Квартира Булгаковых. Входят вместе Булгаков и Елена Сергеевна.
Булгаков. И вот так начала кланяться. Подожди, я покажу тебе как!
Булгаков бежит в спальню, выходит в ночной рубашке Елены Сергеевны, надевает её на себя.
Булгаков. «Какая честь мне, грешнице!»
Несколько раз преувеличенно бьётся головой об пол, кладёт кресты.
Булгаков (встаёт). Я говорю, не может она играть!
Елена Сергеевна. Так и сказал?
Булгаков. Хотел сказать. Нельзя этого делать, нельзя! Последнюю надежду отнимут. Это ничего, что тебе пришлось за мной идти?
Елена Сергеевна. Ну, конечно, ничего, что ты?
Булгаков. Прости меня, я знаю, у тебя тоже дел хватает, но я что-то совсем не могу один...
Елена Сергеевна. Я понимаю.
Булгаков. Это тебе совсем-совсем нетрудно?
Елена Сергеевна. Миша, прекращай извиняться!
Булгаков (целует её). Нет, всё-таки ты золото. Ну, вот, а Константин Сергеевич говорит «гения нам дайте, гения!» Ну, что это значит? Он что, должен гениально писать? Это как? На сцене-то он будет просто сидеть и водить пером по бумаге, что может быть скучнее? Публике интересны события, а не глубокомысленный профиль над столом. А они всё требуют правок и всё тычут мне Чеховым, мол, Антон Павлович был сговорчивей, прислушивался, пытался полюбить изменения, необходимые режиссёру... (целует её) Ну, представь, что у тебя на глазах твоему Серёже начнут уши щипцами завивать, приговаривая, что чеховской дочке тоже завивали, и ты это полюбить должна! Что ты скажешь?
Елена Сергеевна. В волосы вцеплюсь!
Булгаков. Станиславскому?
Елена Сергеевна. Хоть Немировичу-Данченко! Хоть чёрту!
Булгаков (целует её). Молодец! Под это дело актёры тут же стали просить увеличивать себе роли... Я им говорю: ГЛАВРЕПЕРТКОМ одобрил!
Елена Сергеевна. Так прямо и сказал?
Булгаков. Чуть вежливей. А они мне: «ГЛАВРЕПЕРТКОМ» сам к нам ходит. И глядят куда-то вглубь. Смотрю: и правда, пришёл председатель «ГЛАВРЕПЕРТКОМА» Раскольников. Удивительно всё-таки, что у этого человека фамилия — настоящая.
Елена Сергеевна. Да?
Булгаков. Нет, конечно. Но он всем говорит, что да. Он пришёл в театр читать свою пьесу. Да-да! Председатель Главного Репертуарного Комитета СССР тоже пишет пьесы. И уж они-то одобрены, будьте благонадёжны! Знаешь, как называется его опус? «Робеспьер»!
Елена Сергеевна. Воображаю.
Булгаков. Нет, не воображаешь. Такой безграмотности, фальши, такой плакатной... пошлости я не слышал... никогда! И вот тут уж я так и сказал! Но самое смешное не это. Обсуждение-то было после чтения. А сел Фёдор Фёдорович читать... Ему столик поставили на сцене, актёры и сам Станиславский... — кстати, по-моему, он стал шепелявить ещё больше; били его, что ли, чтобы он меня в театр взял?.. — так вот, все расположились в зале. А Фёдор Фёдорович взошёл на сцену, расстегнул пиджак, положил на столик рукопись... увесистый такой фолиант... а сесть не может: мешает маузер в кобуре. Так он маузер вынул и рядом с рукописью на столик положил. Дулом вперёд, в зал, прямо в лоб Константину Сергеевичу. Так и читал с маузером на столе. Конечно, они ему потом дифирамбы пели... а я-то маузеров теперь не боюсь, спасибо твоему бывшему мужу! Всё сказал ему, как есть.
Елена Сергеевна, которая улыбалась на протяжении всего рассказа Булгакова, подходит к нему, заглядывает в глаза.
Елена Сергеевна. Легче стало?
Булгаков. Ты даже не представляешь как!
Елена Сергеевна. Может быть, снимешь мою ночную рубашку?
Булгаков спохватывается, как будто замечает, что он до сих пор в ней.
Булгаков. А что, мне не идёт?
Смеются. Булгаков снимает ночную рубашку Елены Сергеевны, вдруг становится серьёзным, смотрит на свой портрет.
Булгаков. Смотри, краски ещё потускнели. Ох, не к добру это! Не к добру! Запретят «Мольера»! Ох, запретят!
Елена Сергеевна. Ну, зачем ты каркаешь, Миша, зачем?
Булгаков. Я этому почти рад, ты знаешь... То, как они его уродуют...
Елена Сергеевна. Это лучше, чем ничего... (пытается отвлечь Булгакова от портрета, на который тот смотрит неотступно и со священным ужасом) Послушай, появилась возможность заказать пишущую машинку.
Булгаков (рад). Правда?
Елена Сергеевна. Да. Если у нас будет своя машинка, можно будет не бегать к Шиловскому каждый раз и не просить Олю! Машинку можно выписать прямо из Америки!
Булгаков. А где?
Елена Сергеевна. То есть? Ты о чём спрашиваешь?
Булгаков. У тебя появилась возможность заказать пишущую машинку — где?
Елена Сергеевна. Что за подозрительность, Миша? Через литературное агентство, разумеется!
Булгаков. Выписать из Америки! Это же разрешение требуется!
Елена Сергеевна. Ты напиши заявление. О разрешении я похлопочу.
Булгаков. Где? Где похлопочешь?
Елена Сергеевна. В агентстве. Так. Тебе нужна машинка?
Булгаков. Нужна. Но не любым способом!
Елена Сергеевна. Миша! Ты на что намекаешь?
Булгаков. Главное, — не терять достоинства, Люся. Ты не потеряешь? Мы... не потеряем?
Елена Сергеевна (пожимает плечами). Ну, если тебе не нужно...
Булгаков. Лучше не нужно.
Пауза. Булгаков закуривает.
Булгаков. Нет, но как быстро разобрали обломки Храма Христа, а? Что-то собираются построить на его месте...
Елена Сергеевна (оценила усилия Булгакова перевести разговор на другую тему). Дворец Советов.
Булгаков. Что это?
Елена Сергеевна. Не знаю. Что-то грандиозное, увенчанное колоссом...
Булгаков. На глиняных ногах?
Елена Сергеевна. ...изображающим Ленина с вытянутой рукой...
Булгаков. О, боги, боги мои!
Елена Сергеевна. Говорят, что быстро разбирают ещё и потому, что камни и мрамор пойдут на строительство каких-то станций метро.
Булгаков. Ну, правильно. Метро нужнее храма.
Елена Сергеевна. Ты думаешь?
Булгаков. Нет. Я думаю о том, что разрушение храма — это часть божественного плана.
Елена Сергеевна. Для верующего человека это безусловно так.
Булгаков. Что-то из всего этого выйдет, но что? Нам понять не дано. Мы-то этого плана не знаем.
Елена Сергеевна. Ты говоришь с такой убеждённостью, что существует план...
Булгаков. Они так много делают для того, что само слово «бог» не упоминалось, так рьяно доказывают, что Христос на землю не приходил, что я решил разобраться... Я стал читать... и что же я увидел? Страшный пожар семидесятого года уничтожил иерусалимский храм, — самую главную и единственную святыню евреев. Так кончилось подавление римлянами восстания, целью которого была независимость Иудеи... Никакой независимости! Иудея будет захолустной провинцией Рима или её не будет вовсе! Смелые люди восстали, хотели сопротивляться, но великий Рим пока ещё был силён. Храм пылал десять дней, а спустя месяц весь Иерусалим обратился в руины! Евреи же были рассеяны по всей Земле и сама земля, где стоял Иерусалим, была посыпана солью: ничто не должно было вырасти здесь, никто здесь не должен был жить. Что же стало с евреями? Неужели сгинул этот странный народ, первым додумавшийся до единого и всесильного Бога? Нет! Их не постигла участь сотен других народов! Они выжили и живы до сих пор! Более того, изгнание закалило их. Они сохранили свою культуру, язык, литературу!
Елена Сергеевна. Ты о Бабеле?
Булгаков. И о нём тоже, но прежде всего, о Ветхом завете. Неизвестно ещё, удалось бы это всё евреям, если бы они спокойно доживали свой век в Иерусалиме подле своего храма? Не успокоились бы они, не разленились бы? Не растворились бы?
Елена Сергеевна. Я поняла. Ура разрушению храма.
Булгаков. С точки зрения истории народа Израиля — может быть и ура. Да только для современников, для тех, кто наблюдал это разрушение, это было, конечно, трагедией... Так вот я подумал... в те времена, в семидесятом году от Рождества Христова... сколько лет было бы Христу?
Елена Сергеевна. В семидесятом? От Рождества? Я думаю, ровно семьдесят лет.
Булгаков (целует её). Именно! Что если Он как раз и пришёл для того, чтобы разрушить Храм?
Елена Сергеевна. Что?
Булгаков. А что? Представь, что судьба его сложилась более удачно, его не схватили, не распяли... Со временем он стал признанным религиозным лидером, обзавёлся разветвлённой паствой... Как какой-нибудь Магомет... а к семидесяти годам понял, что для того, чтобы утвердить на всей земле своё учение, нужно разрушить Храм старой веры, а? Он пришёл обновить, двигать дальше... а это невозможно без разрушений... как мы видим и сейчас...
Елена Сергеевна. Миша! Это грандиозно!
Булгаков. Только ничего у него не вышло. Потому что жрецам старой веры, всем этим фарисеям, Каиафе и тестю его Анне, божественный план тоже каким-то образом был открыт.
Елена Сергеевна. Благодаря молитвам?
Булгаков (целует её). Благодаря мудрости и политической дальновидности. И они сделали всё, чтобы воспрепятствовать! Чтобы не дать свершиться трагедии, какой для современников безусловно явилось разрушение храма. Они воспользовались мелким римским чиновником Понтием Пилатом, чтобы повесить на столбе ещё не опасного и выглядящего кротким Иисуса. А может, в том всё и дело, что сам Иисус оказался не таким воинственным, как на то рассчитывал его отец...
Елена Сергеевна. Кто?! Бог ошибся?
Булгаков. Возможно, убивал двух зайцев... То есть убивал-то одного, но добивался ещё и того, чтобы Рим в конце концов стал христианским. А став христианским, остался жестоким... А может, Бог пунктирно намечает план, а действовать предоставляет нам... В этом бедном сыне плотника самом была искра божия, и он стал задумываться, и стал нести совсем не то, призывал к любви и прощению, в каждом видел доброе, даже в жестоком мелком римском чиновнике Понтии Пилате. Может, кротостью своею он стал мешать божественному плану, потому-то план и был открыт хищным Каиафе и Аине, потому-то им и было позволено устранить кроткого Иисуса, из которого невозможно было вырастить Магомета. А христианство без такого Христа легче обросло инквизиторами и крестоносцами... Да только божественный план отменить нельзя, даже пунктирный, и Храм должен быть разрушен!
Елена Сергеевна (с восхищением). Миша, только не вздумай об этом писать... Теперь... сейчас... Не вздумай!
Пауза, взгляд Булгакова становится хитрым.
Булгаков (шёпотом). Я уже начал! Хочешь, я тебе почитаю?
Елена Сергеевна. Господи, конечно, хочу!
Булгаков целует её и бросается к своему столу, перебирает бумаги, у Елены Сергеевны тоже горят глаза, она с нетерпением ждёт, но тут раздаётся стук в дверь. Булгаков и Елена
Сергеевна замирают, переглядываются. Булгаков начинает прятать найденные было тетради... Он делает ей знак, мол, давай.
Елена Сергеевна. Кто там?
Низкий женский голос. Это я... Из Ленинграда... откройте, мне больше не к кому пойти...
Булгаков (бросается к двери, открывает). Боже, мой, Анна Андреевна, это вы? Заходите!
Входит высокая, стройная, величественная женщина с чёрными волосами, горбатым носом и полными скорби полуприкрытыми глазами.
Булгаков (Елене Сергеевне). Это Анна Андреевна Ахматова, поэт. А это жена моя...
Ахматова. Я помню.
Булгаков. Да нет, Анна Андреевна, это другая жена...
Ахматова (не слушает). Спасите меня, Михаил Афанасьевич! Не меня, сына моего спасите! Мужа! Только вы один можете!
Булгаков. Да что случилось? Присядьте! Люся, дай воды!..
Ахматова. Не надо! Своей воды хватает... Плакать не могу, а на веках набухло...
Булгаков. Да что же случилось?
Ахматова. Колю арестовали. И Лёвушку. В один день. Вы один можете помочь, Михаил Афанасьевич! Только вы!
Булгаков. Кто вам сказал? Почему?
Ахматова. Вы писали письмо правительству. Вам позвонил Сталин. И после этого ваша судьба переменилась! Я прошу вас, помогите мне!
Булгаков. Да ведь это случайность, Анна Андреевна!
Ахматова. Я верю, у вас счастливая рука! Помогите мне составить письмо Сталину! Чтобы их помиловали! Чтобы их освободили!
Булгаков. Я, право, не знаю...
Ахматова. Голубчик! Мне больше не к кому обратиться!
Булгаков. Ну, хорошо. Люся! Дай нам бумагу, чернила и ручку!
Ахматова. Михаил Афанасьевич, а не лучше ли такой официальный документ напечатать на машинке?
Булгаков и Елена Сергеевна переглядываются.
Булгаков. Нет! Только от руки! Так теплее.
Ахматова. С чего начать?
Булгаков. Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Ахматова. А если он не глубокоуважаемый?
Булгаков. Вы хотите снова увидеть мужа и сына?
Ахматова. Разумеется!
Булгаков. Пишите! Люся! Давай сделаем чаю!
Ахматова пишет, Булгаков отводит Елену Сергеевну в сторону.
Булгаков. После того, как мы напишем письмо, его надо будет отнести лично.
Елена Сергеевна. Куда?
Булгаков. В Кремль. Но я не дойду, я не в силах. И одну её отпускать нельзя.
Елена Сергеевна. Хорошо, я пойду с нею.
Булгаков. Нет! Я не смогу остаться здесь один! Беги к Пастернаку! Пусть он её отведёт!
Елена Сергеевна кивает. Надевает шляпку, потом туфли.
Булгаков. Люся! И ещё... Знаешь, я тут подумал... Я всё-таки хочу пишущую машинку. Должна же быть хоть какая-то польза от... Хлопочи!
Елена Сергеевна улыбается Булгакову, убегает. Ахматова вскидывает на Булгакова глаза, макает ручку в чернильницу, ждёт продолжения.
Булгаков. Так, значит, на чём мы остановились?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |