В декабре 1928 года с письмом к Сталину обратились члены объединения «Пролетарский театр», аналога РАППА и АХРРа в театральной сфере. Драматурги В. Билль-Белоцерковский, А. Глебов и режиссер Б. Рейх от имени десятка своих соратников, также подписавших письмо, спрашивали: «Считаете ли Вы, что констатированная партией правая опасность в политике, питаясь теми же корнями, просачивается и в область различных идеологических производств, в частности, в область художественной литературы и театра? Относятся ли к проявлениям правой опасности такие факты, как нашумевший конфликт во МХТ-2 (где советская общественность пока победила), как «головановщина» (не ликвидированная до конца в Большом театре, но поднявшая голову и в консерватории, где на ее сторону встала... партийная ячейка!), как поощрение Главискусством сдвига вправо МХТ-1 (где советская и партийная общественность бита)?
Считаете ли Вы марксистским и большевистским заявление т. Свидерского (опубликованное в «Рабочей Газете») о том, что «всякое(?) художественное произведение уже по своей сущности революционно»? Считаете ли Вы марксистской и большевистской художественную политику, построенную на таком утверждении?
Находите ли Вы своевременным в данных политических условиях, вместо того чтобы толкать такую художественную силу, как МХТ-1, к революционной тематике или хотя бы к революционной трактовке классиков, всячески облегчать этому театру соскальзывание вправо, дезорганизовывать идейно ту часть мхатовского молодняка, которая уже способна и хочет работать с нами, сбивать ее с толка, отталкивать вспять эту часть театральных специалистов, разрешая постановку такой пьесы, как «Бег» Булгакова — по единодушному отзыву художественно-политического совета Главреперткома и совещания в МК ВКП(б), являющейся слабо замаскированной апологией белой героики («Дни Турбиных» Луначарский считал «полу-апологией» белой гвардии. — Б.С.), гораздо более явным оправданием белого движения, чем это было сделано в «Днях Турбиных» (того же автора)? Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на одной из крупнейших московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на «Голгофе»?..
Как расценивать фактическое «наибольшее благоприятствование» наиболее реакционным авторам, вроде Булгакова, добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих, в лучшем случае, на среднем уровне?»
Оставим на совести ревнителей «пролетарской культуры» их оценку «Багрового острова», «Зойкиной квартиры», «Дней Турбиных» и «Бега» как средних пьес. Непонятно только, почему на этих «средних» пьесах держалось материальное благополучие трех крупнейших театров столицы: Художественного, Вахтанговского и Камерного, причем Политбюро было даже вынуждено 20 февраля 1928 года повременить с запретом «Зойкиной квартиры», поскольку она «является основным источником существования для театра Вахтангова».
Билль-Белоцерковский со товарищи продолжал: «О «наибольшем благоприятствовании» можно говорить потому, что органы пролетарского контроля над театром фактически бессильны по отношению к таким авторам, как Булгаков. Пример — «Бег», запрещенный нашей цензурой и все-таки прорвавший этот запрет, в то время как все прочие авторы (в том числе коммунисты) подчинены контролю Реперткома?
Как смотреть на такое фактическое разделение авторов на черную и белую кость, причем в более выгодных условиях оказывается «белая» (вернее было бы говорить, быть может, о «красной» и «белой» кости; от того непреложного факта, что «белые» авторы, вроде Булгакова, были гораздо талантливее «красных», вроде Всеволода Вишневского или самого Белоцерковского, автор письма сознательно абстрагировался. — Б.С.)?..
Если все вышеприведенное позволяет говорить о том, что в области художественной политики «не все благополучно», то достаточно ли интенсивна и действенна, по Вашему мнению, та борьба, которая ведется с этим «неблагополучием» и в развитии которой нам приходилось слышать ссылки наиболее последовательных представителей правого «либерального» курса на Ваше сочувствие?
Соответствуют ли истине подобные ссылки, которые мы никак не можем отождествить с хорошо известным нам политическим курсом, представляемым Вами?»
На этот литературно-театральный донос, представлявший собой плохо замаскированную попытку утопить талантливых конкурентов по театральным подмосткам и влиянию на ум и сердца зрителей, Сталин ответил только 1 февраля 1929 года. Ответ он адресовал Билль-Белоцерковскому, безошибочно определив, что именно он является автором письма. Той части сталинского послания, где речь идет о «Беге», мы коснемся в главе, посвященной взаимоотношениям Сталина и Булгакова. Сейчас же рассмотрим ответы Сталина на другие вопросы, заданные автором насквозь «революционного», а сегодня заслуженно забытого «Шторма».
Иосиф Виссарионович писал: «Я считаю неправильной саму постановку вопроса о «правых» и «левых» в художественной литературе (а значит, и в театре). Понятие «правое» или «левое» в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно — внутрипартийное. «Правые» или «левые» — это люди, отклоняющиеся в ту или иную сторону от чисто партийной линии. Странно было бы поэтому применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр. Эти понятия могут быть еще применимы к тому или иному партийному (коммунистическому) кружку в художественной литературе. Внутри такого кружка могут быть «правые» и левые». Но применять их в художественной литературе вообще, где имеются все и всяческие течения, вплоть до антисоветских и прямо контрреволюционных, — значит поставить верх дном все понятия. Вернее было бы в художественной литературе оперировать понятиями классового порядка или даже понятиями «советское», «антисоветское», «революционное», «антиреволюционное» и т. д. (в данном контексте понятия «революционное» и «антиреволюционное» отнюдь не означают нечто революционное или консервативное в стилевом и эстетическом отношении, а лишь констатируют, является ли автор данного художественного произведения сторонником или противником Октябрьской революции. — Б.С.)
Из сказанного следует, что я не могу считать «головановщину» ни «правой», ни «левой» опасностью — она лежит за пределами партийности. «Головановщина» есть явление антисоветского порядка. Из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться, что он не может освободиться от своих ошибок, что его нужно преследовать и травить даже тогда, когда он готов распроститься со своими ошибками, что его надо заставить таким образом уйти за границу...
Верно, что т. Свидерский сплошь и рядом допускает самые невероятные ошибки и искривления. Но верно также и то, что Репертком в своей работе допускает не меньше ошибок, хотя и в другую сторону.
Вспомните «Багровый остров», «Заговор равных» и тому подобную макулатуру для действительно буржуазного Камерного театра.
Что же касается слухов о «либерализме», то давайте лучше не говорить об этом — предоставьте заниматься слухами московским купчихам».
Сегодня нам очень трудно вообразить себе, что еще в конце 20-х годов Сталина подозревали в «либерализме», если не на политическом, то хотя бы на культурном фронте. Впрочем, как мы убедились, подобные наветы вождь решительно отвергал и повода к ним как будто не давал.
Замечу, что пьеса Михаила Левидова «Заговор равных» удостоилась 17 ноября 1927 года специального разносного постановления Политбюро, в котором Секретариату ЦК поручалось «установить круг лиц, виновных в том, что Политбюро было поставлено перед необходимостью снять пьесу, разрешенную к постановке без предварительной надлежащей проверки».
Этому предшествовало гневное письмо заместителя заведующего Агитотделом ЦК ВКП(б) С.Н. Крылова от 16 ноября 1927 г. Молотову: «Камерный театр поставил как юбилейную пьесу «Заговор равных» бульварного фельетониста Михаила Левидова.
Автор под видом «исторического» изображения периода директории и заговора Бабефа дает пасквиль на партию.
Пьеса пестрит словечками «могильщики революции», «устроившиеся, вскормленные, вспоенные революцией», «предатели революции», «народ устал», «при Робеспьере жилось лучше», «революция кончилась», «я старый мастер политики (Баррас)» и тому подобные выраженьица, взятые напрокат из платформы и речей оппозиции.
Пьеса эта нынешним летом читалась Левидовым группе оппозиционеров в Кисловодску и получила там одобрение. Затем читал ее А.В. Луначарский и тоже одобрил. Затем одобрил Главрепертком (по литере А, т. е. по первой категории, вне всяких сомнений, причем член ГРК т. Попов-Дубовский не знакомился с вещью, а проводил ее Пикель (секретарь Зиновьева. — Б.С.), санкционировал т. Мордвинкин.
На просмотре пьесы в театре 5 ноября я заявил ГРК, что была совершена большая ошибка с допущением на сцену упадочной, пасквильной вещи, что я лично за снятие, но должен согласовать вопрос с т. Криницким (главой Агитпропа. — Б.С.)... Мнение Криницкого совпало с моим.
По предложению т. Криницкого мною был назначен еще один просмотр спектакля вчера, 15-го. На просмотр были приглашены ответственные работники-коммунисты — 30—35 чел. Из обмена мнениями после просмотра выяснилось:
1) полное единодушие (за исключением Пикеля и Луначарского) в оценке пьесы как плохой пьесы, которую не следовало допускать к постановке и
2) расхождение в вопросе — следует ли пьесу снять с репертуара. Большинство высказавшихся товарищей (Луначарский, Пикель, Мордвинкин, Полонский, Лебедев-Полянский, Керженцев, Раскольников, Сапожников и др.) считают невозможным снятие пьесы по разным мотивам, главным образом, политическим. Меньшинство (Попов-Дубовской, Крылов, Чернявский и др.) высказалось за немедленное снятие.
О пьесе уже с лета идут слухи, пущенные, видимо, оппозицией. Пьеса явно рассчитана на то, чтобы у зрителя вызвать аналогии: Директория — Политбюро, Бабеф — Троцкий, период термидора и фруктидора — наше время, хвосты у булочных — наши хвосты и т. д.
Публика уже, еще до премьеры, заинтригована спектаклем: все билеты на объявленные 4 спектакля расхватаны.
Во время спектаклей возможны демонстративные выходки.
В настоящей политической обстановке меньше всего пользы будет от немедленного снятия пьесы с репертуара, чем от оставления пасквиля на сцене».
Причины запрещения «Заговора равных» лежали на поверхности. Только что была разгромлена троцкистско-зиновьевская оппозиция, лидер которой Троцкий не уставал твердить о «термидорианском перерождении» революции, — и вот пьеса, рассказывающая как раз об эпохе Термидора, причем с весьма явными политическими аллюзиями.
Причем даже сегодня нельзя с уверенностью сказать, входили ли подобные аллюзии в авторский замысел Михаила Юльевича Левидова (Левита), или он стал жертвой собственной теории «организованного упрощения культуры». Ведь драматург провозглашал: «Масса любит халтуру, и препятствовать ее вкусам мы не имеем права». Вот и доупрощался. Вполне возможно, что Левидов лишь пытался самым примитивным образом «осовременить» исторический материал, не задумываясь о том, что в существующем политическом контексте борьбы с оппозицией многие параллели окажутся более чем рискованными. Во всяком случае, за свое легкомыслие Михаил Юльевич заплатил самую дорогую цену. В 1937 году он был арестован и расстрелян.
Аллюзии же, с точки зрения Сталина и цензуры, становились все более страшным грехом. Это испытал на себе и Михаил Булгаков в связи со своими произведениями о Мольере — биографией для «ЖЗЛ» и пьесой «Кабала святош».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |