3.4. Прагматический аспект фрейма

Под прагматическим аспектом фрейма мы понимаем отношение автора речевого произведения к высказыванию. В соответствие с принятой в современной семантике и лексикологии градацией прагматический аспект распространяется на само высказываемое суждение, на адресата и на описываемый предмет действительности — денотат (см.: Апресян, 1995, с. 136—141).

Мы попытаемся установить межъязыковые расхождения в том, как проявляется отношение автора к актанту «объект» в оригинале и в переводе как в речи персонажей, так и в авторской речи. Кроме того, мы постараемся определить прагматическую значимость глаголов, обозначающих основные действия в интересующей нас сфере. Наконец, мы попробуем вывести прагматический аспект фрейма, называемый нами условно «нормативным», то есть аспект, соотносящий действия Субъекта с общепринятыми нормами поведения в данной обстановке.

3.4.1. Отношение Субъекта к Объекту

Отношение к потребляемым блюдам и напиткам содержит, прежде всего, оценочную характеристику, то есть то, как (положительно или отрицательно) относится персонаж к тому блюду или напитку, о котором идет речь. Оценочную характеристику Объекта целесообразно не ограничивать только одной двухчастной оппозицией: положительная / отрицательная. Нулевая характеристика, то есть нейтральное отношение к Объекту, так же должна рассматриваться как элемент противопоставления. Таким образом, можно получить три оппозиции:

1) положительное — отрицательное;

2) отрицательное — нейтральное;

3) нейтральное — положительное.

Кроме того, характеристика отношения к потребляемым блюдам и напиткам дополняется рядом нюансов, среди которых наиболее отчетливо проявляется нормативный аспект.

Сравнение следующих примеров показывает, как стремление переводчика сохранить, или точнее, придать тексту наибольшую логическую последовательность приводит к изменению прагматики высказывания.

«Обедайте, ребята, — кричали повара, — и сдавайте валюту! Чего вам зря здесь сидеть? Охота была эту баланду хлебать! Поехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо!» (1, с. 438).

«Mangez, les gars, criaient les cuisiniers, et rendez vos devises! Pourquoi rester ici? Vous parlez d'un plaisir, de bouffer cette tambouille! Vous seriez chez vous, à boire un bon petit coup, en cassant la croûte, hein, au poil!» (1, p. 239).

В оригинальном тексте, описывающим раздачу пищи в тюрьме, возникает слово «баланда», относящееся к тюремному жаргону. «Баланда» — это то, чем кормят заключенных.

В русском просторечии «баланда» означает также очень жидкую похлебку. С точки зрения сочетаемости «баланда» нередко сочетается с глаголом «хлебать» — «есть обычно что-то жидкое, черпая ложкой».

Во французском переводе словосочетание «хлебать баланду» передается словосочетанием «bouffer cette tambouille».

Существительное tambouille является также просторечным, фамильярным и обозначает «грубую, убогую, плохо приготовленную пищу» [Plat grossier (PR, p. 1743)]. Эта пища, равно как и баланда, предполагает, скорее всего, жидкую форму, так как, по мнению французских этимологов, восходит к словосочетанию pot-en-bouille». Что означает «кипящий горшок».

Таким образом, булгаковское «баланду хлебать» передается в переводе достаточно точно.

Но вот мы встречаем другое описание, где, на наш взгляд, фигурирует иной Объект:

«Свет надо тушить за собой в уборной, <...> — говорила та женщина, перед которой была кастрюля с какой-то снедью, от которой валил пар, — а то мы на выселение на вас подадим!» (1, с. 504).

«Il faut éteindre la lumière quand vous sortez des cabinets <...> dit l'une des femmes en surveillant une casserole où une quelconque tambouille mijotait en projetant de petits nuages de vapeur!» (1, p. 324).

Как мы видим, переводчик и слово «снедь» передает словом «tambouille».

Таким образом, устанавливается знак равенства между понятиями, заключенными в словах «баланда» и «снедь». А это вряд ли справедливо, так как «снедь» по-русски обозначает всякую еду и часто даже очень вкусную и конечно вполне съедобную (ср.: «праздничная снедь», а также: «Лучшие, дорогие блюда и сладкие вина были мне снедью» [Гоголь. Тарас Бульба].

Картина, которую рисует Булгаков на коммунальной кухне, где на примусах, главном средстве приготовления пищи, могла готовиться вполне приличная, вкусная еда (снедь) из вполне съедобных продуктов, в переводе приобретает совсем иное звучание, так как «tambuille» — еда грубая и невкусная.

Видимо переводчик усматривает некоторый параллелизм между местом (коммунальная кухня) и средством (примус) приготовления пищи, с одной стороны, и приготовленным блюдом, с другой: если убоги место и средство приготовления, то убогим оказывается и блюдо, хотя это на самом деле не совсем так. Более того, пар может валить не только от жидкого блюда, в то время как «tambuille» это скорее всего жидкая еда, ведь не даром же слово восходит к глаголу bouillir — кипеть.

Таким образом, переводчик выстраивает логический ряд: коммунальная квартира — бедность — плохая еда. В его представлении именно так должно быть в русской культуре. Но его логика — это логика человека иной культуры, она не совпадает с той логикой, которой руководствовался автор.

На самом деле, проживание в коммунальной квартире, если и обозначает определенный уровень жизни, то еще вовсе не говорит о бедности как о состоянии, когда люди вынуждены есть плохую пищу. В период, описываемый Булгаковым, в Москве значительная часть населения проживала в коммунальных квартирах. При этом материальный достаток этих людей, а также «хитрости» русской кухни позволяли им готовить себе не баланду, а вполне сносную, а часто и весьма вкусную еду.

Русское слово «баланда» и французское «tambuille» имеют явно выраженную отрицательную оценочную коннотацию, то есть находятся на одном и том же краю оппозиции. Что же касается слова «снедь», то оно скорее может быть отнесено к нейтральной зоне, или даже к сфере художественной речи.

Таким образом, в результате переводческого преобразования, выстраивается следующая асимметричная картина:

Переводчик использует одно и то же слово для обозначения еды, приготавливаемой на кухне, и той, что подается в тюрьме. Этим он устанавливает для французского читателя новый ассоциативный ряд, которого нет в оригинале. Он эксплицитно ставит знак равенства между тюрьмой и коммунальной квартирой и рисует картину более мрачными красками, чем автор.

В ряде случаев оценочный компонент высказывания нейтрализуется в результате предпринятой переводчиком генерализации понятия. В целом генерализация понятия используется в переводе чаще, чем конкретизация, так как позволяет назвать с помощью слов с родовым значением те предметы, названия, которые либо отсутствуют в языке перевода, либо оказываются по тем или иным причинам неприемлемыми. Если же говорить о русском и французском языках, то, в силу отмеченных выше причин, генерализация представляется как один из основных приемов переводческих преобразований при переводе с русского языка на французский.

Рассмотрим следующий пример:

«А Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде на которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненного борща, находится то, чего вкуснее нет в мире — мозговая кость» (1, с. 367).

«Pélagie Antonovna apportait une soupière fumante, dans laquelle il suffisait de jeter un coup d'oeil pour deviner la présence, au plus épais du borchtch rouge flamboyant, de ce qui n'a pas son égal au monde — un os à moelle» (1, p. 149).

У французского переводчика, видимо, возникает недоумение, почему «мозговая кость» так высоко ценится персонажем. Поэтому он заменяет «то чего вкуснее нет» на «qui n'a pas son égal au monde», что означает, «которой нет равных в мире». При этом, естественно, конкретное «вкуснее», замененное на нейтральное «равных», позволяет читателю строить разные предположения о свойствах этой мозговой кости. Так как вместо конкретного представления о «вкусе» оказывается возможным представить себе иные характеристики Объекта, предполагающие то, что ему нет равных в мире, а именно, вид, форма, размер и т. д.

Во французской кулинарии мясные, а тем более костные отвары, распространены значительно меньше, чем в русской (во Франции чрезвычайно редко можно встретить мясо с мозговой костью). В силу этих несоответствий французский фрейм оказывается отличным от русского.

В повести «Собачье сердце» Булгаков, говоря о вкусовых пристрастиях Шарика, выводит на первый план два Объекта: кашу и грибы. Обычно собаки не любят кашу и вовсе не едят грибы. Это отношение к данным блюдам отчетливо высказывается во внутреннем монологе бродячего пса:

«Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо — грибы соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя — все равно что калошу лизать...» (2, с. 347).

«Comme vous le savez, les pompiers ont de la kasha au dîner; c'est d'ailleurs de la kasha de la pire espèce, on dirait des champignons. A propos de champignons, des chiens de mes amis m'ont dit que c'était le plat du jour au restaurant Bar, dans la Neglinnaia — des champignons sauce piquante a 3 roubles 75 kopecks la portion. Enfin, pour ceux qui aiment ça... Moi, je préfère encore lécher une godasse» (2, p. 5).

В качестве эквивалента к слову «каша» используется заимствование из русского (примерно в 1900 году) «kasha», который по-французски обозначает «народное русское блюдо на основе вареной гречки» (ср.: PR, p. 959). Таким образом, использование старого заимствования из русского языка сужает значение русского слова «каша» лишь до одного ее вида — гречневой каши.

Во французском языке, в тоже время, имеется слово «la bouillie», которое означает «нечто, подобное каше» (ср. «bouillie d'avoine» — «овсяная каша»; «bouillie de sarasin» — «гречневая каша»).

Фразеология со словом «bouillie» напоминает русскую со словом «каша»: «en bouillie» — «в кашеобразном виде», «reduire en bouillie» — «превращать в кашу». Иначе говоря, французское слово bouillie является наиболее точным эквивалентом русского слова «каша». Выбор переводчика представляется не совсем удачным. Используя заимствованное слово «kasha», он акцентирует внимание читателя — на том, что это русская реалия, то есть особое, непривычное для французов, блюдо. Каша предстает перед французским читателем не как обычная вареная крупа, а как русское национальное блюдо, она вызывает ассоциации с русскими ресторанами во Франции, где в меню почти всегда есть каша, которая, кстати, стоит там весьма недешево. Видимо, осознавая это, переводчик добавляет de la pire espèce (наихудшего качества), чтобы сохранить отрицательную прагматику высказывания.

В результате ситуация предстает совершенно иначе. Булгаков с иронией приводит «собачью оценку» вкусов людей. В переводе же возникает новая характеристика пожарных как людей несчастных, вынужденных питаться по вечерам отвратительной кашей. На самом деле Булгаков рисует привычную картину: пожарные, вынужденные по долгу службы бодрствовать ночью и быть в постоянной готовности к физически тяжелой работе, ужинают плотно и калорийно. Каша же была наиболее доступным из высококалорийных продуктов.

По мнению будущего Шарикова, каша — это нечто почти несъедобное, подобное грибам. Переводчик же идет по другому пути и утверждает, что речь идет о самой плохой по качеству каше, которая только и похожа на грибы. Есть грибы для Шарика — это все равно, что калошу лизать. Французский же Шарик предпочитает лизать калошу, нежели есть грибы. В этом случае, прагматика русского и французского высказываний также несколько различна.

Приведенный пример интересен также тем, что в переводе возникает типично французское обозначение объекта — plat du jour. В данном описании ситуации оно соответствует русскому «дежурное блюдо». У Булгакова посетители «жрут дежурное блюдо». Определением «дежурное» Булгаков показывает, что это блюдо постоянно подается в упомянутом баре, скорее всего, кроме него ничего приличного там более и не подают. Ведь «дежурное блюдо» по-русски — это блюдо, которое готовят в столовых в большом количестве и которое остается даже тогда, когда основная волна посетителей спадает, съев почти все. В русском тексте данное обозначение имеет откровенную отрицательную оценку как нечно заурядное. Переводчик использует для перевода французское выражение «plat du jour», привычное во французской культуре и являющееся этимоном для русского «дежурного блюда». Несмотря на то, что французское выражение plat du jour означает блюдо, обновляющееся ежедневно в меню ресторанов в закусочных, в его оценке в современном обществе отчетливо ощущается элемент заурядности. Это можно объяснить тем, что «блюдо дня» традиционно составляет меню комплексных быстрых обедов (formule rapide). Возможно поэтому современные французские рестораторы, стремясь привлечь клиентов, убирают из меню напоминающее об обыденности plat du jour и заменяют его более новым «suggestion du jour», в котором можно при желании усмотреть элемент необычности.

Все эти рассуждения позволяют прийти к заключению, что выбор переводчиком формы «plat du jour» в качестве эквивалента «дежурного блюда» вполне оправдан.

Однако употребление французского выражения «plat du jour» в данном контексте противоречит его употреблению в другом описании ситуации трапезы, а именно ситуации, где в качестве Объекта выступает вовсе не заурядное блюдо. В упоминавшейся уже сцене «у Грибоедова», где Амвросий и Фока обсуждают меню шикарного московского ресторана, переводчик добавляет «plat du jour», говоря о порционных судачках:

«Арчибальд Арчибальдович шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка!» (1, с. 323).

«Archibald Archibaldovitch m'a glissé à l'oreille qu'il y aurait aujourd'hui, comme plat du jour, du sandre au naturel. Morceau magistral!» (1, p. 91).

Решение переводчика на это добавление можно объяснить следующим образом. Высказывание оригинального текста «сегодня будут...» говорит о том, что такое блюдо готовится и подается не каждый день. Поэтому добавление «plat du jour» во французском переводе, видимо, призвано передать именно эту деталь. Но в этой же фразе переводчик опускает слово «порционный», важное для понимания прагматического аспекта картины, написанной Булгаковым. «Порционный», по нашему мнению, противоречит определению «du jour», так как «блюдо дня, — это, скорее, «дежурное блюдо», то есть блюдо, которое готовится в какой-то день в большом количестве и рекомендуется всем клиентам, если те пришли просто пообедать и не хотят ждать, пока им приготовят какое-либо «порционное блюдо» из основного меню (la carte). О наличии этого блюда администраторы не шепчут на ухо избранным клиентам.

Таким образом, сравнение русского и французского описаний показывает, что заключенные в них фреймы, различаются прагматическими значениями. Данное расхождение можно представить следующим образом:

В следующем примере переводчик также изменяет прагматику высказывания.

«Я без пропитания оставаться не могу, — забормотал он, — где же я буду харчеваться?» (2, с. 416).

«Je ne peux pas rester sans manger, marmonnat-il. Où est-ce que je trouverai ma pitance» (2, p. 113).

В русском описании отношение Субъекта к Объекту с точки зрения оценки нейтрально. Желая сделать более яркой характеристику персонажа, Булгаков вставляет лишь в его речь просторечный элемент — глагол «харчеваться».

Переводчик применяет интересную перекрестную транспозицию: он заменяет существительное «пропитание» метонимически связанным с ним глаголом manger, а просторечный глагол «харчеваться» именем «pitance», которое означает «рацион питания в монастырях». Этот термин считается устаревшим. Иногда он используется в расширенном значении с отрицательной оценочной коннотацией для обозначения пищи низкого качества. Об этом косвенно свидетельствует даже этимология этого слова, восходящего к слову pitié — жалость [PR, p. 1311].

В результате трансформации просторечная, то есть стилистически окрашенная как сниженная форма русского языка заменяется стилистически окрашенной как устаревшая формой французского языка, с очевидной отрицательной оценочной коннотацией:

В некоторых случаях для передачи отношения Субъекта к Объекту переводчик прибегает к калькированию.

Рассмотрим следующий пример:

«Да, а чай? Ведь это же помои!» (1, с. 474).

«Et votre thé? De Veau de vaisselle, rien de plus!» (1, p. 286).

По-русски слово «помои» обозначает: во-первых, «грязную воду после мытья чего-либо» и, во-вторых, в переносном, просторечном значении, «жидкую, невкусную пищу, жидкий чай и так далее» (СРЯ, т. 3, с. 283).

Французский переводчик идет по пути калькирования русского высказывания и переводит это русское образное выражение с уже устоявшейся негативной оценочной характеристикой как «l'eau de vaisselle» (вода, где моют посуду).

Прозрачность образа позволяет сделать кальку с данного выражения, понятную французскому читателю, и при этом сохранить образность русского аналога.

Следующая фраза текста «...а ей разве такой стол нужен» содержит также значимую культурологическую форму «стол». В русском языке прочно закрепился метонимический перенос по смежности с предмета мебели, за которым происходит трапеза, и теми блюдами, которые на нем находятся. Более того, в современной речи данной лексемой нередко называют специальные меню, специальные наборы блюд (например: вегетарианский стол, диетический стол, крестьянский стол, а также в лечебных и оздоровительных учреждениях «столы» под соответствующими номерами).

Последнее значение слова «стол» приобрело особое распространение в советском общепите. Именно на это употребление и намекает Булгаков, рисуя картину советского общепита.

Во французском переводе эта деталь оказывается опущенной. Вместо слова «стол» возникает указательное местоимение самого широкого плана «ça» («croyez-vous qu'elle méritait ça»), представляющее фрейм в обобщенном виде. Более того, переводчик говорит о том, что барышня не заслуживает такой убогой жизни (именно убогость скрывается за местоимением «ça»). Булгаков же привлекает внимание к состоянию здоровья девушки, и говорит о том, что ей необходимо иное питание, чтобы выжить.

3.4.2. Отношение Субъекта к Объекту напитки

Отношение к потребляемому напитку служит у Булгакова одной из центральных характеристик его персонажей. Как правило, булгаковские персонажи весьма положительно относятся к употреблению вин и других алкогольных напитков.

Отрицательная оценочная характеристика встречается по отношению к способу их употребления. Безалкогольные напитки (вода, минеральная вода и так далее), как правило, не имеют оценочной коннотации. Среди них выделяется, пожалуй, только устойчиво закрепившийся в русской культуре «чай». Чай нередко обозначается формой с уменьшительно-ласкательным суффиксом -к («попить чайку»). В то же время чай может различаться по своему качеству, и если его качество не высоко — это вызывает негативную реакцию персонажа, выражающуюся в соответствующей форме обозначения напитка. В силу словообразовательных особенностей русского языка это отношение не может быть передано соответствующей формой слова, поэтому отрицательное отношение обозначается словосочетаниями и метафорическими обозначениями.

Слова с уменьшительными суффиксами в русском языке довольно часто используются в качестве оценочной характеристики. В произведениях Булгакова примеров использования форм с этим суффиксом не мало.

В качестве названий, к которым присоединяются уменьшительные суффиксы -очк или -к в основном фигурирует «водка» и «чай» — два традиционно русских напитка простого человека.

Булгаковские персонажи, описываемые с нескрываемой иронией, как правило, весьма положительно относятся к водке. Поэтому форма «водочка» не редко возникает на страницах его произведений.

Рассмотрим некоторые примеры:

«Взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и — сперва украдкой, а потом и в открытую — выпил водочки и закусил...» (1, с. 328) так выглядит эта фраза в оригинале. Если обратиться к французскому тексту, то там мы обнаружим следующий перевод:

«Une vague de douleur s'éleva, déferla, se maintint... puis retomba, et l'on commença à regagner sa table, et — furtivement d'abord, puis ouvertement — on but un petit coup de vodka et on mangea un morceau...» (1, p. 98).

(мы приводим дословный перевод): «...выпил глоток водки и съел кусок...». Сравнивая две эти фразы, мы видим, что в русский вариант не предполагает однократности действия, в то время, как по-французски это явление налицо.

Таким образом, во французском переводе эта картина предстает перед нами следующим образом: те, кто подразумевается под неопределенным местоимением «on» разделяются на две группы, то есть на тех, кто сначала украдкой выпил глоточек водочки и съел кусочек, и тех, кто это сделал открыто.

По-русски же это процесс охватывает одну и ту же группу людей, которые сначала украдкой, а потом и открыто, выпили и закусили.

Получается, что Булгаков в романе описывает множественный процесс, а переводчик передает этот процесс как единичный.

Таким образом, уменьшительно-ласкательный суффикс -очк- в слове «водочка» не имеет семы небольшого количества, а обозначает лишь положительную оценку со стороны персонажей романа.

В переводе оценочный компонент значения регулярно замещается количественным. Более того, невозможность передачи этого количественного компонента в самом слове, обозначающем продукт, вызывает необходимость компенсировать его в другом слове синтагмы, обозначающим либо посуду, либо глоток, либо неопределенное количество, то есть те категории, которые могут представлять большее или меньшее количество (un petit verre, un coup, un peu...).

Это отчетливо проявляется и в следующем примере:

«Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил, вместо того чтобы здесь вариться» (1, с. 324).

«Personnellement, je m'installerais avec plaisir à une terrasse pour boire un bon petit verre de thé, au lieu de rester à cuire ici» (1, p. 93).

В России принято пить чай из большой посуды, и как модно было в 30-е годы 20 века, из тонкого стакана в подстаканнике либо из большой фарфоровой чашки.

Если перевести французскую фразу дословно, то получится, что герой хотел попить чаю из «маленького стаканчика», а в России чай маленькими стаканчиками не пьют.

Подтверждение этому, мы можем найти и еще в одном примере: «Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть» (1, с. 340). Переводя фразу «пил рюмку за рюмкой», переводчик использует то же самое словосочетание «petit verre», то есть получается, что и в одном и в другом случае посуда была совершенно одинаковой, а это, безусловно, не так.

«Un quart d'heure plus tard, Rioukhine, complètement seul et replié sur lui-même devant un plat de poisson, buvait petit verre sur petit verre en confessant qu'il ne pouvait plus rien changer à sa vie, et qu'il ne lui restait qu'à oublier» (1, p. 115).

Переводчик старается передать значение уменьшительного суффикса -к- (чайку) через посуду с уменьшительным прилагательным petit и оценочным прилагательным bon, что создает совсем иное представление о чаепитии, так как глагол «попить» передает определенную продолжительность действия во времени и некоторым образом связан с количеством потребляемого (см. СРЯ). Во французском же языке через посуду рисуется иная картина, больше свойственная французской культуре, так как слово verre употребляется с неопределенным артиклем «un» в данном случае скорее являющимся числительным «один». Таким образом, картина, возникающая во французском тексте, предстает следующим образом: «выпить где-нибудь на открытой террасе один маленький стаканчик чая».

В русском языке оценка, выраженная уменьшительно-ласкательным суффиксом, также иногда может переносится с предмета потребления на посуду. Так, следующая фраза демонстрирует нам не столько размер рюмки, сколько отношение персонажа к выпивке.

«Никанор Иванович налил лафитничек водки и выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки... и в это время позвонили» (1, с. 367).

Русское «лафитничек» — «стопка или большая рюмка удлиненной формы» (словарь Ожегова), из которой обычно пьют вино («лафит» — сорт красного виноградного вина).

Во французском тексте обнаруживаем интересное обозначение предмета, конкретизирующего его предназначение как посуды для определенного сорта вина — «verre à bordeaux». Интересно, что переводчик в данном случае использует не привычное наименование «verre à vin», которое по замыслу должно демонстрировать размер (естественно, бокал для вина больше, чем рюмка для водки), a «verre à bordeaux», который меньше обычного бокала для вина. В то же время русское «лафит» полностью устраняется из французского перевода, хотя этимологически восходит именно к французскому языку.

«Nicanor Ivanovitch remplit de vodka un petit verre à bordeaux, le but, le remplit encore, le but, pêcha du bout de sa fourchette trois morceaux de filet de hareng... et on sonna à la porte» (1, p. 149).

Как мы видим, и в этом случае для переводчика оказывается важным передать размер посуды. Прилагательное «petit» последовательно служит аналогом русского уменьшительно-ласкательного суффикса. Однако оно оказывается неспособным передать все гамму оценочных значений, заключенных в русской суффиксальной форме.

С другой стороны, употребление оценочного прилагательного «petit» в выражениях «un petit coup», «un petit verre», «un bon petit coup».

3.4.3. Прагматическое значение глаголов действия

Отношение к потребляемым блюдам и напиткам, а также к способам их потребления нередко передается глаголами, обозначающими «способ потребления».

В связи с этим, рассмотрим следующий пример:

«Машину зря гоняет казенную! — наябедничал кот, жуя гриб» (1, с. 398).

«...en bouffant son champignon» (1, p. 128).

В русском языке глагол «жевать» нейтральный, то есть стилистически не окрашен, означает, если говорить о пище, «размельчать, разминать пищу или что-либо во рту, перемешивая со слюной».

Французский же глагол «bouffer», во-первых, является просторечным, то есть стилистически сниженным, во-вторых, имеет некоторые потенциальные семы, отсутствующие у русского глагола. Прежде всего, этот глагол исторически имеет значение «надувать» (например, надуть щеки).

Именно этот образ, надутых во время еды щек, и лег в основу переносного значения «есть», кроме того, у него есть также сема шума «manger gloutonnement». Глагол bouffer нередко генерализируясь до значения глагола manger, остается при этом явно окрашенным стилистически как просторечный. Как мы видели, он хорошо сочетается с именем la tambouille.

Выбор переводчика в данном случае не совсем ясен, в связи с тем, что во французском языке есть глагол «mâcher» («жевать») или глагол «mastiquer», которые в данном случае ближе по смыслу. Переводчик изменяет прагматику высказывания, он придает всему выражению просторечный оттенок, или же он хотел подчеркнуть, что кот должен есть именно так: чавкая и надувая щеки.

Следующая группа примеров демонстрирует обратный процесс.

В «Собачьем сердце» Булгаков, описывая размышления Шарика, использует стилистически окрашенные глаголы:

«Бегут, жрут, лакают» (2, с. 348).

Глаголы «жрут, лакают» переведены с некоторыми искажениями.

«Жрать» — заменяется переводчиком на глагол «есть» «manger» (2, с. 7), а «лакают», то есть едят жидкую пищу, подчеркивающее уподобление людей животным, что также содержит определенную социальную окраску пренебрежительного отношения к людям со стороны власти, во французском тексте вовсе пропадает, так как глагол «лакать» переводится глаголом «redemander».

Далее, давая характеристику французам, которые «сволочи, конечно», так как «лопают богато и все с красным вином» (2, с. 348). Булгаков опять употребляет стилистически окрашенный глагол «лопать» — просторечную, несколько грубую форму. Во французском же переводе она также заменяется совершенно нейтральным глаголом «manger».

Таким образом, все стилистически окрашенные глаголы, употребленные Булгаковым в тексте, передаются переводчиком нейтральными формами:

«лопать» (2, с. 350) — «manger» (2, p. 10);

«лопать» (2, с. 370) — «engloutir» (заглатывать) (2, p. 41);

«лакать» — redemander;

«жрать» (2, с. 349) — «manger» (2, p. 9), «engloutir», «goinfrer» (5, p. 139).

(«в течение недели сожрал столько же, сколько в полтора последних голодных месяца» (2, с. 375) — «en l'space d'une semaine, le chien engloutit autant de nourriture...»).

С подобным примером, то есть употребление в тексте перевода нейтральной формы, вместо стилистически окрашенной, мы сталкиваемся и дальше:

«Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная очень хорошая трава, и, кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься» (2, с. 347).

«L'été, on peut aller à Sokolniki; là-bas l'herbe est excellente, c'est une herbe» (2, p. 6).

Глагол «нажрешься», в котором присутствует сема «результата» заменяется формой потенциального действия глагола «manger» («есть») («il y a à manger» — буквально — «можно поесть»).

Фраза «бумаги жирной набросают граждане» у Булгакова создает несколько гротескную картину, так как в ней сталкивается официальное «граждане» и глагол «набросают», в котором выражается значение «некультурного поведения, свойственного плохо воспитанным людям, которые вышли на поверхность общества в период, описываемый Булгаковым.

Во французском переводе мы видим, что речь идет о бумагах, оставленных людьми («des papiers gras abandonnés par les gens»). В результате чего ирония автора устраняется, и картина представляется более нейтральной.

В русском языке общий родовой глагол «выпить» имеет множество аналогов, различающихся как семантически, так и стилистически. Найти соответствия этим аналогам в языке перевода часто оказывается весьма трудно, так как в них отражается различное членение действительности. Приведем в качестве примера следующую фразу:

«Пилат, прихлебывая вино, поглядывал прищуренными глазами на гостя» (1, с. 573).

«Pilate, tout en dégustant son vin à petits coups, le dévisageait à travers la fente étroite de ses paupières» (1, p. 407).

Французский глагол «déguster» в отличие от русского «прихлебывать» содержит сему «оценки качества» и «получения удовольствия от напитка». В то же время он не содержит семы, показывающей длительность процесса и то, что вино пьется из бокала в несколько приемов. Все эти семы есть в русском глаголе «прихлебывать», то есть «пить небольшими глотками с промежутками». Глагол «прихлебывать» противопоставляет римскую культуру потребления вина, заимствованную и французами, русской культуре потребления водки (ср.: «тяпнуть», «хлопнуть»), то есть действия разовые противопоставляются действию протяженному, неоднократно возобновляемому.

Русский глагол способен передать и состояние того человека, который пьет. В тексте «Мастер и Маргарита» глагол «прихлебывать» коррелирует с глаголом «осушить». Эти глаголы относятся к одной и той же сцене и характеризуют действия одного и того же персонажа — Понтия Пилата. Герой представляется безразлично-задумчивым. Сцена показывает, как прокуратор пытается успокоить свою совесть в вине. Сначала мы видим, как он наливает вино в чашу и пьет долгими глотками.

«Лежащий на ложе в грозовом полумраке прокуратор сам наливал себе вино в чашу, пил долгими глотками, по временам притрагивался к хлебу, крошил его, глотал маленькими кусочками, время от времени высасывал устрицы, жевал лимон и пил опять» (1, с. 571).

«Etendu sur son lit dans la demi-obscurité de l'orage, le procurateur se servait lui-même des coupes de vin qu'il buvait à longs traits. De temps en temps, il allongeait la main et rompait de petits morceaux de pain qu'il mangeait, gobait quelques huîtres et machait du citron, puis buvait de nouveau» (1, p. 407).

Затем, как прокуратор слушает своего гостя, «прихлебывая вино», и в заключение сцены, как он «осушил» чашу с вином.

«Прокуратор стукнул чашей, наливая себе вина. Осушив ее до самого дна, он заговорил...» (1, с. 576).

В русском тексте возникает три разных глагола: «пить долгими глотками», «прихлебывать» (т. е. пить мелкими глотками) и «осушить» (выпить залпом). Процесс показан в его развитии.

Французский переводчик оказывается еще более точным, однако уточнение идет не по пути использования глаголов с конкретной семантикой, а с помощью аналитических конструкций. Французский переводчик вместо трех русских глаголов использует два французских: «boire» «déguster». Оба глагола стилистически нейтральны, как и существительное «coupe», обозначающее посуду, из которой пьет прокуратор.

В русском языке отмечается некоторая возвышенность стиля, которая создается за счет стилистически окрашенных слов «чаша» и «осушить». Использование стилистических средств, относящихся к разным стилям, позволяет Булгакову передать характеристику персонажей через их отношение к напиткам.

В сцене первой встречи Лиходеева и Воланда мы видим, как это отношение ярко показано одной фразой:

«...Прыгающей рукой поднес Степа стопку к устам, а незнакомец одним духом проглотил содержимое своей рюмки» (1, с. 345) — наличие определенного стиля, отсутствующего во французском языке. Но через эту иронию выражается и отношение к еде. Во французском тексте этого нет.

«D'une main tremblante, Stepan porta son verre à sa bouche, tandis que l'inconnu vidait le sien d'un trait» (1, p. 122).

Степа благословенно относится к живительной, в тот момент для него, влаге. Это отношение Булгаков с явной иронией передает через столкновение таких обозначений как «стопка», «поднести к устам», «дрожащей рукой». Участвующий в сцене Воланд, абсолютно безразличный к напитку, проглатывает содержимое своей стопки. Нейтрализация названия напитка и глагола подчеркивают безразличное отношение.

Во французском переводе это противопоставление выразить не удалось. Прежде всего, это обусловлено тем, что во французском языке нет достаточно четко выраженных стилистически-возвышенных и нейтральных пар синонимов типа русских «рот — уста». Поэтому переводчик использует нейтральное «porta son verre à sa bouche...», исключающее всякую иронию. Это нейтральное высказывание совершенно не противопоставлено описаний действий Воланда. Напротив, действия Лиходеева и Воланда предстают как одноуровневые, если говорить об отношении персонажа к описываемому действию.

Булгаковское «выпил как следует» переводится как «à boire un bon petit coup». По-французски слово «coup» обозначает «количество, выпитое за один раз» [PR, p. 365), то есть одна порция напитка.

Выражение «petit coup» в этом случае должно обозначать либо небольшое количество, то есть маленькую порцию, либо эмоциональное значение положительного отношения, подобное русским уменьшительно-ласкательным суффиксам.

Сочетание с прилагательным «bon» («bon petit coup») в данном случае позволяет предположить именно второе, так как это прилагательное среди прочих своих значений обозначает интенсивность, значительное количество, например «un bonne pincée», «un bon verre» и так далее, то есть «большого размера, крупный».

По-русски «выпить, как следует», прежде всего, предполагает выпить большое количество, неважно за сколько приемов. Французская же фраза «un bon petit coup» предполагает только одну порцию, превышающую обычную дозу.

3.4.4. Отношения между Субъектом и вспомогательным персоналом

Для рассмотрения аспекта взаимоотношений Субъекта ситуации и лиц, обслуживающих его, или призванных обслуживать в момент трапезы, обратимся к следующему, весьма показательному примеру:

«— Арчибальд Арчибальдович, — водочки бы мне...

Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:

— Понимаю... сию минуту... — и махнул официанту» (1, с. 340).

«— Archibald Archibaldovitch, un peu de vodka me...

Le pirate prit un air de sympathie et murmura:

— Mais naturellement... to ut de suite..., et il fit signe à un garçon» (1, p. 115).

Из данного примера отчетливо видно, что уменьшительный суффикс -очк- выполняет здесь только оценочную функцию положительного отношения к желаемому напитку.

Писатель рисует следующую картину: ресторан уже закрыт и клиент не может рассчитывать, что его обслужат, и выражает свое пожелание в очень просящей форме.

Переводчик же совсем по-иному понимает этот эпизод и, следовательно, у него получается совсем иная картинка, более нейтральная. Герой обращается к официанту с обычной просьбой, не ставя себя в положение зависимого, униженного, но, делая акцент лишь на том, что это могло бы улучшить его состояние «...un peu de vodka me...».

Русское высказывание полностью завершено. Оно показывает ситуацию, не оставляя читателю каких бы то ни было вопросов. Суффикс -очк- из двух возможных значений, уменьшительного и ласкательного, в данном случае используется во втором, ласкательном, показывая отношение говорящего к предмету как к желанному.

Форма «...бы мне» довольно распространенная форма просьбы.

Французское же высказывание, во-первых, остается открытым, незавершенным, оно оканчивается местоимением «...me», которое предполагает дальнейшее развитие высказывания, примерно «me ferait du bien» («мне бы не помешало», «было бы кстати»).

Форма «un peu», заменяющая суффикс -очк-, соответствует другому значению этого суффикса, а именно уменьшительному, таким образом, обратный перевод этой фразы может выглядеть следующим образом: «немного водки мне бы...»

Картина, заключенная во французском высказывании имеет ту же актантовую модель, что и описанная в русском тексте. В этой модели основными актантами являются: клиент — администратор — предмет потребления. Но отношения между актантами оказываются различными.

Ситуация, описываемая русским высказыванием, демонстрирует несколько униженное, зависимое положение клиента по отношению к администратору ресторана — феномен, свойственный русской культуре советского периода. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить описание портрета администратора. «Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения» (1, с. 327).

Во французской фразе ситуация оказывается адаптированной под французскую культуру, где клиент в ресторане занимает по отношению к владельцу заведения или администратору либо более высокое, либо равное положение.

Исследователи нередко отмечают, что все люди в разных жизненных ситуациях постоянно выполняют одну из трех фундаментальных ролей: дитя — родитель — взрослый (см.: Караулов, 1987, с. 212), которые можно определить также как старший — младший — равный. В речевом поведении отчетливо проявляется, какую из этих ролей выполняет коммуникант в том или ином или ином речевом акте. Ассоциирования себя с той или иной ролью закрепляется иногда культурной традицией за определенной ситуацией. Причем, в разных культурах закрепленность ролей за ситуацией может быть различной. Именно это различие и обнаруживается в описанном нами примере. Переводчик иначе моделирует ситуацию, чем Булгаков. В его фрейме дистрибуция ролей ситуативных и фундаментальных осуществляется иначе. В этом отчетливо проявляется асимметрия культур.

Отношение между клиентом и предметом потребления также несколько иное. В русском высказывании обозначение предмета через форму с уменьшительно-ласкательным суффиксом показывает, во-первых, высокую степень желания клиента (видимо, любителя выпить), и с другой стороны, подчеркивает униженное положение клиента по отношению к администратору.

Французское высказывание демонстрирует иные отношения между этими актантами. Клиент просит немного водки (то есть небольшое количество, не уточняя при этом, сколько конкретно) и не высказывая никак своего отношения к продукту потребления. На месте этого слова вполне могло бы отказаться: «коньяка, виски, бренди и т. д.». И эта замена мало что изменила бы в понимании ситуации.

3.4.5. Субъект и нормы поведения

Отношение к напиткам и способам их употребления может выражаться так называемыми регулятивно-нормативными высказываниями. То есть высказываниями о том, как следует или как не следует осуществлять те или иные действия. У Булгакова высказывание подобного типа возникает у Воланда, упрекающего Лиходеева в неправильном поведении.

«Я чувствую, что после водки вы пили портвейн. Помилуйте, да разве это можно делать?» (1, с. 346).

«Et je sens qu'après la vodka, hier, vous avez bu du porto. Voyons, voyons, peut-on faire une chose pareille?» (1, p. 122).

У Булгакова в этом высказывании отчетливо проявляется характерная черта русских пьяниц, для которых последовательность употребления напитков не имеет большого значения. Более того, портвейн отечественного приготовления, в большинстве случаев это напиток дешевый и нередко сомнительного качества. Пить портвейн — одна из характерных черт русских пьяниц, которые нередко, когда уже не хочется закусывать, переходят на портвейн, не задумываясь о последствиях. Во французском тексте, где перевод, соответствующего высказывания семантически абсолютно соответствует русской фразе, отражает несколько иную картину.

Во Франции «портвейн» пьют обычно в качестве десерта, причем в очень небольших количествах. Портвейн — это напиток дорогой и высококачественный. Водку же, если и пьют, то также в небольших количествах и в виде аперитива перед едой, то есть несовместимость водки и портвейна, подчеркиваемая Булгаковым, остается малопонятной французскому читателю.

И, наконец, последний аспект, характеризующий отношение к потреблению напитков, — это представление о знаковости некоторых действий этого многостороннего процесса. В русском тексте Булгакова обнаруживается фраза «пить брудершафт» (то есть «закреплять дружбу особым застольным обрядом, по которому два его участника одновременно выпивают свои рюмки, целуются и с этого момента обращаются друг к другу на «ты» [СРЯ, т. 1, с. 11].

«Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта» (1, с. 560).

«J'ignore pourquoi, habituellement, on tutoie les chats, bien qu'aucun chat n'ait jamais trinqué avec personne» (1, p. 394).

Во французском языке отсутствует специальная форма для обозначения действия, являющегося знаком перехода от официальных к более интимным отношениям — «выпить на брудершафт».

Во французской культуре переход от вежливой формы «вы» к более интимной «ты» никак не связан с потребление напитков.

В русской же культуре такой переход связан, прежде всего, с застольем и скрепляется определенным знаком: специальной манерой выпить бокал вина, рюмку водки и т. д.

Выбранный в качестве эквивалента глагол «trinquer», обозначающий «чокаться», «пить за чье-то здоровье» также имеет сему «компании», то есть человек не пьет один. Но не обладает силой знака, обозначающей переход от одного уровня отношений к другому.

Обратимся еще раз к тексту булгаковской повести «Собачье сердце», а именно к описанию той сцены трапезы, где профессор Преображенский после того, как он и его ассистент выпили по рюмке «простой русской водки», обращается к своему собеседнику со следующими словами:

«Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими» (2, с. 369).

«Remarquez, Ivan Arnoldovitch, il n'y a que les propriétaires qui ne se sont pas encore fait égorger par les Bolchéviks pour manger des hors-d'oeuvre froids et de la soupe. Tout homme qui a un tant soit peu de respect humain sert les hors-d'oeuvre chauds» (2, p. 39).

Булгаков и в этой сцене через отношение к еде дает характеристику персонажей. Однако в этом случае он характеризует персонаж (профессора Преображенского) по отношению к определенному классу людей на основе традиций питания.

В переводе картина представлена не точно, потому, что переводчик не сумел передать той характеризующий потенциальной семы, которая заключена в русском слове «помещик» и актуализирована в булгаковском тексте. Избранное им слово «les propriétaires» — (вероятно, на основе словарного эквивалента [см. напр. Русско-французский словарь Щербы] для перевода слова «помещик» некоим образом не способно передать понятие «русский помещик», так как «propriétaire» — это, прежде всего, «владелец, человек, имеющий собственность». Эта собственность может быть самого разного рода (земля, недвижимость и т. д.).

Помещик же — это вполне определенный элемент русской культуры. Социальный и психологический портрет помещика выводятся из русской литературы, главным образом, 19 века. «Propriétaire», напротив, нейтральное слово, не имеющее каких ли то ни было коннотаций.

Помещик — это категория, связанная, прежде всего, с русским крепостным правом, то есть с феодальным строем в России, поэтому в качестве эквивалентно ему в большей степени могло бы соответствовать французское слово «seigneur», то есть «лицо, которое является хозяином земель и людей». «Помещик» для булгаковского профессора — это анахронизм со всем присущими ему в русской культуре свойствами, чертами характера. Русские помещики после отмены крепостного права уже стали анахронизмом, так как утратили важную составляющую их собственности — крепостных. Именно как к анахронизму и относится к помещикам интеллигент начала 20 века. Анахронизмом является для него и традиции питания, свойственные помещикам. Он противопоставляет им более новые, свойственные скорее буржуазии, купечеству конца 19 века и заимствованные, скорее всего, из западной культуры. Косвенным подтверждением этого является и то, что Филипп Филиппович, расхваливая приготовленную горячую закуску, ссылается на традиции ресторана «Славянский базар» — один из наиболее популярных московских купеческих ресторанов дореволюционной России.

Картина, воспроизведенная во французском тексте, предстает следующим образом: «только собственники, которые еще не зарезаны большевиками, едят холодные закуски и суп. Всякий человек, который имеет хоть малейшее человеческое достоинство ест, горячие закуски.

Таким образом, вся сцена сравнения предстает в малопонятном, размытом виде.