Глава I. Первые отклики на произведения М. Булгакова в Сербии и Хорватии

Одно из первых упоминаний Булгакова после 1945 года в Хорватии принадлежит Александру Флакеру. В своей статье: «Русский писатель и кризис революции (Русская литература после смерти Ленина)» (1953) автор говорит о бурном развитии советской сатиры во второй половине 20-х годов и упоминает Булгакова, Зощенко, Ильфа и Петрова¹.

Более развернутые критические отклики в Югославии на творчество М. Булгакова и постановки его пьес в театрах Югославии появились в конце 60-х, начале 70-х годов.

Одна из первых статей была посвящена роману М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Она была опубликована в Загребе в 1967 году под названием «Роман о поисках смысла». В ней известный хорватский писатель Новак Симич², познакомившийся с романом на итальянском языке, извещает о его появлении в Италии и приводит некоторые данные о самом Булгакове. Он говорит о Булгакове как об авторе многих произведений, большинство из которых замалчивались у него на родине, что мешало ему достичь заслуженного литературного успеха. Симич напоминает, что после публикации романа об истории одной семьи³, которую разъединяет революция, его автор был осужден как «писатель» и как «внутренний эмигрант». Симич также приводит высказывание М. Горького, написавшего в одном из писем⁴, что имя Булгакова останется незабываемым в истории литературы, однако, на своей родине писатель Булгаков был забыт надолго. Но в конце 60-х годов, после большого успеха у публики и критики романа «Мастер и Маргарита», Новак Симич с полным правом пишет: «В журнальных критических статьях подчеркивается, что этот роман принесет много неспокойных ночей литературным критикам и литературоведам, которые будут его изучать. Роман представляет настоящий лабиринт стилей, способов повествования и переходов от живописного реализма к поэтическим галлюцинациям. Это смесь философии и гротеска, лиризма и сатиры, черного юмора и очень древней темы русской литературной традиции: поиска смысла жизни»⁵. В своей небольшой, но очень содержательной статье Симич сделал несколько интересных наблюдений. Кратко изложив содержание романа с момента появления в московском парке Воланда, который пытается доказать атеистам, что нельзя быть слишком уверенным в том, что бога нет, а соответственно нет и сатаны, Симич выделяет художественную функцию, связанную с образом сатаны: «никто не узнал его подлинной сущности, и таким образом вся Москва попала в стихию гротескных событий и дьяволиад, которые вызвал этот «профессор черной магии»»⁶.

Обращая внимание на то, как реалистично передано происходящее в Москве, Симич выделяет также «драматическое изображение мук Иисуса». Он слышит в произведении Булгакова два разных голоса — «голос сатаны» и «голос Мастера», видит тему «Фауста» уже в самом названии произведения, в том, как главные персонажи в Вальпургиеву ночь уходят из московской «поврежденной действительности» «в некую вневременную экзистенцию, в некий мир... вечного покоя»⁷. Далее Симич обосновывает, невозможность в романе «рационального повествования» и поясняет, что «ключ» к его пониманию дает время написания, эпоха самой страшной диктатуры Сталина. Булгаков был вынужден прибегнуть к литературному трюку, соединить сатиру с мифологически-религиозным сюжетом, чтобы обойти цензуру⁸.

Свою статью о Булгакове Симич заканчивает выводом о том, что Булгакова можно считать последователем Дж. Свифта, А.Э. По или Э.Т.А. Гофмана. Называя Булгакова последователем этих писателей, Симич первым из югославских критиков ставит роман «Мастер и Маргарита» в контекст европейской и мировой литературы.

Сравнение романа Булгакова и творчества европейских писателей продолжает Душко Цар в статье «Осенние бессонницы»⁹. Статья появляется сразу после публикации первого перевода романа на сербохорватский язык. В начале статьи автор напоминает о том, что понадобилось «четверть века... чтобы узнать, что роман «Мастер и Маргарита» — хороший роман, великолепный роман...» Цар также задается риторическим вопросом, почему книга не была опубликована раньше, что могло быть для этого главным препятствием? По его мнению, либо никто не решился опубликовать роман, либо сам Булгаков считал бессмысленным предложить его издателю, но в обоих случаях причины несомненно имели политический характер. Роман явно отличался от советской прозы: действие в нем было очень трудно описать реально, но при этом «фантастика... переставала быть фантастичной»¹⁰.

Цар первым из исследователей Булгакова обратил внимание на связь между «Мастером и Маргаритой» и романом «Игра в бисер» Г. Гессе, вышедшим через три года после смерти Булгакова. Все это время роман Булгакова был «похоронен» где-то для будущего времени и таким образом надолго «опоздал».

Прежде чем установить связь между двумя главными героями романов Булгакова и Гессе, Цар пытается выделить существующие между этими авторами некоторые различия. Первое, и основное, отличие он видит в «манере письма двух писателей». По мнению критика, герои Булгакова непоследовательны в своей критике и «в очень сложных ситуациях реагируют импульсивно». Герой Гессе, магистр Игры Йозеф Кнехт, «более обоснован», его поведение внешне рассудочно, хотя его «бессмысленный бунт граничит со скандальным актом и не приводит ни к какому результату»¹¹.

Однако между немецким и русским писателями можно найти сходство и, по мнению Цара, оно проистекает прежде всего из того положения, в котором авторы оказались благодаря своим взглядам на своё общество. Оба они от него изолировались — это и являлось основным сближающим их моментом — хотя причины их обособленного положения были различны. Булгаков был практически «изолирован» после критики его произведений. Гессе, активно участвовавший в антимилитаристских движениях в первую и вторую мировую войну, жил в одиночестве. Даже после капитуляции Германии, осуждая фашизм, он не возвращается на родину, подтверждая тем самым постоянство своих взглядов.

Цар видит двух Булгаковых: один Булгаков — драматург, он служил обществу и участвовал в общественной жизни; другой Булгаков, будучи одиноким, писал произведения, в которых критиковал власть и общество, в котором жил. Таким образом, и Булгаков и Гессе сопротивлялись механизму «робота-власти», уничтожающему все «человеческое в человеке»¹².

Югославских писателей и ученых интересовал не только сам роман Булгакова, они внимательно следили за реакцией на это произведение в СССР, за той полемикой, которая развернулась там почти сразу после его публикации.

По выходе первых статей о романе Булгакова «Мастер и Маргарита» В. Лакшина¹³, В. Виноградова¹⁴ и Л. Скорино¹⁵ хорватский критик А.М. Бешкер¹⁶ пишет статью «Спорный Булгаков». Свою работу обзорного типа она строит на сопоставлении точек зрения трех вышеупомянутых советских критиков. Изложение сути полемики русских критиков дает возможность Бешкер выразить свою точку зрения. При этом она акцентирует внимание на нескольких проблемах собственно творчества Булгакова: богатстве структуры, отношении к автономии личности художника, специфике жанра, сатиры, фантастики, гротеска.

Как пишет Бешкер, Л. Скорино исходит из тезиса о том, что один из основных пластов произведения Булгакова составляет «колдовская карнавальная буффонада» и в нем развиваются философские размышления писателя о «принципиальной видимости, стихийности и непознаваемости реального мира». По мнению Скорино, все элементы романа находятся в зависимости от «материализации» этой основной философской позиции писателя. Она, прежде всего, и определяет гротескное освещение действительности, выполненное в лучших традициях классической гоголевской сатиры, как и «демонстративное смешение реального, даже обыденно-прозаического с иррациональным, «потусторонним»»¹⁷. Такая позиция по отношению к миру, людям и событиям приводит писателя, а вместе с ним и его героев, к отрицанию любого вида активности. Как пишет Скорино, «гротескная логика событий, развертывающихся в романе, как раз и служит полемическому утверждению пассивности как жизненного и философского принципа»¹⁸ По мнению Скорино, функция фантастики в романе «Мастер и Маргарита» «призвана доказать, оттенить всю зыбкость, иррациональность именно действительного мира»¹⁹.

Бешкер отмечает, что Скорино адресуя читателю патетические строчки о необходимости борьбы «с судьбой», заключает, что роман «Мастер и Маргарита» некоторым образом изображает «душевный разлом, душевные конфликты тех людей, которые, предощущая грядущие исторические бедствия, не имели внутренних сил им противостоять»²⁰.

На статью Скорино откликнулся В. Виноградов. Так как позиция Виноградова во многом сходна с позицией В. Лакшина, Бешкер противопоставляет их тезисы тезисам Скорино. В отличие от Л. Скорино, оба критика исходят прежде всего из определения особенностей жанра романа Булгакова. И такой подход близок хорватскому критику. В Лакшин напоминает, что очень трудно определить, к какому жанру принадлежит роман Булгакова, потому что в нем «автор свободно соединяет несоединимое: историю и фельетон, лирику и миф, быт и фантастику». Но безотносительно к тому, как называть роман — «комической эпопеей, сатирической утопией и еще как-нибудь иначе» — ясно одно, что, как всякое замечательное произведение искусства, он не укладывается в обычную иерархию жанров²¹. И все же, и Виноградов, и Лакшин сходятся во мнении, что роман Булгакова «Мастер и Маргарита» прежде всего философский роман, который рассматривает морально-этические проблемы человеческой жизни. Таким образом, по мнению Виноградова, «М. Булгаков — прямой наследник великой традиции русского философского романа XIX века — романа Толстого и Достоевского»²².

Бешкер обращает внимание на то, что Виноградов и Лакшин не согласны с оценкой Л. Скорино, которая утверждает, что «в лице Иисуса древности и Понтия Пилата столкнулись не просто два психологических типа — искателя жизненных благ и того, кто ими пренебрег «во имя добра», — а два непримиримых социальных лагеря. И в этом для древних авторов заключался истинный драматизм их встречи, острота коллизии»²³. По мнению Виноградова, Понтий Пилат, в противостоянии гражданской морали и индивидуальной этики, перед судом своей совести предает первый и самый важный «нравственный императив» человека — «быть верным самому себе, своим нравственным убеждениям»²⁴. В момент, когда он должен был сделать «моральный выбор», он поддался искушению, которое называется «трусость». С таким мнением согласен и В. Лакшин. Виноградов заключает, что «М. Булгаков трезво видит реальность такой, какая она есть, в ее действительной сложности и противоречивости... Истина и в том, что зло, заключенное в той или иной конкретной ситуации, в которой находится человек, требует изменения и самой этой ситуации»²⁵.

Скорино придерживается мнения, что «сатира Булгакова обесценивает вечные человеческие качества». С этим не согласен В. Лакшин, который считает, что Булгаков приводит читателя в «мир моральных ценностей — совести, чести, справедливости». Таким образом, по мнению В. Лакшина, Булгаков «решил прикоснуться к самым крупным нравственно-философским проблемам своего времени, не умея о них забыть и о них не умалчивая»²⁶. Бешкер стремилась как можно объективнее представить позиции всех трех советских критиков, но ее симпатии явно на стороне Виноградова и Лакшина. Заключая рассмотрение статей своих русских коллег, она замечает, что основная слабость исходной позиции Л. Скорино состоит во взгляде на «общественный финал литературного произведения, в её рассуждениях об антиисторизме, абстрактно-моральной трактовке характеров» и тем романа, вообще об индивидуалистической закрытости и изолированности писателя и его персонажей от настоящей действительности, от «народа» и «страны»...». В. Лакшин же, по мнению Бешкер, подходит к изучению романа Булгакова «с большой благосклонностью и симпатией», а что касается его взгляда на соотношение «формального и идейного» в романе, то он, по ее мнению, способствует утверждению настоящей ценности романа Булгакова²⁷.

Все три автора, полагает Бешкер, каждый по-своему, затрагивают несколько самых важных тем романа Булгакова: тему морального идеала, отношения Добра и Зла, отношения художника и общества, как и тему вечной любви. А.М. Бешкер убеждена, что роман Булгакова в своей целостности с мистическими событиями, вечными темами, отдаленностью во времени и пространстве двух миров Москвы и Ершалаима, стал открытым для последующих исследований. Вскоре такие исследования появились как на родине писателя, так и за ее пределами, и они касались не только романа «Мастер и Маргарита».

Отклики хорватских авторов на произведения Булгакова отличались по своему масштабу, по широте охвата материала, но они в той или иной степени затрагивали проблемы творчества русского писателя. Несомненно, необходимо отметить присутствие в них сравнительно-исторического подхода в освещении вклада крупнейших писателей в общую сокровищницу мировой культуры. Таким писателем в XX веке стал для них и М.А. Булгаков, и после появления его великого романа, а затем и других его произведений, литературная критика с большим вниманием подходит к их рассмотрению.

Так, например, И. Пулизевич публикует в загребской литературной газете «Око»²⁸ рецензию на постановку белградским театром «Ателье 212» пьесы «Багровый остров», которую он рассматривает как «горькую пародию на цензуру и ее последствия для свободы художественного творчества»²⁹. Он считает, что в этой гротесковой комедии Булгаков использует ясные, как плакат, образы и с их помощью раскрывает механизм действия цензуры в жизни театра.

Н. Батушич в журнале «Republika»³⁰ поместил рецензию на постановку пьесы Булгакова «Господин де Мольер»³¹. Автор статьи напоминает о том, что пьеса была написана в 1936 году. Ее в 1975 году поставил загребский режиссер Георгий Паро, выделив в ней аналогии с современностью, но при этом, несколько ослабив доминантную мысль Булгакова — взаимоотношения Мольера и Людовика XIV. Людовик в пьесе Булгакова, как пишет автор статьи, был не только королем Франции «в борьбе против одного писателя, а воплощал историко-политическую силу в непримиримой борьбе с автономией творческой мысли»³².

И еще одна статья. Она касалась перевода романа Булгакова «Белая гвардия», осуществленного М. Чоличем в 1973 году. Автор рецензии С. Приморац³³ уделяет в ней внимание не столько проблеме перевода, сколько Булгакову и его роману. Рецензент «Белой гвардии» характеризует Булгакова как «внутреннего эмигранта», выпадавшего из современного ему общества. Поэтому он отвергался этим обществом до конца жизни, не признавался многие годы и после смерти. Приморац отмечает, что, так как произведение Булгакова интерпретировалось ошибочно, о писателе складывалось мнение как о несоветском художнике. Поэтому и потребовалась в 1960-е годы реабилитация в СССР этого романа и других произведений писателя. Автор рецензии обращает также внимание на некоторые особенности структуры романа Булгакова. Он отмечает, что, быстро изменяя место и время действия, Булгаков создает своеобразный ритм фразы, чем достигает внутреннюю напряженность между индивидуальным и историческим планами. Не вникая в подробности, Приморац обращает внимание на еще одну особенность манеры Булгакова — умение создавать гротескные ситуации, которые органично сочетаются с ситуациями элегическими, когда речь заходит, например, о детстве Турбиных.

В обзорной статье Ю. Беденицкого, предваряющей его перевод драмы Булгакова «Зойкина квартира»³⁴, приводятся некоторые сведения о самом Булгакове, а также интересное высказывание о нем Мирослава Крлежи. «Когда речь заходит о русской большевистской революционной литературе, — пишет Крлежа, — то можно сказать, что Булгаков именно тот, кто несомненно с блеском представляет славную русскую прозу. Драматизация его романа «Белая гвардия», известная по МХАТ-овской постановке под названием «Дни Турбиных», ...наконец появилась на экране. Рукопись этой драмы в немецком переводе мне предоставил мой старый знакомый тридцатых годов Альбини... Этот текст один из лучших текстов ленинского периода³⁵. Булгаков и есть настоящая русская литература! Слава ему, «шляпу долой»!»³⁶ (Последние слова написаны Крлежой по русски.)

Первые отклики хорватских авторов на произведения М. Булгакова не отличались глубиной анализа и широтой охвата материала. Их основное значение заключается в привлечении внимания к творчеству автора «Мастера и Маргариты». В них были сделаны первые шаги в оценке великого романа, в попытке поставить этот роман и другие произведения писателя в мировой литературный контекст. Тем самым они положили начало сравнительно-историческому и теоретическому осмыслению творчества Булгакова в Югославии.

Примечания

1. Flaker A. Ruski književnik i kriza revolucije (Ruska književnost poslije Lenjinove smrti), Pogledi. Zagreb, 1953. Br. 4, februar. S. 227—235.

2. Simić N. Roman о traženju smisla. M. Bulgakov «Majstor i Margarita» // Republika. Zagreb, 1967. Br. 9. S. 406.

3. Имеется в виду «Белая гвардия».

4. Симич не уточняет о каком именно письме идет речь.

5. Simić N. Op. cit. S. 406.

6. Ibid. S. 406.

7. Ibid. S. 406.

8. Ibid. S. 406.

9. Car D. Jesenje nesanice // Kritika. Zagreb, 1968. Br. 3. S. 329—338.

10. Ibid. S. 329.

11. Ibid. S. 331.

12. Ibid. S. 331.

13. Лакшин В. Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» // Новый мир. М., 1968. № 6. С. 284—312.

14. Виноградов В. Завещание Мастера // Вопросы литературы. М., 1968. № 6. С. 43—75.

15. Скорино Л. Лица без карнавальных масок. Ответ оппоненту // Вопросы литературы. 1968. № 6. С. 25—41.

16. Bešker A.M. Sporni Bulgakov // Književna smotra. Zagreb, 1969. Br. 1. S. 63—67.

17. Скорино Л. Лица без карнавальных масок. С. 26.

18. Там же. С. 28.

19. Там же. С. 27.

20. Там же. С. 42.

21. Лакшин В. Указ. соч. С. 286.

22. Виноградов В. Указ. соч. С. 56.

23. Скорино Л. Ответ оппоненту. С. 77.

24. Виноградов В. Указ. соч. С. 54.

25. Там же. С. 73, 74.

26. Лакшин В. Указ. соч. С. 309.

27. Bešker A.M. Op. cit. S. 67.

28. Puljizević J. Komedija na temu pameti // Oko. Zagreb, I/1973. Br. 14, 18.VII. S. 12.

29. Ibid.

30. Batušić N. Hrvatsko glumište // Republika. Zagreb, XXI/1975. Knj. II. Br. 6, lipanj. S. 706—712.

31. Пьеса Булгакова называется «Кабала святош», второе название — «Мольер».

32. Batušić N. Hrvatsko glumište. S. 710.

33. Primorac S. Mihail Bulgakov, «Bela garda». Prijevod Milan Čolić // Teka. Zagreb, 1975. Br. 9. S. 569—571.

34. Bedenicki J. Mihail Bulgakov // Forum. Zagreb, XIII/1974. Knj. XXVIII. Br. 7—8, juli—august. S. 168—172.

35. Крлежа ошибочно причисляет пьесу «Дни Турбиных» к ленинскому периоду. Роман «Белая Гвардия» был впервые опубликован (не полностью) в 1924—1925 гг. Пьеса «Дни Турбиных» была поставлена в Художественном театре в 1926 г., опубликована в СССР в 1955 г. Немецкий перевод пьесы появился в Берлине в 1927 г.

36. Цитата из «Фрагментов дневника 1968 г.» приводится Беденицким по: «Vjesnik», 5. listopada 1972.