Квартира Булгаковых спустя две недели. Белозёрская причёсывается перед зеркалом, надевает шляпку. Из комнаты выбирается Булгаков, он небрит, взъерошен, он в той же пижаме.
Булгаков. Люба! Ты куда?
Белозёрская. По делам.
Булгаков. Опять к этому своему? Маньчжурскому?
Белозёрская. Мака! Да ты никак ревнуешь?
Булгаков. Мне-то что? Подумаешь, муж!
Белозёрская. Вот, правильно! (красит губы).
Булгаков. Не уходи. Пожалуйста. Я что-то... я не хочу оставаться один...
Белозёрская. Ну, а я не хочу сидеть здесь.
Булгаков. Я не могу... оставаться один!
Белозёрская. Опять фантазии!
Булгаков. Нет, это не фантазии. Я серьёзно. Не уходи.
Белозёрская. Но меня ждут. К тому же тебе бы тоже надо идти. Ты обещал им прийти два понедельника назад.
Булгаков. Не обязательно. Я у них и так как бы... служу... вон, мне даже зарплату прислали.
Белозёрская. За зарплату надо работать, Мака.
Булгаков. А я работаю! Я пишу пьесу. Точнее, переписываю... И они об этом знают!
Белозёрская. Не запретят снова?
Булгаков. После того, как позвонил... ОН?
Белозёрская пожимает плечами.
Булгаков. Но ты права, во МХАТ сходить надо. Ты не составишь компанию?
Белозёрская. С удовольствием. Ты когда собираешься?
Булгаков. Сейчас.
Белозёрская. Извини, но нет. У меня другие планы. Придётся тебе идти одному.
Булгаков. Я не могу.
Белозёрская. Почему?
Булгаков. Страшно.
Белозёрская. Не выдумывай, Мака. Я пошла. А ты решай, идти в театр или сидеть дома. В конце концов, ты же пишешь пьесу!
Белозёрская направляется к двери. Булгаков кидается ей наперерез.
Булгаков. Останься! Я прошу тебя!
Белозёрская. Отойди!
Булгаков (бросается на колени). Я умоляю! Я не могу тут! Я наложу на себя руки!
Белозёрская. Это шантаж!
Булгаков. Я серьёзно! Я не могу. Я боюсь, что в дверь постучат...
Белозёрская. Постучат — откроешь!
Булгаков (хватает её за руки). Нет! А если это те, кому нельзя открывать никогда?
Белозёрская. Так не открывай! Никого нет дома!
Булгаков. Они знают, что я здесь! Их не обманешь!
Белозёрская. Это что? Нечистая сила?
Булгаков. Да! Черти! Демоны! Мефистофель!
Белозёрская. Повесь распятие над дверью, он не проскочит!
Булгаков. Тогда меня арестуют за распятие...
Белозёрская (пытается вырваться). Мака, это не смешно!
Булгаков. Они влезут в окно, пройдут сквозь стены, протекут по проводам!
Белозёрская. Отпусти меня!
Белозёрская освобождается от рук Булгакова, быстро идёт к двери. Булгаков в отчаянии, на полу. Белозёрская открывает дверь, чтобы выйти.
Булгаков (кричит ей вслед). Тогда позови ЕЁ!
Белозёрская останавливается, потом закрывает дверь, медленно поворачивается, смотрит на жалкого мужа, подходит, вглядывается.
Белозёрская. Морфий. Ты снова стал себе впрыскивать, да? Я давно подозревала. Ты не выдержал.
Булгаков. Да нет же, нет! Ну, где бы я взял? Это другое.
Белозёрская. Просить жену привести любовницу!
Булгаков. Но ты же не можешь побыть со мной. Моё состояние очень серьёзно, повторяю. Это приступ нейрастении, я понимаю... Но от того, что я понимаю, мне не легче. Я не могу быть один.
Белозёрская. Радикальный способ меня удержать.
Булгаков. Нет, знаешь, сначала я тоже думал, что это я такой хитрый. А теперь мне ясно, что именно этого я и хочу. Чтобы со мной была она.
Белозёрская отталкивает его голову.
Белозёрская. Ты негодяй.
Булгаков. Ты приведёшь её?
Пауза. Белозёрская думает.
Белозёрская. По телефону?..
Булгаков. Нельзя.
Белозёрская с пониманием кивает.
Белозёрская. Пока я буду ходить, тебе придётся побыть в одиночестве.
Булгаков. Это ничего. Это можно.
Белозёрская встаёт, идёт к двери. В дверях ещё раз оборачивается:
Белозёрская. Негодяй.
Белозёрская выходит. Булгаков поднимается. Отряхивает колени, подходит к зеркалу, перед которым прихорашивалась Любовь Евгеньевна. Увидев себя, морщится, приглаживает волосы, застёгивает на пижамной куртке пуговицу. Оборачивается на свой портрет, висящий на стене. На нём он молодой и уверенный в себе, портрет написан в недолгую пору театрального успеха Булгакова. Сейчас он совсем не похож на портрет: взъерошенный, напуганный, затравленный. Морщится, глядя на него, ещё больше, чем от собственного отражения в зеркале.
Булгаков (зовёт). Груня!
Появляется кроткая и тихая домработница Груня. Так он всё-таки не один? Булгаков достаёт из кармана портмоне, даёт Груне деньги.
Булгаков. Сходи в магазин, купи закуски какой-нибудь и бутылку «Шампанского».
Груня. Какой закуски, Халнасич? И куда идтить?
Булгаков. Ну, в «Диету» сходи, я не знаю. Икры купи, мандаринов.
Груня. Мандарины в мае — это только в «Торгсине» если. Да меня туда не пустят без валюты-то. Есть у вас валюта, Халнасич?
Булгаков вдруг кидает на Груню злобный взгляд.
Булгаков. Нет у меня валюты! Что за вопросы? Тебя что тут вопросы задавать держат? Иди! Стой! Не уходи пока. Пойдёшь, когда придёт кто-нибудь.
Груня. Любовь Евгеньевна?
Булгаков. Кто придёт, тот придёт. Иди.
Груня кивает, выходит. Раздаётся стук в дверь. Булгаков вздрагивает. Он отходит задом к спальне, глядя на дверь. Стук повторяется. Булгаков совсем уже собирается скрыться в комнате, как вдруг выходит Груня в платочке, повязанном на голову.
Груня. Так я пойду, Халнасич?
Булгаков. Стой! Я же сказал, пойдёшь, когда придёт кто-нибудь...
Стук в дверь делается настойчивее.
Груня. Так вот же!
Булгаков. Не открывай!
Но Груня уже открыла. Булгаков вскрикивает и зажмуривается. Но на пороге оказывается всего лишь маленькая и хилая фигура Мандельштама в сером балахоне.
Мандельштам (прикладывает палец к губам). Тсс!
Булгаков открывает глаза.
Мандельштам. Почему вы кричите? Здравствуйте...
Булгаков. Осип Эмильевич! Господи, как я рад...
Мандельштам. Боитесь? Правильно. Я присяду? Ноги не держат... Еле хожу...
Булгаков. Что, снова хвораете? Иди, Груня, иди...
Груня, пожав плечами, уходит.
Мандельштам. Не в этом дело... Понимаете... Всё катится куда-то... всё понимаю, понимаю, что не избежать, привык уже, но ноги, подлые, дрожат...
Мандельштам говорит глухо, направляя слова нижней висящей губой куда-то вверх при глядящих вниз глазах.
Булгаков. Хотите чаю? Груня!
Мандельштам. Груня ушла.
Булгаков. Это ничего. Чай я и сам могу разогреть.
Мандельштам. Не надо. Не уходите. Посидите со мной.
Булгаков. Вам тоже страшно? Может, тогда водки? Коньяку? У меня где-то оставалось... пару дней назад были гости...
Мандельштам. Гости теперь часто. Это естественно. Когда народу много, труднее обыскивать... Пусть гости сидят до утра... Зовите к себе людей почаще... Хоть трусов, хоть подлецов... Пусть толкутся...
Булгаков. А я не могу из дома выйти... почему-то...
Мандельштам. Из дома уходить тоже хорошо. Пришли к тебе, а тебя нет. Что уж тут? Я вот хожу по улицам и читаю стихи. Я же ничего не записываю... Диктую, потом заставляю Надю их заучить и уничтожаю...
Булгаков. Хорошо быть поэтом!
Мандельштам. Да... Но на одну Надину память полагаться нельзя... Вот я хожу и читаю... Может, кто-нибудь запомнит...
Булгаков. А, вас тоже не печатают?
Мандельштам. Какое! Да если б печатали, я бы не рад был.
Булгаков. Почему?
Мандельштам. Да ведь у нас если печатают, значит разрешено. А если разрешено... кем? Ими? Что ими может быть разрешено? Нет, Михаил Афанасьевич, в наши дни писателям, которые пишут заранее разрешённые вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове... Я бы запретил им вступать в брак и иметь детей.
Булгаков хихикает.
Мандельштам. Как могут они иметь детей — ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать — в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперёд.
Булгаков перестаёт хихикать, оглядывается по сторонам.
Мандельштам. Боитесь. И я боюсь. Но нельзя поддаваться... И бороться не хочется... Я не Дон Кихот. А они всё равно сильнее... Они нас съедят, сомнут, прожуют и не заметят. Вот, послушайте, какие стихи я читаю на улице всем, кто соглашается слушать:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей,
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачет и тычет.
Как подковы, куёт за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Пауза. Булгаков потрясён. Он бледен, вжал голову в плечи и не может пошевелиться.
Мандельштам. Что, хорошие стихи?
Булгаков (выдавливает). Я не специалист... Как-то я к стихам... почти равнодушен...
Мандельштам (понимающе кивает). Последнюю строчку надо бы приподнять... Если успею... (смотрит на оцепеневшего Булгакова). Что? Теперь не предложите мне ни чаю, ни водки? Правильно, прокажённого надо гнать, коли не можете исцелить. А вы не можете... Потому, что сами ещё пока не устали бояться. Их самая главная подлость как раз в том и состоит, что всех нас они подцепили на страх... самый первый страх, самый главный: страх физического уничтожения... Маяковский испугался до того, что решил всё сделать сам... Его загнали, как волка, он и кинулся на ружьё... А я вот им работу облегчать не стану. Потому что я не волк... Я человек. И по их волчьим правилам играть не буду. Много чести. Я больше не боюсь... Я подожду. Ну, правда, что вы смотрите? Нет, сначала я только делал вид, а теперь в самом деле не боюсь. Только ноги дрожат... Но я научился. Я жду. Пусть за мной придут, пусть застанут дома... Ко мне давно никто не ходит, и в гости не зовут. Так что — в любую ночь милости просим. Не провожайте! Я уйду сам.
Мандельштам встаёт, жалкий, сутулый, выглядит стариком, хотя одних лет с Булгаковым, шаркая, скрывается за дверью. Булгаков сидит потрясённый.
Пауза. Входит Елена Сергеевна.
Булгаков. Лена!
Он бросается к ней, обнимает.
Елена Сергеевна. Кто это сейчас выходил от тебя? Мандельштам?
Булгаков (кивает). Кажется, он сошёл с ума...
Елена Сергеевна. Он не поздоровался... по-моему, он вообще ничего не видит... меня не заметил.
Булгаков вдруг замечает, что он до сих пор в пижаме.
Булгаков. Извини, подожди. Я сейчас!
Булгаков убегает в другую комнату. Елена Сергеевна осматривается, смотрит на портрет Булгакова. Входит Груня.
Груня. Халнасич! «Шампанское» достала, икры только триста граммов, а вот фруктов... (замечает Елену Сергеевну) Здрасте.
Елена Сергеевна. Добрый день.
Булгаков появляется на пороге, он в костюме и галстуке-бабочке, причёсан.
Булгаков. Спасибо, Груня, вы можете идти.
Груня гаденько смеётся.
Булгаков. Груня! Вы свободны!
Груня. Как скажете. Хозяйке не говорить, что ли? Червонец дайте.
Елена Сергеевна прячет улыбку.
Булгаков. Груня! (указывает на дверь, повышает голос) Пожалуйста!
Груня. А что это вы на меня кричите? Не те времена! И мы в своём праве! А что вы женщин водите, так это мы в газете пропишем. Я гляжу, газеток-то вы шибко боитесь!
Булгаков. Вон!
Груня. Увольняете, что ли? Расчёт дайте!
Булгаков чуть не руками выпихивает Груню за дверь.
Груня. Да что вы руки распускаете? Не те времена! Караул!
Булгаков наконец закрывает за нею.
Булгаков (поворачивается к Елене Сергеевне). Извини. Садись... Лена! Хочешь «Шампанского»?
Булгаков открывает, наливает, пытается делать это ловко, красиво, галантно.
Елена Сергеевна. Было жестоко посылать за мной Любу.
Булгаков. Мне больше некого... А я должен был тебя видеть... я не могу без тебя.
Елена Сергеевна. Повторяетесь, писатель Булгаков. Люба была настолько любезна, что просила передать: ночевать она не придёт.
Булгаков. Она чудная, правда? Давай за неё выпьем!
Елена Сергеевна усмехается. Пьют.
Булгаков. Ты останешься?
Елена Сергеевна (уходит от ответа). Этот костюм тебе очень идёт. Ты в нём похож на этот портрет.
Булгаков. А я его боюсь...
Елена Сергеевна. Костюм?
Булгаков. Портрет. На нём тускнеют краски... С каждым днём. Это предвещает что-то очень-очень плохое...
Елена Сергеевна. Тебе кажется. Ну, как это может быть?
Булгаков. Вот именно, тут дело нечисто... Может, он предрекает мне, что ты уйдёшь от меня... Не уходи!
Елена Сергеевна. Налей мне ещё.
Булгаков наливает.
Елена Сергеевна. Говорят, тебе звонил Сталин?
Булгаков (со страхом, расплескал «Шампанское» из своего бокала). Кто говорит?
Елена Сергеевна. Вся Москва. И не делай вид, что ты этого не хотел. Сам же и распустил этот слух...
Булгаков. Я? Нет! Может быть... ОН?
Булгаков залпом осушает свой бокал. Елена Сергеевна смеётся и над этим.
Елена Сергеевна. Расскажи мне об этом разговоре. Я хочу знать подробности.
Булгаков. Это был очень странный разговор. Он говорил со мной так, как будто он в этот момент был в бане... Говорил со мной, как из бочки...
Свет снова выхватывает из тьмы левый верхний угол, мы видим всё тот же кабинет Сталина, только теперь посреди этого кабинета стоит огромная бочка, в которой сидит Сталин. Видна только его голова. В его зубах дымит трубка, а у уха телефонную трубку держит молодой дюжий чекист, в форме, в фуражке. Другой такой же, чекист-брат-близнец первого стоит по другую сторону от бочки, держит наготове на вытянутых руках белую простыню.
Сталин. Здравствуйте, товарищ Булгаков. Это Сталин с вами говорит.
Булгаков. Я оробел, конечно, но ответил ему, что рад.
Сталин встаёт в бочке в полный рост.
Сталин. А что, может быть, правда, отпустить вас за границу? Что? Мы вам очень надоели?
Сталин начинает выбираться из бочки, тряся голыми телесами. Всё это время левый чекист пытается удержать телефонную трубку у уха Сталина.
Елена Сергеевна. Откуда ты знаешь, что он в этот момент стал из бочки вылезать?
Булгаков. Ну, ты же просила подробности, вот я и пытаюсь их... вспомнить...
Елена Сергеевна (смеётся). И что ты ответил?
Булгаков. Я ответил, что много думал в последнее время и мне кажется, что русский писатель не может существовать вне своей Родины.
Елена Сергеевна. Находчиво. Но неправда...
Булгаков виновато пожимает плечами. Правый чекист начинает оборачивать голого Сталина простынёй.
Сталин. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
Булгаков. Да, я хотел бы, но мне там отказали.
Сталин. А вы подайте заявление туда, мне кажется, они согласятся.
В этот момент правый чекист надел на голову Сталина лавровый венок. И Сталин стал Нероном с усами и трубкой во рту и застыл памятником самому себе. Левый чекист убрал от его уха телефонную трубку и оба близнеца в фуражках почтительно склонились перед отцом народов, лучшим из людей.
Елена Сергеевна. В самом деле, Рим периода упадка... Но ты же так мечтал уехать. Что же ты?..
Булгаков усмехается с пониманием, но отвечает явно не то, что у него на уме.
Булгаков. Знаешь, я подумал... Ведь я в письме написал, что хочу уехать с женой, Любовью Евгеньевной... А я не хочу с ней, я хочу с тобой... Не мог же я Сталину сказать, мол, Иосиф Виссарионович, вы подождите, я сперва переженюсь, увезу жену одного из ваших военачальников, а потом...
Кабинет Сталина гаснет. Елена Сергеевна смеётся. Булгаков любуется ею.
Булгаков. Как же я люблю твой смех. Я, правда, хочу, чтобы ты была со мной. Всегда. Останься.
Булгаков целует её.
Елена Сергеевна. Я не смогу остаться у тебя сейчас.
Булгаков. Почему? Что мешает?
Елена Сергеевна. Я всё ещё замужем.
Булгаков. Развод! Я требую, в конце концов! Ведь ты его не любишь, ты любишь меня!
Елена Сергеевна. Ну и что? Он хороший человек. И не сделал мне никогда никакого зла. Я не хочу, чтобы у него осталось в памяти, что я убежала от него ночью.
Булгаков. Ты добрая, ты великодушная!
Елена Сергеевна (освобождается от его объятий). Я объяснюсь с ним и вернусь завтра, утром.
Булгаков. Я не доживу до утра. Мне очень плохо. Я понимаю, что не здоров, но я не могу. Мне страшно.
Елена Сергеевна. Милый мой, хороший... Что же они с тобой сделали? Потерпи только до завтра.
Булгаков. Нет. Люба не придёт, даже Груня ушла. Я не смогу. Я пойду с тобой.
Они собираются выходить, открывают дверь, но на пороге стоит Шиловский с двумя мальчиками, Женей (10 лет) и Серёжей (6 лет). Шиловский в полной военной форме. Булгаков цепенеет, Елена Сергеевна мгновенно приходит в ярость.
Елена Сергеевна. Евгений Александрович! Вы подслушивали!
Шиловский. Нет, мы только подошли... Но того, что услышали, довольно.
Елена Сергеевна. Зачем же вы пришли?
Шиловский. Лена... Я за тобой.
Елена Сергеевна. Я, видите ли, с вами развожусь, товарищ Шиловский.
Шиловский. Нет, нет, этого не может быть, этого не будет. Полтора года прошло. Вы обещали, что всё кончено, что видеться не будете, и вот снова!
Булгаков. Есть вещи, которым противиться невозможно!
Мальчики жмутся к отцу.
Шиловский. Я умоляю вас, Елена Сергеевна! Одумайтесь, пока не поздно! Подумайте, что вы теряете... (оглядывает комнату) Посмотрите, на что вы меняете свою жизнь!
Елена Сергеевна. Я всё знаю, Евгений Александрович, уже столько раз всё передумала. Я несчастлива с вами. Отпустите меня. Пожалуйста...
Шиловский. А с ним? С ним ты будешь счастлива? Посмотри, ведь он же... явно ненормальный...
Булгаков. Евгений Александрович!
Шиловский (машет рукой). С вами никто не разговаривает!
Булгаков. Вы у меня в доме!
Шиловский. У вас в доме моя жена! А быть здесь её не должно.
Булгаков. Это не вам решать!
Шиловский. Подумай, Лена! Что скажут в армии? Жена начальника округа, командующего... уходит к какому-то...
Булгаков. Не стоит говорить того, о чём вы пожалеете!
Женя. Папа, пойдём... Я спать хочу!
Елена Сергеевна. Зачем ты притащил мальчишек?
Шиловский. Чтобы ты увидела, чего ты лишишься... Ну, если не обо мне, подумай о них... Каково им будет расти без матери? Я ведь тебе их не отдам!
Елена Сергеевна. Ты не сделаешь этого, Евгений Александрович. Ты не способен на подлость!
Шиловский. А ты? Ты способна? Изменить мне... с кем?.. с ним!... Да ещё и уйти!.. Елена Сергеевна, ну, посмотрите на него... Посмотри на него, Лена! Ведь он же тонет. Писатель, которого не печатают. Драматург, чьи пьесы запрещены... Ты утонешь вместе с ним!
Елена Сергеевна. Что ты знаешь о нём?
Шиловский. Того, что я знаю, — довольно. Что у него есть? Ничего! Кроме звонка хозяина!
Булгаков. Вашего хозяина? У меня хозяев нет...
Шиловский. Ты! Контра! Белогвардейский... сукин сын!
Мальчишки перебегают и теперь жмутся к матери.
Булгаков. Вы, я смотрю, читали газеты. Белогвардейцем меня ругаете... вы, артиллерийский офицер, поручик...
Шиловский. Я красный! Я кровью искупил!..
Булгаков. Или своих предали?
Шиловский в ярости, он выхватывает пистолет. Булгаков меняется в лице, бледнеет, но не трогается с места.
Елена Сергеевна. Женя, не надо!
Она виснет на его руке.
Женя. Папа!
Серёжа. Мама!
Мальчики виснут на матери и отце. Булгаков стоит перед Шиловским гордо и прямо, с большим достоинством.
Булгаков. Евгений Александрович. Возьмите себя в руки. Вы же не станете стрелять в безоружного. Дуэль — пожалуйста.
Шиловский стряхивает с себя жену и детей, подходит к Булгакову, заглядывает ему в глаза.
Шиловский. Почему? Почему вы?
Булгаков (пожимает плечами). Этого нельзя объяснить.
Шиловский смотрит на Елену Сергеевну.
Елена Сергеевна. Если бы я осталась с тобой, я бы, в конце концов, отравилась.
Шиловский убирает пистолет, забирает мальчишек, идёт к двери. Женя смотрит вперёд, Серёжа оборачивается и всё время глядит на мать. У неё в глазах стоят слёзы. Дверь за тремя Шиловскими захлопывается. Елена Сергеевна «отпускает» себя, плачет. Булгаков обнимает её.
Булгаков. Всё образуется, Лена... Он успокоится и не запретит тебе видеться с детьми. Он не посмеет.
Елена Сергеевна поднимает заплаканное лицо, улыбается сквозь слёзы.
Елена Сергеевна. Всё ты врёшь... Ничего тебе не страшно. Я видела.
Булгаков. Ещё как страшно (берёт её за подбородок). Поклянись, что я буду умирать у тебя на руках.
Елена Сергеевна. Что? Что за мрачные глупости?
Булгаков. Поклянись!
Елена Сергеевна. Ребячество. Ну, хорошо, клянусь.
Булгаков. Вот так. Теперь я спокоен. Теперь всё будет правильно...
Он обнял её, спрятал голову в волосах и так застыл.
Входит Белозёрская.
Белозёрская. Простите, мне некуда идти... Ночью на улице боязно, на вокзале пристают какие-то... пьяные...
Елена Сергеевна (шепчет, Булгакову). Я говорила... Никого у неё нет...
Белозёрская. Я видела взъерошенного Шиловского с сыновьями... Вы объяснились?
Булгаков. Да, Люба... теперь нам надо объясниться с тобой.
Белозёрская. Не надо... Я помню, ты хотел сцену... но ты, кажется, уже получил... сцену...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |