Сцена МХАТ. За режиссёрским столиком сидит пожилой Станиславский, похожий на все свои портреты: величественный седовласый старик в пенсне и с лукавым взглядом. На сцене — актёры. Станиславский, когда говорит, заметно шепелявит, видно, неудачно сделана вставная челюсть. Рядом со Станиславским сидит плотный, вполне почтенный, но молодой ещё относительно Станиславского режиссёр (Илья Судаков).
Станиславский. Нет-нет-нет, друзья мои, это никуда не годится! Ну, что вы устроили? Беготня какая-то, скандалы... Зачем? Вы что же, думаете, чем громче вы будете кричать, чем шире, понимаете ли, руками размахивать, тем интереснее на вас будет смотреть? Как вы считаете, Илья Яковлевич?
О ком это Станиславский? Неужели о Булгакове, Белозёрской, Елене Сергеевне, её муже и сыновьях, которые только что разыграли сцену скандала?
Режиссёр. Совершенно с вами согласен, Константин Сергеевич!
Станиславский. Ну, вот... Да и к тому же, про кого мы играем? Про кого пьеса? Ведь это же гений! Великий писатель! Драматург! Вот это вот, понимаете ли, нужно играть! А не вот этот вот, понимаете ли, адюльтер! Ну, что, в самом деле, публика адюльтеров, что ли, не видела? Важно, с кем всё это происходит... Верно же, Илья Яковлевич?
Неужели, действительно, до сих пор всего-навсего разыгрывались сцены из жизни драматурга Булгакова? Но тогда почему их ставит сам Станиславский?
Режиссёр. Совершенно верно, Константин Сергеевич! Да только у автора так написано, так мы и играем.
Станиславский. Ну, так что же, что автор... Автор, слава богу, здесь. Жив и здоров!
Булгаков. Предлагаете автора убить?
Нет, Булгаков здесь, очевидно, присутствует в качестве автора.
Станиславский. Ну, зачем же так радикально? Попросим Михаила Игнатьевича слегка подправить, сделать, так сказать, творческую составляющую образа доминирующей, а вот всё это копание в грязном белье великого человека...
Булгаков. Я — Михаил Афанасьевич.
Станиславский. Ах, простите! Нам нужен гений! Гений, понимаете! Чтобы выходил артист на сцену, и сразу было ясно — вышел гений!
Булгаков. Так зачем же, Константин Сергеевич? Это же пока репетиция без костюмов, вот и непонятно. А когда выйдут дамы, да и мужчины в костюмах эпохи Мольера, сразу станет ясно, кто перед нами.
Ах, вот это о чём! О репетициях булгаковского «Мольера»!
Станиславский. Это вам ясно, вы писали, вы погрузились, так сказать. А нам не ясно... Нам нужна психологическая глубина, а костюмы — это так, костыли!
Булгаков. Мне наоборот хотелось показать, что великий человек, он, в общем, обычный человек. Он любит, злится, он ошибается...
Станиславский. Но при этом он велик! Вот если бы он у вас любил, злился и ошибался как великий человек, а не как разгильдяй, понимаете ли, какой-то...
Булгаков. Это как, позвольте спросить?
Станиславский. Этого я не знаю... Вы же автор, вот вы и напишите.
Булгаков. Я не смогу.
Из темноты выступает демоническая личность, директор театра Егоров: блестящие глаза, худоба, мефистофельская бородка.
Егоров. Извините! У нас договорчик! Автор обязуется по требованию театра вносить любые поправки!
Булгаков. Но автор не может вносить поправки, убивающие пьесу, даже по требованию театра!
Егоров. У нас договорчик!
Булгаков. Вносите сами!
Егоров. Верните аванс!
Булгаков задыхается от такой наглости.
Булгаков. Верните пьесу!
Станиславский. Это позвольте, это зачем же?
Булгаков. Отнесу её в другой театр! Вахтанговцам, или вообще — Мейерхольду!
Станиславский. Зачем же такие радикальные меры?
Егоров (шипит). У нас договорчик!
Станиславский. Послушайте, Афанасий Никитич, вот когда мы работали с Антоном Павловичем...
Булгаков. Я Михаил Афанасьевич! И я не Чехов!
Станиславский. Это мы видим. Но он соглашался вносить изменения в текст, которые были необходимы по... психофизике артиста. Вы понимаете?
Булгаков. Я не вижу, что то, что вы просите, было бы так уж необходимо! Ну, как?.. Скажите, как мне показать, что человек ошибается, злится и любит, как гений, как великий человек?
Голос со сцены. И очень просто!
Это был голос маленького плотного невзрачного артиста Станицына.
Станицын. Что вы говорите, Мольер должен быть велик?
Невзрачный Станицын мгновенно преображается, становится интересным. Он подбегает к актрисе, исполняющей роль Арманды, смотрит на неё свысока, хотя она выше его ростом. Он преувеличенно выпятил грудь, обошёл её кругом, оценивающе её осмотрел, потом взял её руку. Поднёс к губам, коротко поцеловал.
Станицын (необычайно надменно). Видите ли, милочка, я вас люблю! Вы счастливы?
Потом берёт за руку, абсолютно уверенный в своей правоте, утаскивает актрису за кулису. Все смеются, аплодируют. Станицын возвращается.
Станицын. Теперь ошибается!
Он берёт первый попавшийся костюм: какой-то жакет, надевает на себя всё с тем же надменным видом. Жакет оказывается дамским, он выглядит глупо, оглядывает себя.
Станицын. Вот это ошибка, так ошибка! Великая ошибка великого человека!
Все смеются, аплодируют импровизации артиста, которой здесь самое место: разрядил обстановку. Больше всех веселится Станиславский.
Станицын. Что ещё вы сказали? Злится? Ну, тут звуковое оформление нужно... Гром и молнии.
Станиславский (аплодирует). Прекрасный этюд! Прекрасный!
Станицын (Булгакову, голосом Станиславского, копируя его повадки). Вот так вот, Сигизмунд Харитонович, понимаете ли, и нужно играть великого человека, а то он у вас то пьёт, то плюётся, то женится, видите ли, а то перед королём дрожит... ну, разве великий человек дрожит перед королём?
Булгаков горько усмехается.
Булгаков. Перед королём дрожат все.
Станиславский. Наблюдение! (артистам) Мотайте на ус, мотайте!
Станицын (от себя). И потом, раз уж на то пошло, мне тоже в роли Мольера кое-чего не хватает! Напишите сцену, как Мольер пишет!
Станиславский. И как репетирует!
Станицын. Да! От него должно веять мощью!
Коренева (весьма взрослая, но молодящаяся артистка, говорит аффективно). И Мадлене не хватает психологической глубины! Напишите ей ещё одну сцену... а лучше две... В которой бы мы увидели всю бездну её отчаяния!
Голоса артистов. И мне не хватает сцены! И мне!.. Напишите! Напишите, Михаил Афанасьевич!..
Булгаков. Господа, господа! Я должен подумать!
Станиславский. Подумайте. Да. Поймите, правки необходимы! И вы полюбите их! Обязательно! Вы просто обязаны их полюбить!
Булгаков. Да, но... Всё-таки пьеса разрешена Главным Репертуарным Комитетом... Я должен как-то согласовать изменения с ними...
Актёры притихли. Переглядываются, неопределённо шуршат, но молчат. Первым находится Станиславский.
Станиславский. Давайте репетировать. Если текст изменить нельзя, попробуем победить его! Да, Михаил Леонтьевич, однако, у вас характер.
Булгаков. Я Михаил Афанасьевич.
Станиславский. Покорнейше прошу простить. Актёры, на исходные!
Булгаков садится рядом со Станиславским, пытается взять себя в руки, но дышит тяжело. Станиславский наблюдает за ним цепким взглядом.
Станиславский (говорит елейно, глядя на Булгакова лукаво, гладит его рукав). Вас надо оглаживать... Как-то с Антоном Павловичем было легче... Да и с Алексеем Максимовичем... А с вами, Михаил Евграфович...
Булгаков. Афанасьевич...
Станиславский. Тысячу извинений!
Булгаков молчит. Ему кажется, что Станиславский специально издевается над ним, чтобы посмотреть на реакцию. Впрочем, возможно, так оно и есть. Актёры приготовились играть.
Станиславский. Сцена в церкви, пожалуйста! Музыка!
Звучит орган где-то в вышине. Артистка Коренева, молодящаяся 50-летняя дама с визгливым голосом и неестественными повадками, выходит на середину сцены, на её лице «вся бездна отчаяния». Коренева-Мадлена входит в церковь, кладёт широкие кресты, потом опускается на колени, продолжает креститься, бьёт поклоны. Выходит епископ.
Епископ (произносит текст из пьесы М. Булгакова «Кабала Святош»). Подойдите, дочь моя! Вы Мадлена Бежар?
Коренева в роли припадает к руке епископа.
Епископ (текст пьесы). Узнал я, что вы одна из самых набожных дочерей собора, и сердцу моему вы милы. Я сам решил исповедовать вас.
Коренева (в роли, преувеличенно). О-о-о! Какая честь мне, грешнице!
Целует руку епископа неистово несколько раз, крестится и бьёт поклоны.
Булгаков закрывает глаза рукой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |