Трусость — «самый страшный порок»

А что Пилат? Да, конечно, он потрясен признанием Иешуа. Но им самим овладевает страх. Традиционный страх перед властью.

Тот духовный путь, на который, как нам казалось, вступил Пилат, оказался куда труднее, чем он надеялся. Им овладел страх! Но во всех последующих главах, где речь идет о событиях в Ершалаиме (и до конца всего романа) Пилат будет раскаиваться в этой духовной измене ИСТИНЕ! Будет изживать в себе страх. Но как труден и бесконечен этот путь!

Вспомним, что начальник тайной службы Афраний, докладывая ему о предсмертных минутах жизни Га-Ноцри, там — на кресте Голгофы, сказал, что последними словами Иешуа были слова: «...в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Оставшись наедине со своими мыслями Пилат эти слова Га-Ноцри самоосудительно исправляет: «Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок». Он не прощает себе этой своей трусости. «...Прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями».

Пилат совершает двойную ошибку: он не только вынужден был согласиться с казнью Иешуа, но и устроил — из жажды мщения — убийство Иуды. И поэтому его путь оказался таким бесконечным и мучительным. И — вряд ли он был успешно завершен известной репликой мастера... Это лишь иллюзия освобождения. Недаром символом ее становится лунный свет (еще один «световой ключ» к роману).

Эти нравственные муки Пилат испытывает не просто до конца земной жизни. То, что он понял, — простирается во всечеловеческую, едва ли не космическую бесконечность. Сколько тысяч лун путешествует он вместе со своей собакой Банга рядом с Иешуа!.. Этот путь бесконечен. Но он оставляет надежду: и на его, Пилата, и на всечеловеческое, наше в том числе, спасение. В сущности, в этом главный смысл великого БУЛГАКОВСКОГО РОМАНА!

В то же время Иешуа Га-Ноцри — не канонический святой. Но — воплощение бессмертных всечеловеческих духовных ценностей. И в этом отношении его облик, его подвижничество, его путь к Истине — священны! И это нужно сказать в полемике с тем, что в те годы, когда создавался роман М. Булгакова, твердили самоуверенные атеисты. Нет, образ Иешуа рожден именно потому, что в эпоху «торжеств» этих атеистов, необходимо было возбудить в современниках, в каждом — сопротивление духовному безволию, открыть в человеке невостребованные силы личного противостояния злу (да, бесспорно ориентируясь при этом на Вечный Образ! Тут, разумеется, нет сомнений). Но, повторяем, «святость» — это не канон, не директива, не догма. Это способность человека XX столетия (а в наши дни мы можем сказать — XXI века) открыть в себе, задерганном противоречиями времени, иного, Истинного СЕБЯ!

И еще добавим, что для Иешуа Га-Ноцри нет социального неравенства, нет «иерархии». Все люди для него глубоко интересны (но — по-разному). Все люди — необходимы. Нет «забракованных», «отчисленных» из человечества («злых людей нет на свете»! — помните?). Он вбирает в свою душу людей на самых разных «ступеньках» общей жизни: будь это Левий Матвей, Иуда, Крысобой, Понтий Пилат, и так далее.

Но нельзя забывать его предостережение: необходима всечеловеческая ИСТИНА, которую открывает каждый человек великими и непреходящими усилиями духа. А вот многолюдная — и безликая — толпа кричит: «Распни, распни его!»...

...Что еще происходило в древнем Ершалаиме?

О, было еще немало событий, проявилось немало характеров! И это уводит вглубь и вширь происходящего в человеческих душах.

Но вот почему в «древних» главах нет бесов?

Пожалуй, главным объяснением здесь является то, что множество участников сложной и напряженной, в чем-то кровавой интриги, в сущности пока не преследуют собственно эгоистических, корыстных целей в буквальном смысле слова. Одиночество здесь есть. Но это — не одиночество эгоизма. Нет корысти ни у Левия Матвея, бросившего на дорогу деньги (а он сборщик податей), ставшего учеником Иешуа (хотя и не самым понятливым). Нет эгоизма у Понтия Пилата, — он, пусть и чувствуя всю противоречивость происходящего, выполняет свой служебный долг. Как, кстати, выполняет его и Афраний, начальник тайной службы у прокуратора, и, по-своему, завербованная им Низа...

Пилат же, как мы знаем, даже по-своему мстит за Иешуа, то есть ведом чувством справедливости. Но — подумаем внимательнее! — даже Иуда «предает» Иешуа не ради тридцати сребреников (эта мзда ему навязана синедрионом), а потому, что взгляды Иешуа резко противоречат общепринятому на уровне ершалаимской аудитории. Иуда подчиняется этому в общем-то вполне искренне. И Низу он любит тоже вполне искренне. Имя ее — последнее слово, которое произносит Иуда, когда его убивают в устроенной засаде люди Афрания, начальника тайной службы. Этот эпизод производит сильное впечатление.

И вспомним снова: Пилат — при всей его гемикрании — не бросает все «к черту» (как Берлиоз в первой главе). Эту свою боль он целиком принимает на себя. Тем более, что до встречи с Иешуа он вполне «на уровне» этикета — веры, порядка, где сатаны просто не может быть. А после встречи с Иешуа ему уже не страшна и над ним не властна бездуховность. Ему открылся хотя и трудный, но личный путь к истине.

Что же касается других персонажей древних глав — и названных, и неназванных (и даже председателя синедриона Каифы, осудившего Иешуа), то они все, в общем, цельны. И поэтому свободны от столкновения с самими собой на «шкурном» уровне. Поэтому они тоже не знают о «сатане».

Хотя нельзя не сказать, что Иуда — образ трагический, ибо он существует между «верой» и «истиной». Более того — отвернулся от истины. И гибель его — не просто наказание за предательство. Это трагическое предостережение.

Сравните с этими судьбами поведение людей в современных главах: они вступают в общение с бесами, преследуя свои эгоистические, корыстные цели. Все, даже Маргарита и мастер. Увы, увы... И в этом отношении самые «нехорошие» люди из древнего Ершалаима куда более подчинены «вере», т. е. «директивам» правопорядка, служат «храму веры», чем булгаковские современники, которые уже во всем разочаровались и защищаются, служа только своим эгоистическим интересам. И поэтому-то все они, как мы увидим дальше, — одиноки и несчастны. У них нет «веры», то есть опоры на общепринятый порядок. Но нет и осознания того, что подлинной опорой человека во всех превратностях жизни становится выстраданная ИСТИНА, то есть то, что великий Пушкин назвал «самостояньем человека». Нет глубокого чувства, что человек сам — каждый человек! — отвечает за свою жизнь в преодолении ЗЛА, препятствуя калеченью людьми друг друга.

...И все же, как можно заметить, некая «тень» возникает в окружении Пилата. Он-то, как мы помним, острее всего чувствует противоречия этой жизни, оттого и голова у него болит!

Да, действительно — «рухнет храм веры и воздвигнется храм истины»! Но когда же мы — все, каждый! — поймем это!? Вот вопрос — один из самых современных! Мы готовы жаловаться на власть, на порядок (точнее, — беспорядок, разруху жизни). Мы всегда виним других. В достижении своих целей мы исходим только из своих интересов, своих вожделений, вседозволенно обращенных к достижению только личных благ. Удовлетворению эгоистического, потребительского смысла жизни.

Персонажи «современных» глав романа — каждый из них! — двулик или многолик, расщеплен и «диалогичен». ДЬЯВОЛОГИЧЕН! Они просто навязываются на контакты с сатаной, взывают к нему каждым актом своего поведения, ищут встречи с ним, заклинают его о помощи и т. п. и т. д.

Снова подумаем: почему бесстрашен Иешуа? Ведь в нем самом, как мы видим, нет ничего мистического, сверхъестественного, «не от мира сего». Он как раз наиболее сосредоточил этот мир в себе, вобрал в себя, может быть даже отождествил себя с этим миром. «Мир таков, каков человек»! Но и человек таков, каков мир в его вечной истине. И поэтому «материальная» явленность Иешуа есть лишь оболочка непреходящей духовной истины. Поэтому для него именно истина о мире, как мы видим, есть высшая ценность. И она открыта тому, кто свободен от насилия телесной оболочки, от страха за нее.

Несовместимы ИСТИНА и СТРАХ, ибо страх, трусость, выгода, власть и т. п. — все это насилие, которое мешает видеть ИСТИНУ. Это — «футляр», в который заключен человек, это преграда, отделяющая его от мира.

А ведь Иешуа (вспомним!) странник, всем образом жизни вбирающий мир в себя. «У меня нет постоянного жилища, — застенчиво ответил арестант, — я путешествую из города в город», — отвечает он Пилату во время первого допроса. Возьмем Пилата, — он ведь тоже в бесконечном пути по лунной дороге — в поисках ИСТИНЫ.

В этом странничестве выражается идея всемирности, всеохватности бытия. Добавим еще, что для русского писателя Михаила Булгакова это духовное странничество сродни самой природе русской жизни — вбиранию в свою душу неохватных просторов нашей Родины и всеобъемлющей души народа. И движет странником Иешуа чувство всезахватывающей, всеобъемлющей правды. Правда, истина — не «локальны». Они не порождены замкнутым местом и не заключены в нем как в клетке. Они возникают из всей необъятности Родины, Мира, Вселенной.