К.И. Чуковский называл М.М. Зощенко новатором в литературе. Высокая оценка известного критика была связана с тем, что М.М. Зощенко стал первым из писателей послереволюционного периода, который «ввел в литературу в таких масштабах эту новую, — как писал К.И. Чуковский, — еще не вполне сформированную, но победительно разлившуюся по стране внелитературную речь» [Чуковский 49]. «Корявый» язык юмористических рассказов М.М. Зощенко заставлял смеяться людей разного социального положения, образования и воспитания. Умению воспроизводить на бумаге «внелитературную речевую стихию» М.М. Зощенко, по мнению К.И. Чуковского, способствовал большой жизненный опыт. «В 1915 Зощенко добровольцем ушел на фронт, командовал батальоном, стал Георгиевским кавалером. В 1917 был демобилизован из-за болезни сердца, возникшей после отравления газами. В 1918, несмотря на болезнь, ушел добровольцем в Красную Армию и воевал на фронтах Гражданской войны до 1919. Вернувшись в Петроград, зарабатывал на жизнь, как и до войны, разными профессиями: сапожника, столяра, плотника, актера, инструктора по кролиководству, милиционера, сотрудника уголовного розыска и др.» [Мунблит, 594]. Из чего следует, что М.М. Зощенко знал не понаслышке о простом человеке, умел писать на «языке улицы».
«Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» — это первый цикл (1922) раннего творчества М.М. Зощенко. Сборник вместе с последовавшими за ним рассказами принес автору широкую известность. Л.А. Спиридонова, характеризуя общую литературную тенденцию 20-х годов, писала о «смене злободневных политических разоблачений юмористическими бытовыми сюжетами в «Двенадцати стульях», «Золотом теленке», «Рассказах Назара Ильича господина Синебрюхова»» [Спиридонова, 44]. В то же время среди «военных физиологий», подобных «Конармии» по «краткости, тщательности выбора слов», И.Н. Сухих называл «ближайшим эстетическим соратником» Бабеля именно М.М. Зощенко [см.: Сухих, 2002, 401]. «Конармия» — книга «необыкновенных происшествий», новелл-пятиминуток, — писал И.Н. Сухих. — В этом жанровом контексте Бабель ближе не Фадееву с Платоновым, а Зощенко, автору «Рассказов Синебрюхова», с его идеей неописуемости новой реальности старыми художественными средствами» [Там же, 400].
Новые художественные средства писатель вырабатывал и отшлифовывал в кружке «Серапионовы братья», который стал настоящим университетом для М.М. Зощенко. «Принятие революции, — писал Д.М. Молдавский, характеризуя роль «серапионов» в художественном процессе послеоктябрьского периода, — определило то новое, что они внесли в литературу» [Молдавский, 32]. Несомненно, своеобразие «смехового слова» Зощенко было предопределено не только слитыми воедино революционным настроем и следованием литературным традициям, не только избранным пародийным тоном произведений кружковцев. Свою роль сыграли и многие другие факторы. В частности, отмеченный в свое время Горьким зощенковский «язык рассказа», с помощью которого, как предрекал дальновидный классик, начинающий писатель сможет создавать «вещи оригинальнейшие» [Молдавский, 32]. Л.А. Спиридонова, цитируя Зощенко, отмечала, что он признавался также в своем ученичестве у «сатириконцев», а именно Тэффи. У нее писатель перенимал умение «найти «прекрасно смешные слова», овладевал ее неподражаемым юмором и тайной «смеющихся слов»» [Спиридонова, 48]. Зощенко переосмыслил усвоенное «от Замятина мастерство краткого сатирического рассказа» и предпочел «анекдот иносказанию» [Голенищев-Кутузов, 18].
Именно тяготение к анекдотизму обнаружат исследователи в раннем цикле Зощенко. «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова»: предисловие, написанное от лица героя, и четыре небольших новеллы («Великосветская история», «Виктория Казимировна», «Чертовинка», «Гиблое место») — оказались благосклонно приняты современниками (А.К. Воронским, Н.Н. Асеевым, Е.И. Замятиным). При этом анекдотизм цикла, по мнению одних критиков (А.К. Воронский, Н.Н. Асеев), был избыточен и снижал пафос произведения, а другие, к которым, например, примыкал М. Ольшевец, считали такой подход к повествованию новаторским приемом.
Литературоведы 60—70-х годов XX века обратили внимание на жанровую неоднородность комической новеллы М.М. Зощенко. Так Л.Ф. Ершов отмечал, что уже в 20-е годы этот жанр у писателя был представлен в двух формах. Среди них комическая новелла с сатирической или юмористической направленностью [см.: Ершов, 1973]. В ней разоблачался убогий мирок героя-рассказчика. Вторая форма новеллы была, по характеристике исследователя, исполнена «большой драматической силы», и в ней М.М. Зощенко, как отмечал Л.Ф. Ершов, «сердечно сочувствует герою и скорбит о его непутевой жизни» [Там же]. Оба вида комической новеллы разрабатывались писателем одновременно и нашли свое отражение в цикле «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова».
При этом созданию «эффекта смешного», как писал Д.М. Молдавский, во многом способствовала «монологическая форма изложения событий в «Рассказах...». Она же выступала средством «автохарактеристики героя» [Молдавский, 42]. Назар Ильич Синебрюхов, излагая эпизоды своей биографии, стремился «при помощи каламбуров и анекдотов создать ракурс, способный показать его жизнь, его самого с самой лучшей — по его мнению — стороны» [Молдавский, 41]. Однако такой способ поведения давал обратный результат: положительные качества личности и характера опровергались речью самого Синебрюхова.
Амбивалентность повествования задается героем-рассказчиком с самого начала. В предисловии он не без хвастовства говорит: «Я такой человек, что все могу» (28)1, — а заканчивает: «я крохобором хожу по разным гиблым местам, будто преподобная Мария Египетская» (29).
Мотив хождения, пути, странствия стал сквозным для всего цикла «Рассказов...». В «Великосветской истории» герой, спасая свою жизнь, ведет разбойников в княжеское имение, чтобы указать местонахождение спрятанного клада. В следующей новелле «Виктория Казимировна» Назар Ильич ради алчной возлюбленной отправляется в немецкий тыл. В демонической «Чертовинке» повествуется о возвращении героя домой, где его уже похоронили и гонят, заставляя Синебрюхова продолжить странствие. Казалось бы, в заключительной новелле «Гиблое место» герой находит себе теплый угол и сытный стол, но нелепый поступок заставляет его вновь отправиться в дорогу.
При этом каждый раз Синебрюхов, представляя читателю новую историю из своей биографии и сетуя на неблагосклонность судьбы, не замечает комичности курьезных ситуаций, в которые он попадает по своей же вине. В новелле «Гиблое место» Назар Ильич принимает заграничного продавца спиртным за страшного убийцу. Тогда работодатель, более заинтересованный в контрабандисте-спиртоносе, отказывается нанять Синебрюхова. Стремление героя прослыть прозорливым человеком оборачивается нелепой мнительностью. Сам же он уверен в обратном. Еще в начале своего повествования Назар Ильич, заранее зная, в отличие от читателя, финал истории, говорит: «страшного жулика я сразу вижу» (57).
Комический прием самообмана переходит из новеллы в новеллу. Рассказывая о своих военных подвигах, Назар Ильич изображает себя храбрым солдатом, но в его историях на первый план выходит стремление к наживе, мародерству и даже убийству.
Анализируя мотив смерти (убийства) в «Рассказах...», Т.А. Бычкова пишет об ироническом отношении М.М. Зощенко к страхам своих героев, к их боязни смерти, которая определяется литературоведом как «животный страх» [Бычкова, 56]. Скорее всего, здесь можно говорить о суеверном страхе: «Копну, откину землишку — потею, и рука дрожит. А умершие покойники так и представляются...» (35)
Другой исследователь Ю.К. Щеглов, обращаясь к сценам смерти, делает акцент на «трактовке вопиющего как нормального» [Щеглов, 219]: «Сестричка милосердия — бяк, с катушек долой, — мертвая падаль» (31) или «А один гвардеец дерг да дерг за ножку австрийское мертвое тело <...>, а ножка в руке и осталась» (35).
При этом душевная черствость свойственна не только Синебрюхову. Убийство тещи из рассказа «Гиблое место» преподнесено Егором Савичем — одним из героев цикла — как нечто обыденное: «...бабка Василиса у помойной кучи присела, а он, убийца, так в нее и лепит из шпалера, и все, знаете ли, мимо. Раз только попал» (59). Образ помойной кучи снижает пафосность трагического эпизода, переводя из «высокого» плана в «материально-телесный» [Бахтин, 2010, 30]. Для самого Назара Ильича «смерть — маленькое и мохнатенькое, катится и хихикает» (60). Подобное пародийное сравнение смерти отсылает читателя к образу Недотыкомки Ф.К. Сологуба, а название «Гиблое место» — к гоголевскому «Страшному месту» [см.: Молдавский, 48—49].
Несомненно, здесь идет речь о комической реминисцентности некоторых заглавий цикла, которые должны были бы заинтересовать читателя. Если «Чертовинка» так же, как и «Гиблое место», предвосхищает остросюжетность, «Великосветская история» ориентирует на приподнятость стиля, утонченность сюжета, то «Виктория Казимировна» — это заявка на любовную историю. Синебрюхов старается соблюдать заданность заглавий, но они открывают перед читателем «ложный «горизонт ожидания»» [Ламзина, 95]. Вот как представлена любовная развязка в новелле «Виктория Казимировна»: «Подбежала она ко мне, в руку впилась цапастенькими коготками, а сама и слова не может молвить. <...> Хотел я было упасть тут же перед ней, <...> да вспомнил все, перевозмог себя. — Нету, — говорю, — тебе, полячка, прощения во веки веков» (48).
Претензия героя на роль увлекательного рассказчика терпит крах. Синебрюхов не обладает даром сказителя и не является носителем народных чтобы «жизнь узнать» [Бабель, 2004, 366]. Синебрюхов устраивает драку, как он отмечает, «для ради собственного блезиру». Его удары «одновременно и умерщвляющие, и дарующие новую жизнь, и кончающие со старым, и зачинающие новое» [Бахтин, 2010, 222]. Стоит отметить, что Синебрюхов выходит победителем только в драке, в семейной жизни он терпит поражение. Так мотив воскрешения становится строительным материалом ситуации развенчания, комизм которой усиливают мотивы измены, брани и побоев.
В новелле «Великосветская история» герой-рассказчик сам становится гороховым шутом, которого колотят: «Стали тут меня бить босячки инструментом по животу и по внутренностям. И поднял я крик очень ужасный» (38). Можно отметить, что эпизод драки Назара Ильича Синебрюхова с соперником и встреча рассказчика с «босячками» проникнуты карнавальной атмосферой, в которой тумаки, даваемые и получаемые, воспринимаются комически, потому что идет постоянная мена верха и низа, короля и шута.
По М.М. Бахтину, «избиение» так же амбивалентно, как «ругательство, переходящее в хвалу» [Бахтин, 2010, 219]: «Здорово, — думаю, — бьется прапорщик Лапушкин, сволочь такая...» (36) Так восхищенно обзывает Синебрюхов своего нового красного командира, сменившего белого офицера, у которого герой служил денщиком («Великосветской истории»). «Смеховое слово» здесь рождается из ситуации развенчания, разжалования. Прежняя роль — денщик князя — оказывается для героя опасной. Прапорщик Лапушкин обзывает его («княжий холуй», «собачье мясо»), бьет и пытается сорвать погоны. Это напоминает своеобразный обряд развенчания, исполняемый во время карнавала: здесь и побои, и хвала, переходящая в брань, и господство особой формы «вольного фамильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, то есть внекарнавальной, жизни непреодолимыми барьерами служебного положения» [Бахтин, 2010, 19]. Как положено во время карнавального представления, так и здесь происходит перерождение общепризнанных норм. В цикле изображается карнавальное отношение к любви и смерти. Грубый комизм в изложении сакрального, граничащий с цинизмом, можно встретить во многих произведениях литературы 20-х годов XX века. Например, в конармейских новеллах Бабеля читаем: «Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись» [Бабель, 2004, 379].
Мотив смерти (убийства) в «Рассказах...» соседствует с мотивом воскрешения, который комически изображен М.М. Зощенко в «Великосветской истории». Синебрюхов во время немецкой газовой атаки спасает «князя ваше сиятельство»: «А я сволок князеньку вашего сиятельства на волю...» (31). Объект действия воспринимается читателем как мертвец или кукла. Потом происходит чудесное воскрешение: «Князь ваше сиятельство лишь малехонько поблевал, вскочил на ножки...» (31). Контраст между поведением «неживого» князя и живого реализуется с помощью «смехового слова». Оно функционирует на языковом уровне, по М.О. Чудаковой, при выборе рассказчиком слов, несоответствующих предмету, например, «сволок князиньку» [см.: Чудакова, 2001, 113].
Своеобразным воскрешением в новелле «Чертовинка» становится появление Синебрюхова в родной деревне через два года после окончания войны. По возвращении «мертвец» Синебрюхов застает свою супругу женой другого человека. Новый муж завладел не только Матреной Васильевной Синебрюховой, но и всем имуществом героя-рассказчика, даже штанами. Ситуация воскрешения дополняется целым рядом комических мотивов измены (штаны Синебрюхова, в которых теперь ходит соперник, символизируют плотское начало), брани, побоев: «Ударил я тут Егор Иваныча. И ударил, прямо скажу, не по злобе и не шибко, а так, для ради собственного блезиру. А он, гадюка, упал нарочно навзничь. Ногами крутит и кровью блюет» (51).
У Бабеля в новелле «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча» подобный конфликт разрешается тем, что герой «топчет» своего соперника, героя: из княжеского «холуя» он становится никем. Рабская психология не дает Назару Ильичу почувствовать себя по-настоящему свободным человеком. Не случайно писателем для новеллы «Великосветская история» сначала было выбрано название «Передать князю». В прежнем названии определенно слышны интонации оправдания героя перед своим хозяином. Г.А. Белая, обращая внимание на верноподданность Синебрюхова, отмечала, что в «Рассказах...» об этом говорится «иронически, но беззлобно, — писателя, кажется, скорее смешит, чем огорчает, смиренность Синебрюхова» [Белая, 1995, 7].
В характере героя наблюдается столкновение черт человека старого и нового строя. Назар Ильич относится к тем людям, которые после Октября подняли голову и заявили о своих правах: «— Нет, — отвечаю, — ваше высокоблагородие, я в боях киплю и кровь проливаю, а у вас, говорю, руки короткие» (48). Однако Синебрюхов не стал человеком революции. Герой поднабрался лозунгов, но применяет их не к месту, что создает дополнительный комический эффект. Вот как Синебрюхов объясняет деревенским мужикам смысл Февральской революции:
— Не иначе как землишкой разживетесь.
— А на кой мне, — ярится, — твоя землишка, если я буду из кучеров?
— Не знаю, — говорю, — не освещен. И мое дело — сторона (33).
Каламбурная игра словами «просвещен» — «освещен» отражается не только на языковом уровне, но и присутствует в сюжетной канве цикла. Мотив игры становится центральным в новелле «Виктория Казимировна». Кража пушки немцами у русских происходит, по мнению Синебрюхова, не по его вине (он-то вместо дежурства был на свидании) и не по вине часового, который заснул. Беда случилась, потому что «подчасок, дрянь такая худая» (44) пошел в картишки играть. Согласно народной мудрости: кому везет в карты, тому не везет в житейских делах, а подчасок все «выигрывает, сучий сын» (Там же). Выигрыш, по мнению героя, приводит к беде — убийству часового, краже пушки, наказанию всего взвода. Орудием возмездия выбраны игральные карты — амбивалентный смеховой образ. Наказание сродни цирковому номеру: весь взвод стоит навытяжку с картами в зубах. Ситуация разрешается не только читательским и авторским смехом, но и вызывает усмешку одного из персонажей — генерала. Синебрюхов дает последнему парадоксально-комическую характеристику: «Ничего себе, хороший генерал. Но, конечно, не очень уж» (Там же). Языковой комизм вновь сменяет алогизм положений: генерал прощает солдат, но, отменив шуточное наказание, отправляет добровольцев в немецкий тыл за новой пушкой. При этом герой не осознает, что ночная вылазка на территорию врага может стоить жизни. Его бесстрашие основывается на предрассудках. Когда-то попугай вытянул Синебрюхову счастливый билетик: «А мне, запомнил, планета Рак и жизнь предсказана до девяноста лет» (45). Наивность и простота героя граничит с нелепостью и детскостью.
В словесно оформленных ситуациях цикла М.М. Зощенко «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» «смеховое слово» реализуется через мотивы смерти (убийства), воскрешения, брани и побоев, развенчания, игры. Претензия в речи героя-рассказчика на изящность и жеманство, соединение понятий и предполагаемой торжественности старины вместо эффекта приподнятости приводит к ироническому прочтению [см.: Молдавский, 41].
Намек на это содержится в самом названии цикла. Здесь на одном краю комической оппозиции полное имя героя Назар Ильич с обращением «господин», а на другом — карнавальная фамилия «Синебрюхов». В этом М.М. Зощенко прямой ученик Н.В. Гоголя с его «говорящими фамилиями». В имени зощенковского героя материально-телесному образу жизни — «брюху» — придан признак свойственный образам смерти — «синее». Так при «столкновении разнородных элементов», как писал А.Н. Старков, возникает «комический облик простоватого неудачника» [Старков, 23].
«Назар Ильич, сатирический персонаж, разоблачающий сам себя» — пишет Д.М. Молдавский [Молдавский, 43]. Словарь Синебрюхова изобилует неправильным в данном контексте употреблением слов, порой парадоксальными характеристиками. Очевидно обилие площадной лексики.
По В.В. Брякину, насыщенность повествования вульгарно-просторечными и бранными словами создает комический эффект, потому что «герой претендует на образованность, интеллигентность, передовой взгляд на мир» [Брякин, 13]. Тогда как для Н.А. Комаровой в деструктивной, агрессивной природе бранной фразеологии героя-повествователя заложен торжествующий смех, который «делает ее (фразеологию) близкой авторитарному слову, выражающему идею коренной переделки человека и мира» [Комарова, 142]. Однако для другого современного исследователя, М.О. Чудаковой, становится важным само изменение авторского отношения «к семантике бранного слова», когда табуированные слова (брань) в контексте нейтрализуются, что делает эти слова обычными, заурядными» [Чудакова, 2001, 110], т. е. амбивалентными и поэтому смешными. В свете исследований М.О. Чудаковой предыдущие две точки зрения выглядят не столь убедительно.
Из истории в историю Синебрюхов попадает впросак, выглядит нелепо, но так и не осознает этого. «Психология героев лишается динамики, — пишет Е.В. Пономарева о циклических героях, в том числе о Синебрюхове, — она статична», поэтому «в контексте такого мирообраза каждая из вновь изображённых ситуаций дополнительно нагнетает, усиливает, заостряет именно этот смысл» [Пономарева, 109]. В итоге мотив пути, который объединяет новеллы, приобретает новое значение: не как движение вперед, а как движение по кругу с постоянным автоматическим, а следовательно, и комическим (А. Бергсон), повторением [см.: Борев, 198]. Это придает мотиву странствия оттенок травестии.
Неприкаянное скитание Назара Ильича Синебрюхова на фоне «победного» шествия молодой советской республики, в планах которой было распространение коммунизма по всему земному шару, звучит комическим перепевом. Нелепость героя рождается из алогизма действительности, которая на все бытийные вопросы отвечает словами заученных лозунгов. В связи с этим можно согласиться с предположением Л.Ф. Ершова о двух видах комической новеллы, возникших у М.М. Зощенко уже в 20-х годах XX века, так называемых сатирической и драматической. При этом второй тип новеллы потенциально присутствует в цикле «Рассказы...», например, в истории «Гиблое место», но не реализуется до конца, оставаясь в тени сатирической новеллы.
Свидетельством того, что карнавальный мир прозы писателя выходит за границы цикла «Рассказов Назара Ильича господина Синебрюхова», вступая в диалогические отношения с внешним миром, становятся написанные в 30-е гг. русским писателем-эмигрантом Валентином Горянским «Рассказы господина Тощенко». Последние, по мнению Л.А. Спиридоновой, «по сути, являются перепевами, а не пародиями на произведения М.М. Зощенко» [Спиридонова, 237].
В итоге Синебрюхов явился первым из тех, кто впоследствии возглавил галерею зощенковских персонажей и открыл путь новым персонажам — герою-обывателю юмористических рассказов 20—30-х годов XX века и герою-полуинтеллигенту — главному действующему лицу следующего цикла М.М. Зощенко «Сентиментальные повести».
Примечания
1. «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» цитируются из кн.: Зощенко М.М. Избранное: в 2 т. Рассказы и фельетоны. Повести / М.М. Зощенко. — Минск: Народная асвета, 1984. — Т. 1. — 507 с. В параграфе 2.2. цит. по данному источнику с указанием страницы в тексте в круглых скобках.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |