М.А. Булгаков, без сомнения, был уникален для своего времени. Так, например, в романе «Мастер и Маргарита» он пишет, что мысль о саркоме легкого может доставить удовольствие. Саркома упоминается в связи с тем, что его герой Воланд рассуждает о беззащитности человека перед случайностью, граничащей с бессмысленностью его существования. Исходным посылом рассуждений «старого софиста» является вопрос: «...кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?» Этот вопрос не мог не волновать самого Булгакова, молодость и зрелость которого пришлись на время грандиозных перемен в культуре и обществе: Первую мировую войну, революции, гражданскую, сталинизм. Автор романа «Мастер и Маргарита» не мог не обратиться с воландовским вопросом к своим читателям: он был свидетелем установления власти на Украине: «По счету киевлян, у них было 18 переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитали их 12; я точно могу сообщить, что их было 14, причем 10 из них я лично пережил»1.
Булгаков смог находиться в контексте «здесь и сейчас», написать не мемуары, а в саркастичной, ироничной форме представить современную ему действительность. Роман «Мастер и Маргарита» стал возможным для восприятия, когда «здесь и сейчас» перешло в «там и тогда». Пережившее множественные потрясения общество не в состоянии было справиться с накопившимся в нем агрессивным потенциалом, поэтому главными защитными действиями в отношении источников непереносимых чувств стали отрицание, расщепление, проекция, а реальное восприятие блокировалось, не говоря уже о возможности посмеяться над этой реальностью. Мы предполагаем, что советское общество 20—30-х гг. не могло увидеть себя в микроскоп булгаковского романа, где все мелочи, отрицаемые обществом, бросаются в глаза, и потому обрести массового читателя при жизни автора роман «Мастер и Маргарита» не мог.
Участвующий в разговоре с Воландом и Берлиозом Бездомный предстает законопослушным гражданином своего времени: он знает, за что отправляют в Соловки, и спешит ответить Воланду лозунгом: «Сам человек и управляет». Автору настоящего исследования представляется, что в начале романа этот герой глуповат, неловок, правда, симпатичен, но плохо образован. Такие нюансы не могли быть восприняты современным создателю романа читателем. Подобный герой был либо положительным во всех отношениях персонажем, или мог иметь слабину, с которой бы он боролся на протяжении всего романа, либо он мог быть отрицательным, сбившимся с коммунистического пути, но не до конца потерянным для общества, и выходить на этот путь на протяжении повествования... или погибать. В любом случае перед нами предстали бы проективные герои общества, и они были бы расщепленными на «хороших» и «плохих», на «наших» и «врагов»2.
К 1928—29 годам литературоведы относят начало работы над главным романом в жизни Булгакова3. 8 мая 1929 года Булгаков сдал в издательство «Недра» для публикации главу «Мания Фурибунда» из романа «Копыто инженера»4. От этой главы остался только первый лист черновика, и по содержанию он соответствует главе «Дело было в Грибоедове» в «Мастере и Маргарите»5. Публиковать фрагмент не стали ни в «Недрах», ни где-либо еще, чуть больше десяти лет роман писался в стол, и периодически автор уничтожал написанное, сжигал, подобно Гоголю: «...погибли не только мои прошлые произведения, но и настоящие и все будущие. И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр»6.
В то же время Булгаков написал в Правительство СССР, и из этого письма становится очевидным, что он уже стал объектом проекций агрессии со стороны литературных критиков, отражающих «мнение большинства», «...стал сатириком, и как раз в то время, когда никакая настоящая (проникающая в запретные зоны) сатира в СССР абсолютно немыслима»7. Заняв протестную позицию, Булгаков только усилил поток критики: «Навряд ли мне удалось бы предстать перед Правительством СССР в выгодном свете, написав лживое письмо, представляющее собой неопрятный и к тому же наивный политический курбет. Попыток же сочинить коммунистическую пьесу я даже не производил, зная заведомо, что такая пьеса у меня не выйдет»8.
Роман «Мастер и Маргарита» создавался в условиях жесткой критики остальных произведений Булгакова. Нарком просвещения А.В. Луначарский выразил свое мнение по поводу «Дней Турбиных»: в этой пьесе, на его взгляд, создана «...атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля»9. К этому же времени булгаковская коллекция рецензий уже составляла 298 «враждебно-ругательных» отзывов и 3 «похвальных»10. Несколько ранее, в 24-м году, Булгаков испытывал страх за свою жизнь. 28 декабря он записал в своем дневнике: «Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные»11. Потом он перестанет бояться за свою жизнь, вероятно, бессознательно поймет, что его не сошлют, не посадят, не убьют. Булгаков оказался нужным современному ему обществу и читателю в качестве врага, с которым нужно бороться, которого можно постоянно уличать в отклонениях от коммунистических идеалов в его произведениях, а если его творения оказывались слишком неприемлемыми, то их отрицали, остальные были хорошим поводом спроецировать агрессию, переполнявшую общество. Н.П. Утехин так описал атмосферу критики М. Булгакова: «В свое время в критике 20-х годов пытались представить М. Булгакова как писателя враждебно настроенного к революции, как апологета «белой идеи»... Для примера можно сослаться хотя бы на работу Б. Мимяевского, в которой М. Булгаков — автор пьесы «Багровый остров» — подается как художник, стремящийся «опорочить, высмеять саму идею государственного, партийного руководства театральным искусством»»12. Крупный исследователь жизни и творчества Булгакова Б. Соколов пишет: «Коммунисты демонстративно покидали спектакли. Маяковский публично призывал устроить обструкцию и сорвать пьесу»13.
Американский дипломант Чарльз Боолен был секретарем посольства в 30-е годы. Он оставил воспоминания о Булгакове: «Его карьера в советском театре была необычайно успешной, но противоречивой, а пьесы сохраняли стойкую популярность, хотя он непрерывно конфликтовал с советской цензурой. Он однажды сказал мне, что никогда не выведет коммуниста ни в одной из своих пьес, потому что они для него всего лишь некие плотские фигуры... Когда настоящее значение рассказа поняли, против Булгакова была развязана обличительная кампания. В прессе появились карикатуры с такими, например, подписями: «Сокрушим булгаковщину на культурном фронте». Булгаков украсил этими карикатурами стены своей квартиры...»14 Булгаков и его критикующая публика были нужны друг другу. Д. МакДугал представляет психоаналитическое истолкование взаимоотношений автора и его публики. Творцы и новаторы постоянно чувствуют, что они должны бороться с внешним миром, чтобы добиться права выражать самые сокровенные порывы своей внутренней вселенной. Отношения творческой личности и анонимной публики — это любовная связь, которая изобилует опасностями и муками для многих...
Первая сфера исследования аналитика имеет отношение к природе того, что проецируется на эту внешнюю публику: видится ли она как приветствующая, благодарная, желающая или принимающая творческое предложение, или, наоборот, как преследующая, критичная, отвергающая? Такие проекции являются общими и решающими факторами в выборе автора — позволить или отвергнуть публикацию произведения15. Одно из писем Булгакова к Сталину является иллюстрацией процитированного выше: «Такой Булгаков не нужен советскому театру», — написал нравоучительно один из критиков, когда меня запретили.
Не знаю, нужен ли я советскому театру, но мне советский театр нужен, как воздух»16. Отражение своих взаимоотношений с публикой Михаил Афанасьевич мог видеть не только в статьях и отзывах. Ими подкреплялись и получали остроту его дружеские, приятельские связи. Согласно свидетельству А. Смелянского, 8 апреля 1935 года Булгаков с женой были на юбилее жены драматурга К.А. Тренева. Об этом празднике Елена Сергеевна в дневнике записала: «...после первого тоста за хозяйку Пастернак объявил: «Я хочу выпить за Булгакова!» Хозяйка: «Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викеньтьевича, а потом за Булгакова!» — «Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он — законное явление. А Булгаков — незаконное!»17 Из перечисленных фактов возможен только один вывод, что «убийственные» отзывы, безусловно, травматичные для писателя, предоставляли ему одновременно возможность быть известным в творческих кругах и поддерживать отношения. А такие рецензии, как: «...в пьесе полная идейная пустота — никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли»18, — позволяли Булгакову творить. В 1937 году Булгаков писал П.С. Попову о пророчествах в свой адрес: «Некоторые мои доброжелатели избрали довольно странный способ утешать меня. Я не раз слышал уже подозрительно елейные голоса: «Ничего, после вашей смерти все будет напечатано!» Я им благодарен, конечно!»19 Так и случилось, но путь романа «Мастер и Маргарита» к читателю продлился 26 лет.
Роман «Мастер и Маргарита» при жизни писателя был представлен очень небольшой по своей численности публике. Е.С. Булгакова 3 мая 1938 года записала в дневнике20, что Ангарский пришел и с места заявил: «Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж. Переведу на все языки. Денег — тьма, валюта. Хотите, сейчас чек дам — аванс?» Михаил Булгаков отказался, сказал, что не может этого сделать.
Тогда, после уговоров, Ангарский попросил М.А. прочитать роман (Мастер и Маргарита). И М.А. Булгаков прочитал три первые главы. Ангарский сразу высказался о том, что этот роман напечатать нельзя и даже не смог аргументировать, почему это невозможно.
О том, как встретили роман первые слушатели, подробно написали М.Г. Качурин и М.А. Шнеерсон. Судя по дневниковым записям Е.С. Булгаковой, авторское чтение романа состоялось в апреле-мае 1939 г. Слушатели — друзья и близкие знакомые — испытали потрясение. Они сразу оценили богатство фантазии, оригинальность и пленительность повествования. Но господствовал в их впечатлениях страх — за писателя и, наверное, за себя. «Последние главы слушали почему-то закоченев, — записывает Елена Сергеевна. — Все их испугало». Это были люди опытные в литературных делах и неробкого десятка, но все согласны были в том, что роман ни печатать, ни «наверх подавать» нельзя: «ужасные последствия могут быть»21.
Сергей Ермолинский, считавший себя одним из близких друзей Булгакова, вспоминал, что еще в 1930 году слушал первые главы будущего романа: «Чтение состоялось на квартире Павла Сергеевича Попова, и обставлено было с сугубой таинственностью (Булгаков любил таинственность). Кроме меня, Павла Сергеевича и его жены, Анны Ильиничны, никого не было. Мы были строго-настрого предупреждены, что о чтении этом должны навеки умолчать: «величайший секрет!»
Услышанное буквально потрясло меня... Мерещился поистине таинственный, загадочный роман!.. Мы возвращались вдвоем по пустынным арбатским переулкам. Искоса глянув на меня, он спросил: «Ну?» «Гениально!» — выпалил я со всей непосредственностью. «Ну, брат, ты решительный критик!» — захохотал Булгаков. Его лицо порозовело, раскраснелось, то ли от мороза, то ли от возбуждения, и он, схватив меня за руку, стал выплясывать. Так, приплясывая, мы и вышли к Зубовской площади»22.
Однако о публикации речи идти не могло, ни в 30-х, ни позже. Павел Сергеевич Попов, познакомившись с практически полным текстом романа, в своем письме Е.С. Булгаковой от 27 декабря 1939 года выразил и свои восторги по поводу «Мастера и Маргариты», и свои страхи: «Я все под впечатлением романа. Прочел первую часть... Я даже не ждал такого блеска и разнообразия; все живет, все сплелось, все в движении — то расходясь, то сходясь... Вторая часть — для меня очарование. Этого я совсем не знал — тут новые персонажи и взаимоотношения — ведь Маргарита Колдунья это Вы, и самого себя Миша ввел... Но вот, если хотите, грустная сторона. Конечно, о печатании не может быть речи. Идеология романа — грустная, и ее не скроешь. Слишком велико мастерство, сквозь него все ярче проступает. А мрак он еще сгустил, кое-где не только не завуалировал, а поставил точки над i... Мне только ошибочно казалось, что у Миши больше все сгладилось, уравновесилось, — какое тут! В этом отношении, чем меньше будут знать о романе, тем лучше. Гениальное мастерство всегда останется гениальным мастерством, но сейчас роман неприемлем. Должно будет пройти лет 50—100...»23
Безусловно, конкретные эпизоды романа не могли не вызывать тревогу. Булгаков в своем романе, используя иронию, иносказание, символику, написал о репрессиях в самую их пору, что сразу блокировало пусть призрачную надежду на публикацию романа. Квартирный вопрос, который, по словам Воланда, испортил москвичей, решался репрессиями и по ходу сюжета романа, и в каждодневной реальности Булгакова.
В атмосфере переживания постоянных психологических нагрузок и стрессов, как ни парадоксально, аккумулировались творческие резервы Михаила Булгакова.
Изучение позиции М.А. Булгакова в системе социокультурных связей современного ему времени позволяет нам сделать ряд выводов.
Во-первых, уникальность М. Булгакова проявилась в метафорическом способе отражения сложной картины жизни 20—30-х годов.
Во-вторых, творческая особенность М.А. Булгакова состоит в двухуровневой манере повествования: через логическое мышление и через наглядно-образное мышление в сфере создания художественных образов.
В-третьих, специфичность художественных образов берет свое начало, в том числе, в системе личностных социокультурных связей. Популярный, но критикуемый, испытывающий тревогу за свою жизнь, но временами поддерживаемый в высших кругах, он должен был бороться с этим миром, чтобы отобразить его в творчестве.
В-четвертых, место критикуемого писателя было занято Булгаковым органично. Критикам Булгаков был необходим, в то же время М.А. Булгакову критики нужны были как элемент, возбуждающий творческую активность.
Примечания
1. Соколов Б. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис лак, 1997. С. 91.
2. М.А. Булгаков и художественная культура его времени. М.: СТД РСФСР, 1988.
3. Соколов Б. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис лак, 1997.
4. Неизвестный Булгаков. М.: Книжная палата, 1993.
5. Булгаков М. Великий канцлер. Князь тьмы. М.: Гурьял пресс, 2000.
6. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Советский писатель, 1997. С. 227.
7. Там же. С. 226.
8. Там же. С. 223.
9. Соколов Б. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис лак, 1997. С. 223.
10. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Советский писатель, 1997. С. 223.
11. Там же. С. 81.
12. Утехин Н.П. Исторические грани вечных истин // Современный советский роман: Философские аспекты. Л.: Наука, 1979. С. 200.
13. Соколов Б. Указ. соч. С. 223.
14. Соколов Б. Указ. соч. С. 300.
15. Мак-Дугал Д. Тысячеликий Эрос. СПб.: ВЕИП, 1999. С. 79.
16. Булгаков М. Дневник. Письма... С. 200.
17. Смелянский А. Михаил Булгаков в художественном театре. М.: Искусство, 1989. С. 324.
18. Соколов Б. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис лак, 1997. С. 223.
19. Булгаков М. Дневник. Письма... С. 435.
20. Булгакова Е.С. Дневник Елены Булгаковой. М.: Книжная Палата, 1990. С. 376.
21. Качурин М.Г. Шнеерсон М.А. «Вот твой вечный дом...». СПб.: Папирус, 2000. С. 126.
22. Ермолинский С. Драматические сочинения. М.: Искусство, 1982. С. 621.
23. Михаил Булгаков. Письма. Жизнеописание в документах. М., 1989. С. 533.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |