Немало пишут и говорят о магическом обаянии Воланда и его свиты. Откуда оно, в чем оно? Да в том, что они в привлекательной и общедоступной форме воплощают тайные желания массового подсознания. «Невидима и свободна!» — вот ликующий крик ведьмы Маргариты. Зачем нужна ей эта свобода? Через несколько минут она с наслаждением устроит погром в квартире Латунского. Или — другой эпизод. «Почему нельзя?» — удивляется Коровьев, всучивая взятку Босому. Все можно! «Все примут участие!». «Красивая жизнь» сначала поманила на «сеанс черной магии», потом продолжилась — в режиме эскалации — на балу сатаны. Увы, лишь немногим густо пахнёт от всей этой «роскоши» смрадным запахом мертвечины, падали, крови, насилия и преступлений, которым на самом деле разит вся эта «роскошь», весь этот «размах»!
И немногие услышат презрительную булгаковскую пощечину — сравнение этого «непринужденного веселья» и его шума с банным шумом («Хохот звенел под колоннами и гремел как в бане».)
А пышность обряда, «дизайн», «респектабельность» бала сатаны, весь его «ритуалитет» (так пленяющий и чарующий многих) скрывают простую (как у одноклеточных в «Роковых яйцах») сущность происходящего: взаимопожирание, взаимоистребление, взаимообман...
К этому добавляется веселящее толпу игровое, имитационное, театрализованное, «карнавальное» начало, клоунада, скоморошество, «гаерство». Безобидная на первый взгляд экстравагантность становится способом явления себя миру в самом завлекательном виде. К ней охотно прибегает дьявольщина.
Все бесы — ряженые. Их всех можно, как в «конструкторе», собрать из готовых, взятых напрокат деталей, «узлов»: «усишки», треснувшее пенсне, трость с головой пуделя, низкий бас (или, наоборот, козлиный тенор), клык, золотой портсигар с бриллиантовым треугольником, пудренные золотом усы у Бегемота, шрам на шее у девицы; вне театра, вне ролей, амплуа — они просто не существуют...
(И это — добавлю в скобках — так импонирует современному человеку, привыкшему жить притворством, скрывая истинные побуждения и чувства.) Между прочим, и Маргарита чувствует себя «свободной» лишь благодаря невидимости. Человек обычно вынужденно ограничивает себя, структурирует свое поведение в соответствии с принятой социальной ролью, чаще всего через внешнее. Освобождение от этикета (невидимость) делает его «свободным», т. е. отдает во власть подсознания. Снимает все табу. И на этом замечательно играют духи «низа».
Они делают «низ» внешне привлекательным, наряжают и маскируют его. Хотя он — по определению — страшен, жесток, проявляет себя в принципе через насилие, разрушение, распад (вспомним пожары в Москве). В истоках своих он — черен, безвиден и абсолютно пуст и холоден. Как один из глаз Воланда. Как его «настоящее обличье» в финале романа.
«Низ», как известно, и социально, и нравственно табуирован. В собственном виде ему не приличествует появляться на свет Божий. Поэтому все бесы в романе — «втируши». Все они «втираются», т. е. проникают, просачиваются, проскальзывают во внутренний мир тех, с кем они вступают в контакт. Они, собственно, и есть «тайный», «личный», «сокровенный», «истинный» внутренний мир этих персонажей.
Или — лучше сказать, — наоборот, они выскальзывают вовне из их («нашего») нутра, «втираясь» в систему запретов, регламента, этикета, находят в ней щели, обходные пути («Я брал, но я брал нашими, советскими», — выкручивается Иван Никанорович)...
Естественно, что своего фиксированного внутреннего «я» нет ни у одного из бесов. Есть лишь фиксированное (и тем создающее иллюзию «существования») внешнее «я».
Они прекрасно «понимают» людей, умеют «войти в их положение». Все они — «полиглоты», говорят на всех языках, ибо говорят со всеми, с каждым, на единственном, близком всем внутреннем языке, на языке «низа», а он — «универсален», «всеобщ».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |