Последняя пьеса

Фраза из дневника Елены Сергеевны от 16 января 1939 года:

«...после отдыха, вечером, Миша взялся, после долгого перерыва, за пьесу о Сталине».

Работал Булгаков неторопливо. Во-первых, не хватало материалов. А во-вторых, хотелось напоследок создать драматургический шедевр. Елена Сергеевна отмечала:

«И вчера и сегодня вечерами Миша пишет пьесу, выдумывает при этом и для будущих картин положения, образы, изучает материалы. Бог даст, удача будет!»

Не будем забывать, что произведение, которое сочинял Булгаков, было не просто посвящено вождю. Оно писалось к 60-летию Сталина. О торжествах всесоюзного масштаба, приуроченных к 21 декабря 1939 года, все вокруг говорили с придыханием и восторгом. Вот почему всё, что создавалось к этому юбилею, становилось тем самым «яичком», которым так дорожат, если оно поспело ко Христову дню.

Прекрасно понимая, что своей пьесой он просто «обречён» попасть в «десятку», Михаил Афанасьевич решил на этот раз использовать ситуацию с максимальной для себя пользой. Дело в том, что квартира, где он жил и которая поначалу так радовала всех, давно уже стала раздражать. К ней относились как к тесному неуютному временному пристанищу.

А тут ещё стали распространяться невероятные «квартирные» истории, связанные с именем вождя. Об одной из них даже Л. Фейхтвангер написал в своей книге о Москве 1937 года — в главе, посвящённой Сталину:

«О нём рассказывают сотни анекдотов, рисующих, как близко он принимает к сердцу судьбу каждого отдельного человека, — например... как он буквально насильно заставил одного чересчур скромного писателя, не заботящегося о себе, переехать в приличную, просторную квартиру».

Булгаков не относил себя к разряду «не заботящихся о себе» и потому без всяких стеснений выставил условие:

«Миша сказал — "капельдинером в Большом буду, на улице с дощечкой буду стоять, а пьесу в МХАТ не дам, пока они не привезут мне ключ от квартиры"».

В другой раз он выразился ещё резче:

«— Я не только что МХАТу, я дьяволу готов продаться за квартиру».

МХАТ квартиру обещал. Четырёхкомнатную. Но Булгаков этим посулам не верил.

1 февраля все центральные газеты сообщили о награждении писателей орденами. Елена Сергеевна записала в дневник:

«Награждены, за малым исключением, все сколько-нибудь известные».

Даже 26-летний поэт Сергей Михалков (он жил как раз над Булгаковыми — этажом выше), едва начинавший свой творческий путь, и тот получил орден! Илья Сельвинский, который всюду, где только можно, заявлял о том, что его притесняют, не печатают, не берут пьес и так далее, тоже стал орденоносцем.

А Булгаков попал в категорию «за малым исключением», то есть оказался в числе тех, кого награждение не касалось. Это его не удивило: он ведь не сидел в президиумах писательских «совещаний», не лез на трибуны, чтобы славить вождей или требовать расстрела для «врагов народа». И всё-таки... В глубинах его души наверняка поселилась ещё одна горькая обида...

Об этом очередном «щелчке» по писательскому самолюбию супруги Булгаковы, видимо, и говорили в конце февраля, что тотчас отразилось на самочувствии:

«Сегодня днём больна вдребезги из-за вчерашней бессонной ночи...

У Миши — сильные головные боли. Серёжа прогревал ему синей лампой голову».

И вдруг неожиданный вызов в Комитет по делам искусств. От Булгакова потребовали объяснений по поводу «Дней Турбиных», поставленных в Лондоне. Елена Сергеевна записала:

«Что такое? Что за акция?.. С этим — продолжение тяжёлых разговоров о нестерпимом Мишином положении, о том, что делать?»

Служба в Большом театре тоже удовлетворения не приносила. А уж мелкие «уколы», «щипки» выносить было и вовсе унизительно. Настроение становилось ещё мрачнее. И...

Пьеса о Сталине была решительно отложена в сторону. Булгаков вновь обратился к своему «последнему» роману. Запись от 28 февраля:

«Миша сидит вечером над романом ("Мастер и Маргарита"), раздумывает».

На следующий день — то же самое:

«Вечером Миша — над романом».

2 марта:

«Вечером — Миша — роман».

А 7 марта Булгаковых на улице догнал драматург Константин Тренёв. Он жил в одном доме с Булгаковыми, был автором широко известной в ту пору пьесы «Любовь Яровая» и занимал, как мы помним, ответственный пост в Союзе писателей. Завязавшийся на ходу разговор Елена Сергеевна, вернувшись домой, занесла в дневник. Первым заговорил Тренёв:

«...спросил, что делает Миша с пьесою своею? — Ничего. У него никакой веры в то, что его пьеса может пойти.

— Напрасно, напрасно. Сейчас такое время... Хотят проявить смелость... У меня был разговор о вас и в ЦК, и в Комитете... Надо нам непременно повидаться... Приходите к нам на этих днях...

Миша сказал мне: "Я же ещё пойду кланяться?! Ни за что"».

Как явное продолжение того уличного разговора в квартире Булгаковых появился гость. 10 марта Елена Сергеевна записала:

«...часов в десять вечера... пришёл Гриша Конский (после телефонного звонка). Просьба прочитать роман. Миша говорит — я вам лучше картину из "Дон-Кихота" прочту. Прочитал, тот слушал, хвалил. Но ясно было, что не "Дон-Кихот" его интересовал. И, уходя, опять начал выпрашивать роман хоть на одну ночь. Миша не дал».

На следующий день Булгаков отправил письмо Вересаеву. В дневнике Елены Сергеевны оно прокомментировано так:

«...в нём текст соглашения между ними обоими по поводу пьесы "Пушкин".

Да, повинен Викентий Викентьевич в гибели пьесы — своими широкими разговорами с пушкинистами об ошибках... своими склоками с Мишей».