Все окказиональные употребления слов ЛСП с именем «Цвет» в анализируемых произведениях М.А. Булгакова были выделены в работе путем сравнения анализируемых языковых единиц с материалами двух словарей: «Учебного словаря сочетаемости слов русского языка» под редакцией П.Н. Денисова и В.В. Морковкина и «Словаря эпитетов русского литературного языка», составленного К.С. Горбачевичем и Е.П. Хабло.
Только в повести «Собачье сердце» встречается один пример необычного синтагматического сопряжения языковой единицы с цветовой семантикой, который авторами «Словаря эпитетов русского литературного языка» квалифицируется как «редкий». Рассмотрим его:
«Голубая радость разлилась по лицу Швондера. Филипп Филиппович, багровея, прокричал: — Одним словом, кончим это (оформление документов Шарикова — Е.Л.)» [Булгаков М.А. 1988, 588]. Слово «радость», имеющее положительное коннотативное значение, сочетается с цветообозначением «голубой», как правило, оказывающим на человека благотворное, успокаивающее воздействие. Недаром ведь в языке существует устойчивое выражение «голубые мечты». Ср.: Кто ты? От тебя исходит радость, и я пьян от этой радости. Голубая радость!.. А.И. Куприн, Поединок. [Горбачевич К.С., Хабло Е.П. 1979, 359]. Подобная неординарная сочетаемость языковых единиц создается за счет употребления абстрактного существительного со словом с цветовой семантикой (обычно слова ЛСП «Цвет» характеризуют конкретные предметы). Кстати, в произведениях художественной литературы цвет довольно часто сигнализирует об эмоционально-психологическом состоянии героя.
Особый интерес для нашего исследования представляют те языковые единицы с цветовой семантикой, которые отличаются нехарактерной, нетрадиционной, ненормативной для общеупотребительного языка сочетаемостью. Примеров нарушения обычных, традиционных для русского языка синтагматических связей в текстах анализируемых произведений довольно много.
Необычная, неожиданная для рядового носителя языка сочетаемость цветообозначений с языковыми единицами может быть связана с элементами фантастики, присутствующими на страницах булгаковских произведений.
В повести «Роковые яйца» фантастические события связаны со случайным открытием профессора Персикова — красным лучом. В свете этого луча обычные предметы (например, яйца) приобретают неожиданную окраску (красную, ярко-красную, малиновую):
1) «На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно..., а шар вверху в 15 000 свечей тихо шипел...» [Булгаков М.А. 1988, 511—512];
2) «В камерах начал слышаться беспрерывный стук в красных яйцах» [Булгаков М.А. 1988, 513];
3) «Действительно, картина на глазах нарождающейся новой жизни в тонкой отсвечивающей кожуре была настолько интересна, что все общество еще долго просидело на опрокинутых пустых ящиках, глядя, как в загадочном мерцающем свете созревали малиновые яйца» [Булгаков М.А. 1988, 513—514].
Удивительные события, происходящие на страницах романа, являются причиной создания и существования необычных синтагматических связей языковых единиц. Например, на балу у Воланда подсвеченные тела купающихся в бассейне с вином кажутся «серебристыми»: «Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела» [Булгаков М.А. 1992, 263].
Неоднократно на страницах булгаковских прозаических произведений употребляется эпитет «зеленый» к слову «ночь», причем этим цветообозначением характеризуется ночь весенняя или летняя, а следовательно, светлая, теплая. Интересно, что упоминание о «зеленой ночи» в повести «Роковые яйца» встречается до трагических событий, происшедших в колхозе «Красный луч», а в романе «Мастер и Маргарита» — в финале произведения после фантастических событий. Следует отметить, что ни в «Словаре эпитетов русского литературного языка», ни в «Учебном словаре сочетаемости» подобные сочетания не отмечены:
1) «Разошлись спать довольно поздно, когда над совхозом и окрестностями разлилась зеленоватая ночь» [Булгаков М.А. 1988, 514];
2) «Дни стояли жаркие до чрезвычайности. Над полями видно было ясно, как переливался прозрачный, жирный зной. А ночи чудные, обманчивые, зеленые» [Булгаков М.А. 1988, 509]. Стоит отметить, что в народно-поэтической традиции утвердилось поверье о коварстве зеленых глаз, поэтому не случайно в одном ряду стоят определения «чудные — обманчивые — зеленые»;
3) «Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в канделябрах легло, тяжелая занавеска на окне отодвинулась, распахнулось окно, и в далекой высоте открылась полная, но не утренняя, а полночная луна. От подоконника на пол лег зеленоватый платок ночного света, и в нем появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером» [Булгаков М.А. 1992, 276]. Слово «зеленоватый», характеризующее метафору «платок ночного света», подчеркивает необычность, грань между реальностью и нереальностью.
В романе «Мастер и Маргарита» много внимания уделено луне — светилу Воланда. Л.М. Яновская в своей монографии «Творческий путь Михаила Булгакова» отмечает, что из записей писателя видно, как он подолгу стоял у окна, наблюдая за луной, зарисовывал элементы наблюдаемой картины, делал текстовые заметки, например: «В ночь с 10.IV на 11.IV 38 года между часом и двумя ночи луна висит над Гагаринским и Афанасьевским высоко. Серебриста»; «13-го мая в 10 часов 15 минут позлащенная полная луна над Пречистенкой (видна из Нащокинского переулка)»; «18 мая в 5 часов утра, белая, уже ущербленная, беловатая, над Пречистенкой. В это время солнце уже золотит окна. Перламутровые облака над Арбатом» (выделено нами — Е.Л.) [Яновская Л.М. 1983, 250]. Многие из этих цветовых определений, сопровождающих слово «луна», найдут свое место и на страницах романа, где луна в разное время суток бывает багровой, белой, золотой, посеребренной, позлащенной. Разумеется, не все из этих эпитетов нашли отражение в словарях сочетаемости русского языка. Авторским употреблением можно считать следующее:
«Стараясь за что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь, несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа или слева — он уже не сообразил, — позлащенную луну» [Булгаков М.А. 1992, 47].
Цветообозначения в современном русском языке характеризуются разной степенью сочетаемости: у одних языковых единиц сочетаемость более широкая, другие достаточно ограничены в своих синтагматических возможностях. В художественных произведениях может происходить «расширение» синтагматических возможностей языковых единиц и появление новых сочетаний слов, нехарактерных для языка. Подобные примеры мы находим и на страницах булгаковских прозаических произведений:
1) «Я — красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито, — размышлял пес (Шарик — Е.Л.), глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой, разгуливающего в зеркальных далях...» [Булгаков М.А. 1988, 562].
В тексте повести «Собачье сердце» цвет шерсти Шарика определен как бурый, это слово с давних времен обозначало различные оттенки коричневого цвета и первоначально служило для обозначения масти животных. В.И. Даль в своем словаре дает определение слову «бурый» через синонимы «цвет кофейный, коричневый, ореховый, смурый, искрасна черноватый; такая же конская масть между рыжею и вороною» [Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка, 1, 144]. Писатель для «героя» повести, пса Шарика, рассуждающего о своем «благородном» происхождении, выбирает из этого синонимического ряда слово, которое вряд ли могло обозначать цвет шерсти животного (для обозначения масти животного служило слово «бурый»), но которое больше всего подходит к данной «торжественной» ситуации;
2) «В партере зашевелились, начали привставать, и, наконец, какой-то гражданин, которого, точно, звали Парчевский, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника колоду и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать» [Булгаков М.А. 1992, 120—121]. По мнению Н.Б. Бахилиной, слово «пунцовый» появилось в языке сравнительно поздно и стало обозначать цвет различных предметов, но никогда не употреблялось для обозначения цвета лица человека [см. Бахилина Н.Б. 1975, 173].
Примеры нетрадиционной для языка сочетаемости цветообозначений с языковыми единицами мы встречаем тогда, когда определяемое слово употреблено не в своем прямом значении. Приведем следующий пример:
«Надвигались июльские сумерки, серость овладела институтом, потекла по коридорам» [Булгаков М.А. 1988, 503].
В указанном примере слово «серость» употреблено в метонимическом значении, обозначая серые сумерки, залившие пространство здания. Подобное авторское синтагматическое сопряжение создает не только достаточно выразительный образ, но и одновременно является двусмысленным, выражающим ироничное отношение автора к происходящему.
Сигрид Маклаулин, американский исследователь творчества М.А. Булгакова, отмечает, что «одним из источников создания комизма является нечувствительность булгаковского повествования к соблюдению лексических и грамматических норм. Слова из лексических пластов, которые традиционно считались несовместимыми, могут стоять рядом друг с другом...» [McLaughlin S. 1978, 123; перевод наш — Е.Л.]. В частности, автор статьи указывает, что «в словесном материале повести «Роковые яйца» доминирует лексический пласт, состоящий из слов, отмеченных в «Словаре русского языка» как разговорные и просторечные. Слова из этого пласта перемежаются со словами, маркированными как устаревшие, книжные или заимствованные. Получающиеся в результате сочетания стилистически и семантически несовместимы» [McLaughlin S. 1978, 124; перевод наш — Е.Л.]. Это интересное, на наш взгляд, замечание американского ученого относится не только к повести «Роковые яйца», а к любому из прозаических произведений М.А. Булгакова. Писатель намеренно сталкивает слова различных стилистических пластов, нарушает законы синтагматики языка и добивается этим создания новых выразительных образов.
В повести «Собачье сердце» все нетрадиционные примеры сочетаемости слов-цветообозначений связаны с мировосприятием и мироощущением пса Шарика, чем, скорее всего, и объясняется их появление в тексте произведения. То, что кажется обычным для животного, воспринимается как странное и необычное человеком. Так, повара Шарик мысленно называет «вором с медной мордой», хотя у человека передняя часть головы называется лицом. По ходу действия повести Шарик оказывается в необычном для себя состоянии — под действием наркоза — и испытывает удивительные ощущения, в том числе и цветовые:
«— На стол! — веселым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филипповича и расплылись в оранжевых струях. Ужас исчез, сменился радостью. Секунды две угасающий пес любил тяпнутого. Затем весь мир перевернулся дном кверху и была еще почувствована холодная, но приятная рука под животом. Потом — ничего» [Булгаков М.А. 1988, 569]. А еще Шарика во время действия наркоза перед операцией посетило необычное видение: «Тут неожиданно посреди смотровой представилось озеро, а на нем в лодках очень веселые загробные, небывалые розовые псы» [Булгаков М.А. 1988, 569]. В обычной языковой ситуации слово «розовый» не предполагает сочетания со словом «пес», появление такого употребления может быть объяснимо только тем, что Шарик находился в необычной для себя ситуации — под действием наркоза.
В повести «Собачье сердце» встречается еще одно необычное сочетание слов: у одного из пациентов профессора Преображенского волосы... зеленые. Но писатель тут же объясняет появление этого словосочетания на страницах своего произведения:
«— А почему вы позеленели?
Лицо пришельца затуманилось.
— Проклятая Жиркость! Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски» [Булгаков М.А. 1988, 547]. Вот так диалогом между профессором и его пациентом писатель «реабилитирует» появление необычного сочетания слов.
В романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» нетрадиционными, мы бы даже сказали окказиональными синтагматическими возможностями характеризуется цветообозначение «буланый». Это слово в русском языке имеет значение «светло-желтый (обычно в сочетании с черным хвостом и гривой); с желтизной разных оттенков» [СО, 67] и характеризуется ограниченной сочетаемостью, обозначая масть лошадей или других животных. В тексте романа это слово относится к слову «машина»: «На остров обрушилась буланая открытая машина, только на шоферском месте сидел не обычного вида шофер, а черный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбом» [Булгаков М.А. 1992, 240]. Появление нового сочетания в тексте произведения обусловило, скорее всего, то, что оба этих слова, «лошадь» и «машина», входят в одно лексико-семантическое поле, обозначая средства передвижения.
Как видим, своеобразие слога М.А. Булгакова не столько в самом наборе цветообозначений, сколько в их необычной, нетрадиционной сочетаемости, весьма оригинальной, особенно — в контекстах, соотнесенных с фантастическим пластом его творений. При этом неожиданные сочетания «преподносятся» читателю «ненавязчиво», иногда незаметно и часто сопровождаются попыткой представить неожиданное как обычное (ср., в частности, последний пример, приведенный из повести «Собачье сердце», — о зеленых волосах пациента).
Анализ синтагматических связей слов ЛСП «Цвет» в прозе М.А. Булгакова позволяет сделать следующий вывод: языковые единицы с цветовой семантикой способны обозначать признаки различных предметов и явлений действительности. При этом в прозаических произведениях М.А. Булгакова мы встречаемся как с традиционной для языка сочетаемостью, так и с индивидуально-авторскими употреблениями этих языковых единиц. Именно сочетаемость, непривычная, неожиданная, с точки зрения носителя языка, позволяет автору создавать новые выразительные художественные образы, подчас перерастающие в символы (см. об этом в главе III).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |