Гроб с телом Ильфа стоит посреди писательского клуба. Ильф в гробу в белых брюках и тёмном пиджаке. Звучит Траурный марш Шопена. Здесь Булгаков, Елена Сергеевна. Катаев, Олеша, Вересаев. Петров стоит потерянный, Катаев всё время тревожно посматривает на него. Мимо гроба идут благодарные читатели. Идут бесконечной густой толпой. Плачет жена Ильфа с двухлетней дочерью на руках. Вдруг в звуках траурного марша то тут то там начинают прорываться диссонансами бодрые нотки. Сначала это заставляет хмуриться всех, находящихся здесь, все переглядываются. Но сперва многим кажется, что это им послышалась, все продолжают стоять в почётном карауле у гроба Ильфа, а вереница читателей продолжает идти. Но вот бодрые нотки слышатся всё чаще, всё настойчивей врываются и разрывают Шопена, и наконец траурный марш окончательно сменяется бодрой советской парадной музычкой. Благодарные читатели вдруг скидывают с себя приличные одежды, остаются в трусах и майках, некоторые — с голыми торсами, дамы оказываются в гимнастических купальниках. Они выстраиваются колоннами и начинают шествовать парадом физкультурников. В руках у них флаги, портреты Сталина, Ленина, изображения герба СССР... Несколько человек подхватывают гроб с телом Ильфа и бодро уносят его прочь. Изумлённых писателей уносит толпой. На заднем плане где-то далеко высвечивается мавзолей, на котором Сталин и «портреты» приветственно машут рукой. Булгаков смотрит на Сталина на мавзолее, даже делает движение тоже помахать ему рукой, но, конечно, далёкий Сталин его не замечает. Парад физкультурников странным образом напоминает шествие весёлых коров из фильма Александрова. Физкультурники строят пирамиды из собственных тел, выделывают коленца, устремляются вперёд. Булгаковы, переглянувшись, уходят прочь, против течения парада. Их догоняет Олеша. Сегодня ещё не пил, возбуждён.
Олеша. Миша! Елена Сергеевна! Как вам это нравится?
Булгаков (кисло). Грандиозно.
Елена Сергеевна. Если честно, то красивых тел почти нет. Лиц тоже...
Олеша. Да нет! Вы знаете, кто поставил этот парад физкультурников? Мейерхольд!
Булгаков (с иронией). Узнаю руку мастера.
Олеша. Вы что, ничего не знаете? Его арестовали! Уже три недели как! А парад продолжается.
Елена Сергеевна. Какой ужас! Представляю, как это переживает его жена. Она по-моему и так была немного не в себе.
Булгаков. Надо бы к ней зайти.
Олеша. Вы в самом деле где-то не здесь живёте... Её зарезали. Третьего дня. В собственной квартире.
Тягостное молчание.
Олеша. Я вас расстроил. Пойдёмте в союз, там развеселитесь.
Булгаков. Это от чего же?
Олеша. Там сегодня Киршона прорабатывают. Ох и слетит он! Кубарем! Пойдёмте, выступите, расскажете, как он и на вас нападал в печати!
Булгаков расстраивается ещё больше.
Елена Сергеевна (приходит на помощь). Юрий Карлович, вы всерьёз полагаете, что Михаил Афанасьевич пойдёт злорадствовать?
Олеша. А что такого? Ему можно, а вам нельзя?
Булгаков. Я киевский гимназист, а не Киршон. Пусть рельсы гудят без меня...
Булгаков и Елена Сергеевна, оставив Олешу одного, доходят до ресторана. Садятся на его уличной веранде.
Булгаков. Самое смешное, что я и сам увлёкся. Нет, конечно, я понимаю, что пишу не о Сталине. Я придумал себе какого-то своего Сталина и пишу о нём, о таком молодом герое революции, целеустремлённом, убеждённом человеке... А был ли он таким, как я придумал?
Елена Сергеевна. Странные вещи ты говоришь, Миша. События-то все подлинные, изученные по документам.
Булгаков. Да, но характер! Его по документам не изучишь. Его можно только наблюдать. Подсмотреть. А где мне подсмотреть за Сталиным? Приходится фантазировать. Всё-таки с Мольером легче, проверить некому...
Елена Сергеевна. В твоём исполнении он получается лучше, чем на самом деле. Значительный такой. Ему понравится.
Булгаков. Ты знаешь, все, конечно, станут говорить, что я затем это и затеял... чтобы понравиться. Но цель-то у меня совсем не та. Я хочу... попробовать... ну, вдруг получится?.. всем рассказать, да и ему напомнить, что он тоже человек... В конце концов, разве это не самая главная цель литературы? Напомнить человеку, что он человек...
Пауза. Елена Сергеевна смотрит на Булгакова с улыбкой. Он даже смущается под этим взглядом и окликает официанта.
Булгаков. Голубчик, нам бы... поесть.
Официант. Придётся подождать. Меню на всех не хватает.
Убегает. Булгаков и Елена Сергеевна переглядываются с улыбкой.
Елена Сергеевна. Но если благодаря этой пьесе ты вдруг вернёшься на сцену, чем плохо?
Булгаков. Ничем не плохо. Снова разрешат «Турбиных», в «Сатире» — «Ивана Васильевича» восстановят... И «Зойкину квартиру» — у вахтанговцев... Вот только «Багровый остров» восстановить негде... Ничего, за него будут драться три театра, пять... семь, если ещё Ленинград принять во внимание... Нет, двенадцать... Сорок! Меня же ещё на другие языки переведут! «Мольера» — на французский, «Мёртвые души» — на итальянский!
Елена Сергеевна. Интересно, как на других языках будет звучать «Михаил Булгаков»?
Булгаков (улыбнувшись). По-французски «Мишель Булгаков». По-итальянски «Микеле Булгакини»... (Елена Сергеевна смеётся). По-немецки... Нет, по-немецки не надо. Там сейчас совсем нехорошо... Лучше всего по-украински: «Бувгаков» (Елена Сергеевна смеётся). Да... Був гаков — и нема такова...
Елена Сергеевна перестаёт смеяться. Да и Михаил Афанасьевич становится снова грустным.
Молодой человек (встаёт за соседним столиком). Булгаков? Вы — писатель Булгаков? Автор «Дней Турбиных»?
Булгаков польщён, за него рада и Елена Сергеевна.
Булгаков. Да, это я...
Молодой человек. Удивительно! Я смотрел спектакль семь раз. Удивительно!
Булгаков. Спасибо, мне чрезвычайно приятно.
Молодой человек. Да нет! Удивительно, что вы до сих пор... что вы всё ещё... Что вы здесь! Вот так запросто.
Булгаков (помрачнел). Ну, что же тут удивительного? Вот, пришёл пообедать...
Молодой человек (присаживается, доверительно). Но ведь вы даже не были... Вас ведь пресса очень ругала... Ведь вы были... хуже попутчика!
Булгаков (грустно усмехнувшись). Ну... что может быть хуже попутчика?
Молодой человек (тушуется, отходит). Да-да, конечно, извините... Я очень рад! Приятного аппетита!
Булгаков смотрит на Елену Сергеевну исподлобья. Тягостное молчание. Официант приносит меню, оба погружаются в его изучение.
Егоров (шёл мимо, подошёл). Михаил Афанасьевич! Вот верите? Только сегодня говорили о вас, и вот вы тут!
Булгаков. Так, спокойно пообедать не получится (бросает меню, встаёт). Пойдём, Люся.
Елена Сергеевна. Товарищ Егоров, вы снова об авансе?
Егоров. И вовсе нет (бесцеремонно присаживается к столу). Я прислан к вам Немировичем. Он велел мне стелиться как дым перед вами...
Булгаков. А вы умеете?
Елена Сергеевна. Ну, когда нужно.
Егоров. Мы протягиваем к вам руки, вы можете ударить по ним.
Булгаков. О, с наслаждением! Ведь МХАТ — не театр! Это кладбище пьес! Моих пьес! Сколько труда, времени... Таланта, в конце концов! И что я получил взамен? Иск на возврат аванса? Нейрастению?
Егоров. Вы преувеличиваете!
Булгаков. Я приуменьшаю. Давайте вспомним трёхлетние репетиции «Мольера», увенчавшиеся запрещением! А «Бег»? А «Пушкина»? А «Мёртвые души»?! А «Войну и мир»?!!
Егоров. Я понимаю, не счесть всего свинства и хамства, которое вам сделал МХАТ, но ведь это не вам одному, они многим, они всем это делают!
Булгаков. Меня должно это утешить?
Егоров. Михаил Афанасьевич. Вы пишете пьесу о Сталине. Говорят, это что-то невероятное!
Булгаков. Кто говорит? Штайгер?
Егоров (беспечно). Барон расстрелян. Оказался шпионом.
Булгаков (крякает от неожиданности). Да что вы?!
Егоров. Японским. Вам обязательно нужно показать пьесу нам. У нас бывает правительство... Вам это практически выгодно... Ну, придите хотя бы поговорить!
Булгаков. Я не знаю, я должен подумать.
Егоров. И думать нечего! Пьесу о первом лице государства должен представить первый театр. Это же естественно! Ну, пообещайте, что вы придёте. Пожалуйста!
Егоров в самом деле низко кланяется, стелется, как дым. Елена Сергеевна смеётся над его ужимками. Ласково посмотрев на Елену Сергеевну, Булгаков соглашается.
Булгаков. Не раньше понедельника.
Егоров. А, вот и прекрасно! Скажите, хотя бы, как она называется?
Булгаков. «Батум».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |