало понимать?
Не подсказывал ли Булгаков подобным «сонным» окончанием своей пьесы, что так называемый героический период в жизни вождя завершился ещё в начале века?
Да и было ли хоть что-нибудь героического в том периоде? Ведь по булгаковскому Батуму ходит молодой человек, ничем особо не примечательный. Он похож на многих молодых людей, своих сверстников. В том числе и на молодого... Михаила Булгакова.
Да, да! В «Батуме» много автобиографичного!
Поначалу это может показаться невероятным! В самом деле, что может быть общего между великим вождём всех времён и народов и писателем, у которого не печатали ни одной написанной им строчки?! Вроде бы ничего. Но если взять себе в помощники приём «булгакочувствования» и внимательно вчитаться в пьесу, то тут-то и откроется «секрет» пьесы. И окажется, что молодой Сталин...
Да, молодой Сталин учился в духовной семинарии, а юный Булгаков вырос в семье преподавателя духовной академии.
19-летнего Сталина изгнали из семинарии, и Булгакова примерно в том же возрасте чуть было не исключили из университета.
Выбирая свой жизненный путь, Сталин решительно порвал с религиозной карьерой, став профессиональным революционером. И Булгаков тоже не пошёл по стопам предков-священнослужителей, посвятив себя профессии писателя.
Сталин баламутил батумских рабочих, подбивая их на стачки и выводя на демонстрации. А Булгаков уже в своей фамилии носил ёрничество и баламутство и демонстративно сочинял произведения, вносившие смуту в сознание советских людей.
Революционер Сталин подвергался преследованиям властей за свою антиправительственную деятельность. И писателя Булгакова за его антисоветское творчество тоже подвергали гонениям.
В критический момент жизни, совершив побег из сибирской ссылки, Сталин прибывал в Батум. И Булгаков в непростой период своей жизни, сбежав из Владикавказа, тоже оказывался в том же городе.
Вот сколько набирается совпадений! Они-то и дают основания предположить, что образ молодого Сталина (в отсутствие достоверных биографических данных) Булгаков вполне мог «срисовывать» с самого себя в том же молодом возрасте.
И название пьесы приводит к тому же выводу! «БАТУМ»... Ведь это же... По краям — инициалы автора пьесы (Б.М.), а в середине — надсадный крик (ату!), которым на Руси издавна гнали преследуемых. В этом слове — в зашифрованном виде — вся булгаковская судьба!
Обращает на себя внимание ещё одна удивительная вещь: в словах и поступках молодого большевика нет ничего большевистского! Сталин распространяет листовки, участвует в демонстрации, даже произносит краткую речь, выглянув из тюремного окна... Но ведь так мог себя вести и меньшевик, и эсер, и анархист! Если заменить фамилию главного героя любой другой, самой обыкновенной (Иванов, Петров или Сидоров), что останется? Одни бытовые подробности!
Похождения недоучившегося семинариста, посланного в Батум подстрекать рабочих на антиправительственные выступления, могли заинтересовать зрителя лишь в том случае, если в них заложены стремительно развивающееся действие, напряжённая интрига, занимательные повороты сюжета и неожиданный финал. Но всего этого в булгаковской пьесе нет. Как тут не вспомнить слова Луначарского о «Белой гвардии», который писал, что булгаковскую пьесу составляют...
«...необыкновенно заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины...»
Если бы Луначарский (скончавшийся в 1933-м) мог прочесть «Батум», он наверняка повторил бы то же самое!
А вот какую реплику Булгаков вложил в уста одного из персонажей пьесы (не важно, что персонаж этот «отрицательный»):
«ГУБЕРНАТОР. Прямо на карту не могу смотреть... Как увижу "Батум", так и хочется, простите за выражение, плюнуть».
И это говорилось о городе, который считался революционной колыбелью вождя!
Но вернёмся к финальному сну!
Итак, сбежав из сибирской ссылки, Сталин прибывает в Батум. Прибывает, чтобы тотчас заснуть. Это «засыпание» главного героя под занавес пьесы можно понять и так: всё, что произойдёт со Сталиным (и со страной) в дальнейшем (после «героического» батумского периода), — это уже сон, тревожный, кровавый, а потому невероятно страшный! Мысль по тем годам невероятно смелая!
Написав «Батум», Булгаков как бы завершал свою сталиниану. В ней — весь жизненный путь генсека. В самом деле, «Батум» — это юность вождя. Хлудов из «Бега» — это Сталин в разгар Гражданской войны. Аллилуя из «Зойкиной квартиры» — это Сталин в период НЭПа. «Полоумный Журден» — это Сталин в конце 20-х годов. Бунша из «Сна инженера Рейна» — это великий вождь в середине 30-х.
«Батум» (по своему содержанию) эту сталинисту начинает, а по времени написания завершает.
Булгаков превзошёл самого себя, создав иносказательный шедевр. Из тончайших и невероятно колких намёков он соткал большевистскому «королю» внешне безукоризненный верноподданнический наряд.
24 июля Елена Сергеевна записала:
«Пьеса закончена! Это была проделана Мишей совершенно невероятная работа... Прямо непонятно, как сил хватило у него. Вечером приехал Калишьян, и Миша передал ему три готовых экземпляра».
Через три дня в помещении Художественного театра проходило заседание Свердловского райкома партии. Булгакову предложили прочесть пьесу членам райкома. За драматургом прислали машину. Перед самым выездом вновь разразилась гроза. Елена Сергеевна впоследствии вспоминала:
«Когда подъехали к театру — висела афиша о читке "Батума", написанная акварелью, — вся в дождевых каплях.
— Отдайте её мне! — сказал Миша Калишьяну.
— Да что Вы, зачем она Вам? Знаете, какие у Вас будут афиши? Совсем другие!
— Других я не увижу».
Партаппаратчики встретили пьесу хорошо, если не сказать превосходно. Впрочем, иного и ожидать было нельзя — произведение-то о самом Сталине! Елена Сергеевна отметила:
«Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом высказыванья. Все очень хорошо. Кальшьян в последней речи сказал, что Театр должен её поставить к 21 декабря».
1 августа своё отношение к «Батуму» высказали и в Комитете по делам искусств:
«Звонил Калишьян, что пьеса Комитету в окончательной редакции — очень понравилась и что они послали её наверх».
Ознакомился с «Батумом» и вернувшийся из очередной поездки за рубеж В.И. Немирович-Данченко. Елена Сергеевна записала:
«Ольга мне сказала мнение Немировича о пьесе: обаятельная, умная пьеса. Виртуозное знание сцены. С предельным обаянием сделан герой. Потрясающий драматург».
Немирович-Данченко принялся наводить справки о том, как принят «Батум» «наверху». Ему ответили, что никаких сведений о пьесе пока не поступало.
Дневниковая запись от 3 августа:
«Звонил инспектор по репертуару некий Лобачёв — нельзя ли прочитать пьесу о Сталине, периферийные театры хотят её ставить к 21 декабря».
7 августа позвонил режиссёр Судаков (перешедший работать в Малый театр):
«Звонок Судакова — страшный вой. Как получить пьесу, чтобы дублировать её. МХАТ не смеет только себе забирать! Вся страна должна играть! И всё в таком роде. А под всем этим — готов себе локоть укусить, что упустил пьесу тогда весной...»
Тем временем во МХАТе решили «для сбора и изучения архивных документов» послать в Грузию специальную творческую бригаду. Возглавить её поручили Михаилу Булгакову.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |