И в последовавшим вскоре разговоре Берлиоза с Иваном Бездомным главбеса Воланда вызывает (творит!) не столько ТЕМА, сколько ПРИЧИНА ведущегося ими разговора об антирелигиозной поэме, сочиненной Бездомным ПО ЗАКАЗУ Берлиоза (он ведь не только председатель МАССОЛИТА, но еще и редактора журнала, где эта поэма должна быть напечатана).
Причина в том, что Берлиоз по службе обязан отрицать существование Христа. В то время как исполнитель его заказа Иван Бездомный допустил с директивной точки зрения грубую ошибку: «Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж». Вот Берлиоз и читает поэту лекцию-нотацию, смысл которой — рационалистическими, идеологическими аргументами доказать обратное. И только этими аргументами! А продиктованы они Берлиозу все теми же эгоистическими служебными побуждениями. Он вынужден сам и принуждает Бездомного к тому, что в те годы как раз и называли выполнением «СОЦИАЛЬНОГО ЗАКАЗА».
А вот что он думает на самом деле, как он интуитивно, духовно, лично переживает эту проблему? И он, и Иван Бездомный? Очень похоже, что здесь происходит раздвоение: личное отношение — это одно, а служебная обязанность это — совсем другое.
Как мечется их мысль, в каком напряжении находятся их чувства! Именно из этого смятения и возникает перед ними некто, становящийся в ходе мучительной процедуры «сотворения» (ими сотворенный!), то иностранцем, то профессором черной магии, то, наконец, шпионом... Как двулики их мысли и чувства! И потому они так переменчивы, лишены опоры, что во глубине души оба литератора (особенно не столь крепко захваченный идеологической уздой Иван Бездомный) все же не верят в свою приспособленческую безбожную «идею». Примеров и подтверждений тому — сколько угодно. Скажем больше: весь спор, породивший Воланда, ведется, в сущности, в их душе, в их сознании.
Словом, в возникновении Воланда (как и всех других бесов), нет особой проблемы. Как «короля играет свита» так и «обесовление» сюжета в романе «сыграно» вначале его персонажами, а затем и многими читателями, вычитавшими в романе то, что им более всего близко. Роман и его персонажи зависят от способа восприятия. Мы видим то, что хотим видеть. В эстетике постмодернизма это называется «артефакт». «Вижу то, что хочу». Так что имя главного «беса» в романе — АРТЕФАКТ. И этот бес сидит в каждом из нас, читателей. Испугался Берлиоз на первой странице «сердца, упавшего вниз» и «вернувшегося с иголкой». От страха бросил «все к черту» — вот тебе и черт тут как тут. Есть такое выражение: «Черт попутал». Здесь же все наоборот: персонажи романа в современных главах путанием и плутанием своих душ творят бесов.
Это наш «низ» создает, творит бесов.
Наш «верх», наш ДУХ бесов изгоняет. Бесы духовной истине беспрекословно подчиняются. Но для этого именно ДУХ и нужен, а не приспособленческое корыстолюбие (что мы видим на каждой современной странице).
Давайте проследим за основными циклами общения москвичей с бесами. Начиная с Воланда. Его появление вызвано напористым атеистическим внушением Берлиоза. «И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек». Длинной предшествующей лекцией Берлиоз, в сущности, утверждает, что любого бога можно «слепить», выдумать. Навязать людям. Но ведь так, вдумаемся, он «лепит» образ антибога, т. е. дьявола. Тут-то Дьявол и появляется...
Причем этот дьявол — как и само собой понятно! — таков, каковы творящие, «лепящие» его идеологические «функционеры» вроде Берлиоза и ему подобных.
Так что ничего удивительного нет в его — дьявола — многоликости и безликости. Вот дальше в романе следует прелюбопытнейшее описание внешности Воланда. И описание это дано самыми «разными учреждениями». Воланд в этих описаниях и вселик и безлик — каковы сами эти «учреждения».
Читаем: «Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй — что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было. Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится».
И далее дается описание «этого человека» в восприятии Берлиоза и Бездомного. Но и это восприятие — тоже все время меняется.
Читаем: «Немец», — подумал Берлиоз».
«Англичанин, — подумал Бездомный, — ишь, и не жарко ему в перчатках». И т.д. и т. п.
Но понятно, что первый создатель Воланда — это Берлиоз. Он его «вылепил» в своем атеистическом рвении. И он, и Бездомный все время лепят Воланда по своему образу и подобию. И не удивительно, что этому ИХ «атеизму» внезапный собеседник очень рад.
И все же при кажущемся единомыслии Берлиоза и Бездомного, — Воланд «свой» у каждого из них. И разговор их, если вдуматься, оставляет странное впечатление: очень похоже, что у каждого из них (я имею в виду Берлиоза и Бездомного) идет свой внутренний диалог. А Воланд — подставная фигура, своего рода «овеществленный» внутренний оппонент, который им не дает покоя (ибо они не могут не чувствовать постоянного противоречия между тем, что они «по службе» обязаны говорить и навязывать и себе, и другим, и тем, что во глубине их сознания, их души тревожит и ищет ответа).
Вот, например, реплика «неизвестного» (он еще им не представился и его имя пока не прозвучало): «Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» Как вы думаете, — кто задает этот вопрос? Да — в сущности! — Бездомный! И задает его себе самому (ибо в превращениях его судьбы, творимой превращениями самого времени, этот вопрос нельзя было не задавать). Это — вообще самый насущный вопрос для человека в России, переживавшей в те годы (а может, и в наши?!) небывалые перемены и превращения. И какой же ответ т о время диктовало нашему соотечественнику? Вот он: «Сам человек и управляет, — поспешил сердито (сердито, потому что этот вопрос давно и больно его мучает. — В.А.) ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос». А почему этот вопрос «неясный» для Бездомного (да и очень многих его соотечественников в ту пору)? Да потому что живущий под гнетом постоянных внушений о том, что «мы наш, мы новый мир построим. / Кто был ничем, тот станет всем» — реальный, живой Бездомный и его современники все более чувствовали себя марионетками в руках «сильных мира сего».
И это сомнение он слышит в ответной реплике «неизвестного»: «Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И. в самом деле, — тут неизвестный повернулся к Берлиозу, — вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими, и собой, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе саркома легкого (...) И вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует...». Прервем цитату, потому что главное — ГЛАВНОЕ! — сказано: тот, для кого собственное шкурное благополучие превыше всего, не может управлять не только «жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле», но даже одним днем и одним часов своей жизни.
Скажите, читатель, а разве не в этом состоянии оказываются и Берлиоз, и Бездомный, да и все, в сущности, персонажи московских глав, которые вступают в контакт с Воландом?
И в то же время — вдумаемся в главный подтекст романа Булгакова (ведь суть происходящего в нем как раз и есть поиски ответа на этот вопрос: «Кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?». Этот вопрос был главным и для самого Булгакова, чья судьба — и личная, и творческая — стала выстраданным и убежденным его ответом на этот вопрос. И ответ этот — тот самый, который дает Иван Бездомный: «Сам человек и управляет»).
...И еще одно впечатление оставляет этот эпизод внутреннего диалога в первой главе: скажите, а вам, читатель, не кажется, что по существу здесь прозвучал тот ответ, который в свое время и в еще более переломных обстоятельствах дает Иешуа Га-Ноцри?
...Но — вернемся к первой встрече двух москвичей с «незнакомцем». Встрече для них все более нежеланной. Весь этот разговор, накаливший — и все более омрачающий — души Берлиоза и Бездомного, вызывает у них желание сопротивляться, можно сказать, запретным чувствам и мыслям. Таких номенклатурных людей нельзя тревожить диалогами-«пытками» о смысле жизни. Для них этот вопрос решен раз и навсегда! (То есть — точнее — до очередного указания и директивы).
И вообще «свой», то есть «идейно близкий» человек такой разговор заводить не будет!
Вот тогда Берлиоз и Бездомный находят характерное и распространенное в те годы решение проблемы. Снова цитируем: «Вот что, Миша, — зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, — это никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам. Спрашивай у него документы, а то уйдет...
— Ты думаешь? — встревожено шепнул Берлиоз, а сам подумал: «А ведь он прав!» Конечно, шпион! Почему? Попробуем встать на место Бездомного и Берлиоза. Во-первых, знает о жизни все главное, но — знать это идеологически недопустимо. Притворяется иностранцем, а безупречно говорит по-русски.
Словом, Воланд открыл (проговорился!) идеологические тайны, то, что знать рядовым, а тем более идейно выдержанным гражданам — НЕ ПОЛОЖЕНО!
Незнакомец выдает важнейшие идеологические секреты и тем самым подрывает основополагающие установки... Конечно, шпион!
Такой наш ответ на «шпионский» вопрос может прозвучать парадоксально. Ну, что ж, пусть это будет еще одной гипотезой, предположением, которое поможет лучше и глубже понять роман и время, в нем отраженное, суть происходившего в те годы в душах и умах людей. Напомним, что роман создавался почти полтора десятилетия, особенно же — во второй половине 30-х годов, когда самых невинных людей бесцеремонно и в массовом порядке обвиняли в шпионаже, объявляли «врагами народа»...
Так что «шпион Воланд» — это та психологическая и идеологическая «модель», которая в те годы всегда была под рукой у каждого карьериста, у каждого «идейно выдержанного» гражданина. А что наши члены МАССОЛИТА — идейно выдержанные приспособленцы, а то и карьеристы (особенно продвинутые, вроде Берлиоза) — несомненно.
...Но вернувшись к скамейке, возле которой их ожидал «незнакомец», они — неожиданно для себя — увидели предъявляемые им документы: «— Извините меня, что я в пылу нашего спора, забыл представить себя вам. Вот моя карточка, паспорт и приглашение приехать в Москву для консультации, — веско проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.
Те сконфузились. «Черт, слышал все... — подумал Берлиоз...».
...(А может, дело в том, что это они — Берлиоз и Бездомный — своим самовнушением творят каждый поворот в поведении Воланда?)
Но с этого момента «черт» уже не странный «незнакомец», а профессор Воланд. Это уже более приемлемо: документы предъявлены, этикетка наклеена. Отношения, таким образом, как будто восстановлены.
...Но тут же выясняется очередная заморочка: собеседник наших литераторов слишком «здорово по-русски говорит». Воланд объясняет: «О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, — ответил профессор». Иначе говоря, полиглот Воланд создается всеми, с кем вступает в общение. Он заключает в себе всех. И — все заключают в себе дьявола Воланда (или беса под другим именем: они ведь все, как выясняется по ходу событий — полиглоты!).
...И завершается первая глава репликой Воланда (которая снова отражает внутренний духовный конфликт наших «атеистов»): «Имейте в виду, что Иисус существовал». И когда Берлиоз возражает: «Видите ли, профессор, — принужденно улыбнувшись, — мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения», — то Воланд отвечает: «А не надо никаких точек зрения... Просто он существовал и больше ничего». «Но требуется же какое-нибудь доказательство... — начал Берлиоз.
— И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: — Все просто: в белом плаще...» (так, мы знаем, начинается гениальная вторая глава романа — «Понтий Пилат»).
И как тут не согласиться с Воландом (который говорит о том, что составляет суть человеческого существования — о ВЕЛИКОЙ ИСТИНЕ! И она эта ИСТИНА — не имеет «акцентов». Действительно: «Все просто» — ибо идеологические догмы (которые вытеснили в сознании таких как Берлиоз способность видеть!) и директивные указания мешают видеть истину мира.
Воланд отдергивает завесу, которая скрывала от наших литераторов истину мира. И у него не только «акцент исчез»; но он и сам словно бы растворился в явленной и подлинной, драматической сущности человеческой судьбы.
Сокровенный смысл этой главы (якобы «рассказанной» Воландом) в том, что она открывает вечный путь человеческой жизни, ее смысла, ее самосотворения в прозрении ИСТИНЫ. Главное здесь в том, что это знание о пути человека к себе самому и к человечеству заключено в духовной интуиции каждого человека. Это — духовное наследие, переданное нам, каждому, из глубин бытия. Воплощение всечеловеческого духовного опыта! Обычно — в ВЕЧНОСТИ! — этот путь духовной эволюции естественно передается из поколения в поколение. Но потрясения и «переломы» насилия в годы т.н. революций меняют ход эволюции и делают это наследование затруднительным.
И все-таки — так или иначе — все «мы» (и каждый) это наследование духовной истины «знаем». «Знают» это и булгаковские персонажи в первой главе — Берлиоз и Бездомный. Но очередной «перелом» истории «запрещает» им это знать: нет Бога, т. е. нет способности к духовному прозрению, заложенному в каждом человеке великой духовной эволюцией. Из-за этого и происходит у них самоподавление, продиктованное идеологическим запретом.
Но сам по себе этот акт духовного самонасилия не может не вызвать, как мы видим, внутреннего сопротивления. Поэтому-то в разговоре Берлиоза и Бездомного и появляется третий участник, т.н. Воланд. И он пробуждает в них вспышку внезапного САМОПРОЗРЕНИЯ. Это и есть глава «Понтий Пилат»! Впрочем, снова подчеркнем, это самопрозрение не так уж внезапно, ибо они были духовно возбуждены постоянно происходящим в каждом из них (но скрываемом от себя) внутренним диалогом, диалогом-противоречием, интуитивным противостоянием идеологическому насилию.
...Что же касается Воланда — то ведь и он, Воланд, как мы видим, — порождение их внутреннего противоречия (как и все остальные «бесы»). Поэтому, к слову, у Воланда и «пропадает» акцент, когда «он» рассказывает о Пилате и Иешуа Га-Ноцри. В сущности, он «озвучивает» их (Берлиоза и Бездомного) внутренний голос, и глава эта как бы самопроизвольно возникает в их духовном подсознании. Но — по причине идеологических конъюнктурных сдвигов — они переживают утрату в своей личной одинокой судьбе именно этого всечеловеческого наследия. В «покалеченном» и оттого подверженном «злу» мире они оттесняют (вытесняют) спасительную истину вглубь сознания. И тем самым творят иную «бесовскую» «реальность» (Хотя время от времени ИСТИНА снова встает перед ними — КАЖДЫМ!).
Однако и после этого откровения конъюнктурный комплекс в их сознании берет верх. И тогда наступает гибель для одного (Берлиоза) и «шизофрения» для другого, не столь подчиненного идеологическому насилию (Ив. Бездомный).
Что же касается самого Воланда, то он в своей (внушенной ему) роли здесь не нужен. Вот он и исчезает. Ибо в просветленной подлинной жизни Воланда нет! Он появился в существовании подмененном, придуманном, навязанном, рожденном и поддерживаемым эгоизмом, трусостью. Карьеризмом, корыстолюбием, в конечном итоге — ложью. Иначе говоря, он может существовать и действовать только тогда, когда побеждают темные человеческие замыслы, интересы, желания, пусть даже не осознаваемые самим человеком.
Вот, в сущности, из чего «сгущается» Воланд и его свита, вся эта бесовская компания. И она-то обслуживает шкурные интересы и побуждения, эгоизм, мстительность, обиды и т. п. — с непременным последующим лишением истинной жизни всех, кто воспользовался ее услугами.
Примеров тому в романе не перечесть. О некоторых из них — самых соблазнительных и самых разрушительных мы еще поговорим.
...И еще одно необходимое замечание: в иных толкованиях романа следующая — вторая глава — «Понтий Пилат» нередко называется «евангелием от Воланда». Да нет же! Истина, открывшаяся в этой главе, не искажена какой-либо «точкой зрения», «акцентом» и т. п. Все тени («акценты», «точки зрения» и т. п.) исчезают при ясном и чистом свете солнца истины. Именно к этому сводится смысл второй, великой главы романа «Мастер и Маргарита». И если уж искать источник света, то это, скорее, «Евангелие от Булгакова». Об этом пойдет обстоятельный разговор в свое время. И мы будем поставлены лицом к лицу перед одним из главных актов истории духа человеческого.
...А пока вернемся к продолжению событий, начавшихся в первой главе. Там отношение «идейных атеистов» и Воланда получают свое естественное — и обостренное — продолжение! Берлиозу нужны доказательства: «...боюсь, что никто не может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле». И Воланд, читая в мыслях (а точнее, — в «идейном» перепуге!) Берлиоза насмешливо и — с акцентом — повторяет его слова: «О нет! Это может кто подтвердить!». И далее: «Дело в том — тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, — что я лично присутствовал при всем этом... так что прошу вас — никому ни слова и полнейший секрет!.. Тсс!
Наступило молчание, и Берлиоз побледнел».
Что же произошло?
Как только мы ищем рациональное, идеологизированное подтверждение, доказательство, так попадаем под власть сатаны идеологизированного эгоизма: «подай нам свидетельства, совпадающие с нашими политическими взглядами!».
Но искусство не требует таких доказательств. Не только Воланд, но и мы с вами, читатели, побывали у прокуратора Иудеи Понтия Пилата. Мы сами — духовно — все видели и пережили! (В этом, к слову, великая миссия и бессмертная правда подлинного искусства).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |