6. Роман или история?

Уж кому-кому, как не самому дьяволу знать, какой же человеческий порок в действительности самый главный.

Чем особенен и чем бы мог заслужить наше внимание случай с романом Мастера? А тем, что это именно роман, а не историческая книга. Почему же нам так важно было это подчеркнуть? Дело в том, что знакомство с историей о Пилате начинается через рассказ Воланда, и из-за этого неподкованный читатель, будучи не готов к этому, принимает и сам роман Мастера за историческую книгу, подобную тем, что приводил в своей речи Берлиоз, когда тот беседовал с Иваном на Патриарших прудах. А что же в таком случае тогда меняется? Что меняется в книге Мастера, когда мы ее начинаем принимать за роман — за произведение художественной литературы, а не за труд очередного историка? Конечно, Мастер писал свою книгу с целью передать точные события прошлого, и ему это удалось, так как его видение истории о Пилате совпало со свидетельством Воланда как очевидца тех же событий. Но все-таки он взялся за свою работу именно затем, чтобы стать писателем. Так получилось и с Иваном: тот тоже писал роман, чтобы люди наслаждались его чтением, но при этом Иван не выдумывал для него сюжет, а лишь передал на бумаге то, что видел как сам, так и остальные жертвы Воланда. Что же такое, в самом деле, тут тогда меняется? Неужели только одно имя, как случае с Афранием и Воландом, — что сначала книгу считали историей, а затем — романом? А ведь в самом деле вся книга «Мастер и Маргарита» со стороны Мастера и Ивана — это роман, то есть одно, а стороны Михаила Булгакова — это уже история, то есть другое. Получается, обе стороны тождественны друг другу, но в одну при этом не сливаются. Если же меняется не только одно имя, то совершенно ясно, что тут в вопросе о переходе с истории на роман надо сразу же исключить мысль, что будто бы художественное произведение — это вымысел, так как случай с Мастером и Иваном явно противоречит такому предположению. Разумеется, художественный вымысел играет огромную и притом обязательную роль в творчестве любого писателя, но это только в том смысле, что писатель до известной степени имеет право что-то выдумывать при описании реальной истории, потому что ему без этого просто невозможно, тогда как такого права историк уже не имеет, потому он должен излагать только то, что соответствует самой действительности. Поэтому здесь остается сказать только следующее: роман отличается от истории наличием вложенного в него замысла, то есть тем, что автор им хотел сказать читателю. История — это всего лишь работа ученого, в ходе которой тот выносит суд над прошлым, как это следует из слов кота Бегемота. Историк обобщает те или иные события, приходит к определенным выводам и заключениям, а также дает собственную оценку событиям прошлого, внося, таким образом, личный вклад в свою науку. И никаким замыслам тут просто не находится места. Так вкратце можно охарактеризовать историю. Писатель же ставит своей целью донести что-то до читателя — что-то такое, что можно выразить только словами художественного произведения и никак иначе. На писателя находит вдохновение, и тот начинает пытаться как-то выразить свои мысли и душевные переживания. Причем, чтобы стать не только просто хорошим писателем, а даже мастером или гением, человеку вовсе не обязательно для этого где-то выучиться — от него всего лишь требуется искреннее желание и непрерывный труд, тогда как, чтобы быть историком, нужно соответствующее образование. И мы сразу видим перед собою замечательный пример, его искать даже не пришлось, — Мастера. Тот выучился на историка, но писателем стал так, словно на его голову упал кирпич. И этот падающий на музыкантов, писателей и художников кирпич объяснить практически невозможно. Он не поддается объяснению так, как не поддается разгадке и тайна зарождения любви между мужчиной и женщиной. Мы не можем сказать ни того, почему человек полюбил именно ту женщину, и ни того, почему вдруг человек был призван стать писателем. Но факт остается фактом: что-то нашло на Мастера, и он принялся писать роман, бросив все на свете. И за него этот историк и был прозван Маргаритой мастером. Но каков же тогда вложенный в его книгу замысел?

К нашему счастью, этот замысел нам даже искать не придется, так как автор его уже заранее нам раскрыл. Видимо, Михаил Булгаков предвидел, что нам и так будет сложно толковать его книгу, а тут еще станет примешиваться сочинение Мастера. И ввиду этого писатель решил сжалиться над нами. Роман Мастера — это роман не о чем ином, как именно о трусости. Эта книга о том, как один человек, будучи воином, всегда был храбр, но однажды убоялся кесаря, за что и поплатился, — так приблизительно звучали слова Коровьева в одном из ранних вариантов. Эта история о том, как одного бродячего философа понял на свете всего один человек — прокуратор.

Здесь следует напомнить о том, что читателю вообще не дано видеть, как Иешуа сказал, что трусость — один из главных пороков человека. Эти слова были произнесены Афранием, когда его спросил Пилат, не проповедовал ли Иешуа что-нибудь еще. На что Афраний ответил, что тот произнес только эти единственные слова. И такой авторский ход следует признать отнюдь не случайным. Ведь нельзя не согласиться с тем, что на самом деле данные слова следовало бы произнести не Иешуа, а только одному Воланду, потому что тот лучше всех знает людей. Поэтому Михаил Булгаков и судил Афранию произнести эти слова как человеку очень похожему на Воланда.

Уж кому-кому, как не самому сатане, который изучил всех людей за всю их историю, должно быть известно, какой же из пороков человека на самом деле самый главный.

Именно сатана должен был это сказать, и никто больше. Вспомним, как в прощальной сцене Воланд, будто договаривая за Афрания, говорит Мастеру: «Если верно, что трусость — самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит» (гл. 32). Здесь Михаил Булгаков словами «если верно» как бы говорит читателю, что Воланд, когда был под маской Афрания, пересказал слова Иешуа Пилату. Тем самым еще раз читатель сам себя должен убедить в тождестве этих двух персонажей.

Обратим внимание также и на то, как Афраний пересказал слова философа: «Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость» (гл. 25). Здесь автор дает уточняющее слово: «в числе человеческих пороков», то есть это касается одного человека, а к сатане это никак не относится. Забегая вперед, мы скажем, что все цитаты, в которых упоминается слово «человек» и все ему однокоренные, ставят нас перед следующим вопросом: относятся ли все эти высказывания к Воланду и его демонам? Очевидно, что нет. Причем слова о том, что трусость — один из главных пороков, не относятся к Воланду не столько потому, что они были адресованы лишь людям, сколько потому, что Воланд просто находится вне их значения: для князя тьмы вопрос, какой порок самый главный, не существует, и он не может быть ему задан.

Образ Иешуа Га-Ноцри как одного из главных героев романа о Пилате имеет со стороны читателей неоднозначные оценки. Это связано с тем, что с одной стороны Иешуа располагает к себе любого читателя, потому что не имеет в себе ни тени какого-либо зла, но с другой стороны он кажется персонажем, который, хотя лучше всех остальных героев, практически не вызывает в читателе никакого желания быть таким, как он. Сказать, что в романе есть лицо, которое лучше Иешуа, было бы неслыханной ложью и вызовом самому автору, но в то же время читателю гораздо симпатичнее такие герои, как, например, Марк Крысобой, Низа и особенно Афраний, образ которого вообще ассоциируется с сумерками и покровом ночи, в то время как Иешуа связывается только с один светом. Несомненно, персонажем, занять место которого больше всего хотелось бы читателю, является именно Афраний, что особенно усиливается на фоне наличия Воланда в романе. Если Воланду можно только подражать, потому что тот даже не человек, то Афранию можно быть не только подобным, но и вообще стать таким, как он. Таким образом, Иешуа, несомненно, лучше всех, кто имеется в романе, но при этом человеку больше нравится именно Афраний, причем это сказано слабо: он не просто всем нравится, а вообще вызывает одно искреннее восхищение.

Почему же Михаил Булгаков сделал столь светлого персонажа как Иешуа Га-Ноцри таким, что он к себе, кроме положительного отношения и добрых оценок, ничего не вызывает?

Было бы, конечно, ошибкой думать, что будто бы это не имеет никакого значения и что таким персонаж вышел из-под пера писателя случайно — без какой-либо задумки самого автора. Самым лучшим объяснением того, что этот персонаж получился именно таким, служит нам Воланд, на фоне которого мы видим, кто такие люди. Если в самом деле человек начинается с любви, то следует ожидать, что он будет искать в своей жизни от других людей именно ее. В связи с этим человек стремится создать в себе самом такой образ, который как можно больше нравился бы людям. А это ведет к тому, что все решения человека начинают определяться оценкой и отношением к нему окружающих. И если даже человек намеренно не ищет любви и доброго отношения к себе, поставив это перед собою определенною целью или имея флегматичный, безразличный ко всему характер, все равно этот поиск расположения к себе при нем все-таки остается. И страстному любителю поиграть в компьютер объяснить это проще всего. Существуют такие онлайн игры, смысл которых состоит в развитии собственного персонажа. Предполагается, что игрок будет это делать совместно с другими игроками, но ему не запрещается это делать и в одиночку, как будто в игре никого больше нет. Но стал бы человек развивать своего персонажа, если бы в самом деле там никого, кроме него, не было? Разумеется, нет. Само осознание этого одиночества вынудило бы человека бросить свою игру. Так что любой одинокий игрок развивает своего персонажа ради оценки других людей, хотя бы он с ними никогда в игре не пересекался. Аналогичным образом это касается и всех отшельников. Они уходят от людей потому, что общение с ними мешает им иметь молитву, а не потому, что они хотят жить без людей. И поэтому все равно они и в отшельничестве делают все, словно за ними кто-то наблюдает. А те люди, которые в самом деле предпочитают быть одни, живут так не потому, что им нравится само по себе одиночество, а потому, что в мире они не находят тех, кто бы разделял их мысли и переживания. Есть такой фильм «Револьвер» (2005), в котором в достаточно грубой форме главной герой говорит, что все люди сидят на игле одобрения и признания, однако просто не желают себе в этом признаться. Все, что ни делает человек, хотя бы он чистил зубы, делается им из соображения, что это кто-то может оценить или просто увидеть. В случае же с Иешуа Га-Ноцри мы сталкиваемся с одним из редких исключений, когда человек не делает и не говорит ничего из того, что это кому-то могло бы понравиться или, наоборот, даже не понравиться. Именно в этом состоит главная и при этом единственная особенность этого героя. Он не имел бы эту особенность, если бы имел какие-то другие. Иешуа стал таким персонажем именно потому, что он как человек жил всегда так, что ничего из его намерений, мыслей и слов не определялось другими людьми. Причем это не было с его стороны каким-то безразличием и равнодушием. Напротив, это было именно отсутствие в нем желания нравиться людям, а вовсе не желание не нравиться им.

Обратим внимание, что и остальные герои ершалаимских глав не занимались поиском любви к себе. Совсем, например, не похоже, чтобы Марк Крысобой что-то делал для этого, а Пилат вообще не обращал никакого внимания на то, что о нем говорили как о свирепом чудовище. Но мы же, очевидно, говорим не только о тех, кто одержим жаждой славы, почета и признания, а вообще о всех людях, которые хотя бы претендуют на подобное обвинение. Пилат действительно жил своей жизнью, не обращав внимания, как о нем отзывались и что о нем думали, но тот образ, который он воплотил в себе, является результатом его желания соответствовать интересам и ценностям человека его времени. Он выбрал долг службы, чтобы быть таким, как все, что то же касается и других героев. Иуду совсем не занимала мысль о признании, а его занимала мысль о деньгах и Низе, но образ, воплощением которого он стал, также является следствием его желания быть принятым всеми людьми. Никто из героев не хотел бы быть отвергнутым теми людьми, среди которых они жили. Все герои ершалаимских глав, кроме одного Иешуа, в течение всей своей жизни удерживали свой образ в тех границах, переступив которые человек утрачивает качество нравиться окружающим. Отсюда и получается, что образ этих, даже далеко не особенных, персонажей вызывают у нас симпатию. Мы хотели бы быть такими, как они, потому, что тот образ, который в каждый из них воплощен, как мы знаем, принимается другими людьми. Хотя Иудой никто не хотел бы быть, так как он вообще предатель, но сам образ этого персонажа нравится нам больше, чем образ Иешуа, так как он воспринимается другими как нормальный, в то время как образ последнего становится отвергнутым как ненормальный. Мы, таким, образом хотим быть только такими, чей образ вызывает к себе как можно больше любви или симпатии. Такие люди как Иешуа могут нам нравиться, но подражать им никто бы не хотел, тогда как такие люди как Афраний, кроме любви к себе, вызывают в нас еще желание стать такими, как они, несмотря на то, что Иешуа несравненно лучше Афрания.

Вспомним, как автор описывает прогулку Пилата по лунной тропе. Нужно просто вслушаться в вечную мелодию следующих строк: «Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением — ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны». В мире художественной литературы невозможно найти такого персонажа, который был бы подобен Иешуа его исключительной особенностью, и в этом смысле тот оказался выше любого другого литературного героя, какого только может знать читательский мир. Любой другой персонаж на его фоне оказывается человеком, который имеет в себе желание доброго отношения к себе.

Также здесь нельзя обойти молчанием и Левия Матвея. Хотя тому далеко было до своего учителя, но несомненно, что он единственный из тех, кому понравилась проповедь Иешуа, по-настоящему последовал за ним. И тут совершенно не имеет значения, понял ли он его проповедь или нет. Главное в нем, в отличие от других поклонников Иешуа, именно то, что он последовал за ним, совершенно не имев в виду, стал бы он в результате такого шага нравиться окружающим или нет. А соответствует ли Левий Матвей мыслям Иешуа или нет, это уже имеет перед этим обстоятельством второстепенное значение. Бывшего сборщика податей совершенно не волновало, как о нем начали бы отзываться люди и потерял бы он их признание. Другое — Понтий Пилат. Прокуратор гораздо лучше понял, чем Левий Матвей, проповедь Иешуа Га-Ноцри, или, можно даже сказать, он вообще единственный, кто ее понял, причем не просто понял ее, а понял самого Иешуа — что он за человек и почему он такой. Может быть, Левий Матвей и оказался тем, кто не усвоил ничего из того, чему его учил Иешуа, как ему об этом сказал сам Пилат, но Левий Матвей хотя бы последовал за молодым проповедником, невзирая ни на что, тогда как Пилат, напротив, будучи единственным человеком, который понял Иешуа, отказался последовать за ним из-за страха перед кесарем и потери карьеры, но главное — из-за нежелания оказаться непонятым всеми теми, кто его знал. История с Пилатом и Иешуа в этом смысле похожа на историю с князем Мышкиным и Настасьей Филипповной, но если последняя что-то пыталась сделать для идиота, поняв, кто он такой, то Пилат, хотя и тоже пытался для Иешуа, оказался заложником желания остаться в числе нормальных людей — среди таких, как все.

Вот почему Афраний оказался самым приятным, обаятельным и завидным персонажем романа о Пилате, в то время как Иешуа, будучи несравненно лучше и выше его, оказался героем, кроме как доброго отношения к себе, ничего не вызывающим. Афраний представляет собою человека, образ которого хотелось бы многим в себе воплотить, и прежде всего потому, что он из всех героев больше всего напоминает Воланда. Как многие женщины хотели бы занять место Маргариты, как об этом говорит Правдивый Повествователь, так и большинство читателей желало бы стать таким, каким является начальник тайной службы. Иешуа же не может иметь подобные характеристики, поскольку это исключило бы в нем ту главную и единственную в нем особенность, благодаря которой он является человеком, который ни в чем не искал к себе любви со стороны любых людей. В нем невозможно обнаружить что-то такое, в чем бы его можно было упрекнуть в смысле данного желания. Поэтому неудивительно, что Пилат, отправив на казнь такого человека, оказался вечным заложником полной луны, а бродяга Левий Матвей, который до конца следовал за Иешуа, стал видеть себя виновником этой казни.

Афраний вообще относится к числу людей, про которых говорят, что таких любят все люди. Многие им просто завидуют. При виде таких людей мы, как правило, начинаем в них искать то, за что бы в наших глазах могла исчезнуть эта всеобщая симпатия. Но если со многими из них этот поиск чаще всего венчается успехом, то в случае с Афранием мы сталкиваемся с человеком, которого даже не в чем упрекнуть, в силу чего он кажется каким-то совсем идеальным. В связи с этим не совсем непонятно, в чем же конкретно у него проявляется это всеобщее желание иметь признание и любовь других людей? Проблема в том, что Афраний оказался человеком, который полностью растворен в своей работе. Он нами воспринимается всецело как начальник тайной службы, а самого человека в нем не видно — его личность целиком поглощена, а точнее, заслонена службой. А таких людей как раз судить сложнее всего. В этом смысле ему оказались подобны и многие другие герои, вроде таких как Пилат, Каифа и особенно Марк Крысобой. Но в них человек хотя бы иногда раскрывается, а Афраний как будто ничего, кроме своей работы, не знает, словно он был просто создан для своей службы. Из-за этого совершенно невозможно судить о том, что вообще у него на уме и какими желаниями он движим, а также ради чего и главное — ради кого он живет. Нам даже неясна его личная позиция по отношению к проповеди Иешуа, разделяет ли он ее или отвергает, или он вообще к ней равнодушен. Поэтому если бы в романе не было Воланда и Иешуа, на фоне которых мы понимаем, что за человек перед нами, мы бы, наверное, никогда не поняли, что за человек в том числе и Афраний.

На фоне Иешуа все уже ясно: мы уже сказали, что Афрания как человека практически не видно за начальником такой службы, несмотря на то, что он полностью открытый и очень общительный человек, способный со всеми начать любой разговор и поддерживать хорошие отношения. Это отнюдь не скрытый и не закрытый в себе человек, несмотря на всю его поразительную таинственность. Напротив, по характеру он ближе всего именно к Воланду. Иешуа бы тоже не имел свою исключительную особенность, если бы состоял на какой-либо службе. Благодаря тому, что он свободен, он оказался полностью открытым человеком в том смысле, что, кроме человека Иешуа, в нем никого нельзя было увидеть. Если бы начальник тайной службы был сущностью самого Афрания, то вопросов к нему бы не было. А так он просто идеальный и безукоризненный исполнитель воли прокуратора, а не человек, которого бы можно было назвать идеальным.

Что касается Воланда, то тут проще всего представить, как бы повел себя человек, если бы тот играл с князем тьмы в шахматы, как это было перед балом в 50-й квартире. Совсем нетрудно заметить, что как Воланд, так и его присные играют во многие роли, надевая на себя разные маски, чтобы осуществлять среди людей свои планы, цели и замыслы. Но они могут быть такими только перед людьми, друг же перед другом они предельно настоящие. Никто не из нас не может сказать, что будто бы в момент игры с Бегемотом Воланд был с ним более настоящим, чем он был собою в совсем другое время и в другом месте. Что бы все четверо демонов ни делали, и какие бы маски они на себя ни надевали, совершенно очевидно, что они остаются всегда друг перед другом такими, какими они являются в действительности — перед самими собой. Словом, никакой фальши. Совсем другое дело — человек. Если бы, например, Мастер играл с Воландом в шахматы, то у него в силу осознания того, что перед ним дух, а не человек, вся фальшь мгновенно бы исчезла. Чисто психологически, когда человек точно знает, что перед ним ангел или демон, он не может на себя надеть какую-либо маску — перед духами он будет как можно больше откровенным. Если же Мастер уже играл бы, например, с Иваном, то тут характер игры как со стороны первого, так и стороны второго заключал бы в себе какую-нибудь фальшь, хотя бы она была сведена ими до минимума. Правда, при этом Мастер был бы более откровенен, чем у себя где-нибудь на работе, потому что на работе Мастер был бы тем, кем бы он работал, допустим, учителем, а в игре в шахматы в нем бы уже играл вовсе не учитель, а человек, то есть сам Мастер (а можно ли сказать, что в Воланде раскрывается человек, когда тот играет в шахматы?). И так с любым человеком. Так, Берлиоз с женою был один, с Иваном — другим, с Лиходеевым — третьим, с коллегами в Грибоедове — четвертым, с самим собою — пятым, с Воландом — шестым и так далее. Но это ровным счетом никак не относится к одному единственному Иешуа Га-Ноцри: всегда, в любое время, во всяком месте, перед любым вообще человеком, он всегда был таким, каким он был перед всеми остальными людьми. Отсюда и получилось так легко и просто Иуде предать его, за что над Иешуа чуть ли не посмеялся сам Пилат. Но слова Иешуа подействовали на него, и он проникся его проповедью, и поэтому прокуратор не посмеялся над ним, а лишь разозлился на Иуду¹. Вот в чем заключается кардинальное отличие Иешуа от Афрания. Несмотря на то что невозможно заметить за последним, чтобы он искал у кого-то одобрения и признания, начальник тайной службы мог быть в разное время и перед разными людьми совершенно разным. Иешуа же был всегда одинаковым.

Итак, люди, в отличие от Воланда и его присных, не всегда настоящие, так как в зависимости от ситуации или другого фактора действия человека определяются отношением к нему окружающих — таких же людей, как он, тогда как перед духами это стремление показать себя с наилучшей стороны сведено до минимума. Воланд, Бегемот, Азазелло и Коровьев не знают того, чтобы в иное время быть другими, в то время как с человеком это происходит постоянно. Иешуа и Афраний — единственные персонажи в романе «Мастер и Маргарита», за которыми невозможно заметить того, чтобы они искали к себе расположения других. Но если у Иешуа это имеет безусловное значение как основа всего человека, которым он является, то у Афрания это обусловлено чисто его профессиональным интересом и долгом службы. Это, конечно, не значит, что вне службы он совсем не такой, каким он представлен автором в романе, а это значит, что он такой, потому что некогда стал начальником тайной службы. Выбрав же другой жизненный путь, он был бы совсем другим человеком, пусть и с тем же характером, темпераментом и отношением к жизни, что и у Афрания, что еще лучше видно на фоне Воланда: тот, напротив, в кого бы он ни перевоплощался, всегда будет одною и того же личностью — дьяволом. Вообще Афраний — это самая темная личность в ершалаимских главах. Совершенно непонятно, чего он искал в своей жизни, кто он вообще такой, зачем он включен в роман, откуда он и какую роль он играет в ершалаимских главах, если только она не ограничивается миссией зарезать Иуду по поручению Пилата. Эта личность окутана каким-то не развеивающимся туманом. И поскольку он этим очень похож на Воланда, то в его адрес так и хочется спросить: «...так кто ж ты, наконец?». Уж не Воланд ли он в самом деле? То, что у Михаила Булгакова к нему совсем другое отношение, чем к другим персонажам, совершенно очевидно, потому что не похоже, чтобы автор его включал в число Лиходеевых, Берлиозов, Римских и остальных. Опять-таки отношение к нему больше всего похоже на отношение именно к Воланду и его демонам, а не к кому-либо другому. Как бы то ни было, то, что Афраний кажется человеком, который не ищет любви к себе и признания, обусловлено прежде всего желанием автора навести читателя на мысль, что это все-таки сатана. Если Воланд в наших глазах безукоризнен, то и его аналог тоже должен быть таким же. Но сама суть человека благодаря Иешуа была перед нами обнажена: человек не всегда такой, кто он на самом деле, потому что он ищет любви к себе, делая все из соображения, как на это посмотрят другие и оценят это, и поэтому он стремиться быть подобным тем людям, чей образ принимается уже другими людьми.

Примечания

1. «Добрый человек? — спросил Пилат, и дьявольский огонь сверкнул в его глазах». В этой фразе все понятно. «Дьявольский огонь» адресован Иуде из Кириафа, а саркастический вопрос — Иешуа. Вот, мол, тебе очередной добрый человек — капкан на тебя поставил... Видимо, и следующий вопрос — о светильниках — продиктован тем же чувством горестного удивления: мол, куда же твой великий ум годится, если ты явной ловушки не углядел? Для Пилата светильники — не пустяк, а очевидный атрибут ловушки. Почему? Намек на ответ есть у Иоанна: ночной арест Иисуса происходит при светильниках; преступника хотели опознать во тьме, среди толпы учеников. Да, но откуда Пилат знал, что светильники зажгли в доме, где людей было всего двое: провокатор и жертва? Пилат был опытный законник, он правил страной уже давно. Он мог знать, что еврейский закон требовал освещенной ловушки — чтобы не произошла следственная ошибка. Вот статья закона: «Ни для кого из подлежащих смерти, по определению Торы, не устраивают засады, кроме совратителя. (Если тот хитер или не может говорить при них, то ставят свидетелей в засаде позади стены) ...А он сидит во внутреннем помещении; и зажигают для него светильник, дабы видели его и слышали его голос... Начинают разбор его дела и кончают даже ночью» (курсив мой. — А.З.). Теперь сарказм Пилата понятен. Увидав торжественное освещение, следует рот замкнуть, а не рассуждать о власти кесаря... Ибо даже на «предметы неодушевленные и немые» надлежит взирать со страхом» (Зеркалов (Мирер) А.И. Евангелие Михаила Булгакова. Опыт исследования ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита». Сайт «CoolLib.net (КулЛиб)». URL: https://coollib.com/b/188005/read).