...Нельзя бросать Родину «на милость победителя», нельзя по своему произволу определять ее пути — когда бы то ни было: ни в те страшные годы начала века минувшего, ни в Любые трагические времена, каких было немало в XX веке. Нельзя навязывать Родине свою волю, внушать ей все новые и новые «сны»!
М. Булгаков
Прежде всего БЕГ (мы имеем в виду не название пьесы, а состояние человека) — это ненормальное состояние. Тот бег, о котором поведает пьеса Булгакова, — это саморазрушение человека и того народа, к которому он принадлежал (но уже — не принадлежит!), разрушение Родины, бегство от ее забот и проблем. И это — непростительно.
А причина бега — преступная трагедия гражданской войны. Она перепахала Россию, провела насильственную межу между людьми одного народа. Более того — люди вне Родины, даже если они приняли сторону «белых», — тоже все более и более отчуждаются друг от друга. Проследим их судьбы и увидим: на одном из крайних «полюсов» — приспособленец, эгоист, ловкий делец Корзухин, для которого все «свои» стали чужими — начиная с брошенной им в суматохе бега жены — Серафимы Корзухиной. А на другом полюсе — полюсе отчуждения, одиночества, раскаяния, чувства своей непоправимой вины перед брошенной Россией — генерал Хлудов. Казалось раньше: он не щадил в боях ни себя, ни других, был решителен духом, даже доходя до крайностей в своей воле отстаивать старую Россию. Но ведь — не отстоял! Выходит снова «бег» не в ту сторону! И беспощадная решительность и жестокость его выглядят теперь как его вина, которую он — в душе своей — себе не прощает. Он, как мы помним, велел повесить постового Крапилина, который набрался смелости сказать ему правду (хотя смелости этой ненадолго хватило и самому Крапилину). А ведь во многом и главном тот прав: даже Хлудов видит и соглашается с его «здравыми мыслями» насчет войны. Но, увы, Крапилину не хватило правды до конца. Он способен только на выброс чувства отчаяния и горечи. И он тоже не видит выхода из «бега». Все они, так или иначе «проваливаются во тьму», для всех характерно одно состояние — все более мнимое и противоестественное — «кутерьма», как сказано в одной из ремарок...
Так что ясно, почему подзаголовок у пьесы — «восемь снов». Вся их жизнь — это путаница смыслов и просто ложь, это отчаянные и авантюрные броски в поисках не выхода даже, а защиты от стихии обстоятельств, в которую они попали. Вот почему все это — сны, миражи, выбросы случайных слов и поступков, сумбур и смятение. Истина им не дана, точнее, их истина — отчаяние. Трудно проснуться к реальной жизни, ибо они отравлены противоестественной войной.
Ни у кого из персонажей пьесы не достало сил найти или защитить путь к подлинной жизни — их метет ветром «бега», перед которым они беспомощны. Отсюда двуличность одних и трагическое жертвенное бессилие других. Вот пример: Люська, «походная жена» генерала Чарноты, выкрикивает в истерике: «Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы!». И с каждым «сном» все более нарастает охватившее их всех отчаяние. В чужой стране, в чужом доме они неспособны ужиться (а ведь по большой части они неплохие сами по себе люди). Открыто подл среди всех, как сказано, один Корзухин, отказывающийся от своего национального «лица», а все остальные: Голубков, Чарнота, Крапилин, Хлудов, да и Люська, — бьются в отчаянии, готовы на любые жертвы, чтобы выйти из этого противоестественного состояния «бега».
Но чем более вчитываешься в пьесу, тем более ясным становится, что они были обречены с самого начала: уже тем, что Родину нельзя бросать ни при каких обстоятельствах! Всякое тщеславие, сословное самолюбие тут должно оставить. И повторим: жизнь человеческая, жизнь народная — просто несовместимы с гражданской войной. Самое большое преступление совершили те, кто ее развязал. Не потому ли пьеса эта — при все том, что вынужденные эмигранты показаны почти сплошь в сумрачном свете, что существование их — это не жизнь, а «сонный бред», — при всем этом пьеса так и не была разрешена при жизни Булгакова к постановке. Верховный советский правитель как раз и требовал, чтобы были показаны «внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР». Но ведь пьеса — не о «пружинах войны», а о преступности этой войны, какими бы ни были «пружины» конфликта. Это пьеса о недопустимости гражданской войны — ибо это ведет к разрушению судеб человека и народа в России.
Таковы настроения и движущие события пьесы. Вспомним снова генерала Хлудова. Именно он, самый решительный в боях, готовый идти на любые жертвы в сражении с «красными», он кается перед тенью повешенного по его приказу Крапилина и в состоянии бессилия и отчаяния кончает с собой. Вспомним его реплики в финальных сценах: «Все вы ненормальные» — это о тех, кто шел с ним одним путем, кто путался в тех же «снах», что и он. Что же им остается? — «каждый сам по себе, врассыпную. И кончено». И вообще: «Тараканьи бега! Позорище русское!». Уверившись в этом позорном и бессильном плутании в «снах» — Хлудов казнит уже себя самого...
Нельзя бросать Родину «на милость победителя», нельзя по своему произволу определять ее пути — когда бы то ни было: ни в те страшные годы начала века минувшего, ни в любые трагические времена, каких было немало в XX веке. Нельзя навязывать Родине свою волю, внушать ей все новые и новые «сны»! Вот о чем эта булгаковская пьеса.
Так Булгаков и сегодня, в наше непростое время — с нами, вступает в диалог, помогает избавиться от сумрака или фантасмагории любых новых «снов»... Булгаков, как сказано, не приемлет любую «гражданскую войну». Стоит, к слову, вспомнить, что создается «Бег» в начале новой «гражданской войны» — так называемой «коллективизации».
И то, что Булгаков так долго — целых десять лет! — работал над пьесой, свидетельствует: он с болью и отчаянием наблюдал то, что проделывали с его Родиной инициаторы то одной, то другой «гражданской войны», ее возбудители и, увы, «победители»...
...Завершая краткий разговор о «Беге», нельзя не поразиться: Булгаков, никогда не бывший за границей, потрясает нас знанием и переживанием эмигрантского «братства»: характеров, обстоятельств, судеб.
И еще одно наблюдение: за все, что произошло, персонажи пьесы отвечают сами. Бесов в «беге» — нет. И в то же время, к несчастью, сам человек — не управляет! Чтобы управлять, нужно усвоить многие и многие уроки жизни. Иначе бег будет бесконечным и безостановочным, то — в одну, то — в другую сторону. В сущности, как мы видим, перечитывая Булгакова, эта проблема — умение человека управлять собою, видеть истину в самых сложных обстоятельствах, — и есть главная проблема всего творчества Михаила Афанасьевича Булгакова.
И тут нельзя не обратиться снова к известной сталинской оценке «Бега» в письме к писателю В.Н. Билль-Белоцерковскому (1929 год).
Выраженное в этом письме мнение Сталина было решающим в театральной судьбе пьесы, которая так и не увидела сцены при жизни Михаила Булгакова.
Вот что мы узнаем из этого письма: ««Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело».
Впрочем, — тут следует характерное суждение вождя, — я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою «честность»), что большевики, изгоняя вон этих «честных» сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».
Иначе говоря, Сталин хотел бы увидеть в пьесе оправдание гражданской войны и поддержку новых правительств России, для которых именно кровавая война стала путем к безграничной власти на десятилетия. И не только путем, но — как показала реальная история — и способом укреплять и удерживать эту власть, заменив одну эксплуатацию другой, куда более жестокой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |