Секретарь, легионеры, Пилат.
Пилат (про себя). О боги, боги, за что вы наказываете меня?.. Опять она, непобедимая, ужасная болезнь, от нее нет средств, нет никакого спасения... Попробую не двигать головой. (Садится. Не глядя, протягивает руку, секретарь почтительно вкладывает в нее кусок пергамента, Прокуратор с гримасой боли бегло проглядывает написанное.)
Иешуа. Руки у него связаны. У Пилата.
Пилат (тихо). Обвиняемый, ты подговаривал народ разрушить ершалаимский храм?
Иешуа (подавшись вперед). Добрый человек! Поверь мне...
Пилат (перебивает). Ты меня называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. (Тем же голосом.) Кентуриона Крысобоя ко мне!
Появляется Крысобой.
(Крысобою.) Преступник называет меня «добрый человек». Объясни ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить...
У него бич, бьет обвиняемого. Тот валится наземь.
Крысобой (гнусаво). Римского прокуратора называть игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?
Иешуа (хрипло). Я понял. Не бей меня...
Пилат (больным голосом). Имя?
Иешуа (торопливо). Мое?
Пилат. Мое мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
Иешуа. Иешуа.
Пилат. Прозвище есть?
Иешуа. Га-Ноцри.
Пилат. Откуда ты родом?
Иешуа (качнув головой). Из города Гамалы.
Пилат. Родные есть?
Иешуа. Нет. Я один в мире.
Пилат. Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
Иешуа. Знаю, греческий...
Пилат. Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?
Иешуа. Я, доб... (испуганно замолкает). Я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.
Секретарь удивленно взглядывает на Иешуа.
Пилат (тусклым голосом). Записано ясно: подговаривал разрушить здание храма. Так свидетельствуют люди.
Иешуа (торопливо). Эти добрые люди, игемон, ничему не учились и все перепутали. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.
Пауза. Пилат тяжело смотрит на Иешуа.
Пилат. Повторяю, но в последний раз, перестань притворяться сумасшедшим, разбойник. За тобой записано немного, но достаточно, чтобы тебя повесить...
Иешуа (напряженно). Все ходит, ходит один. С козлиным пергаментом и непрерывно пишет, Я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил, Я его умолял: сожги ты, прошу, свой пергамент! Но он вырвал его у меня и убежал. (Пробегает Левий Матвей.)
Пилат (трогая висок, брезгливо). Кто такой?
Иешуа (охотно). Левий Матвей. Он был сборщиком податей, и я с ним встретился на дороге. Первоначально он отнесся ко мне неприязненно, даже оскорблял, вернее думал, что оскорбляет, называя меня собакой, но, послушав меня, стал смягчаться, наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной путешествовать...
Пилат (секретарю). О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышали, бросил деньги на дорогу! (Секретарь растерянно улыбается.)
Иешуа. Да. Он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны.
Автор. Пилат скалился на солнце, томился, и в тошной муке мысль о яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной его голове...
Пилат. Левий Матвей? А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?
Иешуа. Я, игемон, говорил, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтоб было понятнее.
Пилат. Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывал про истину, о которой не имеешь представления? Что такое истина?
Автор. И тут прокуратор подумал: «О боги мои! Я спрашиваю о чем-то не нужном на суде... мой ум не служит мне больше...» И опять померещилась ему чаша с темной жидкостью, «Яду мне, яду...»
Иешуа. Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти, И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, ты даже не можешь думать ни о чем. Ты думаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мученья твои сейчас кончатся, голова пройдет. (Секретарь таращит глаза. Пилат приподнимается, сжимает руками голову. Снова садится.) Ну вот, все и кончилось, и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком. Гроза начнется (поворачивается, смотрит на солнце)... позднее, к вечеру. Прогулка помогла бы тебе. Я с удовольствием бы сопровождал тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, и я охотно поделился бы ими с тобою, тем более, что ты производишь впечатление очень умного человека. (Секретарь в испуге роняет свиток.) Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей, Нельзя любить одну собаку. Твоя жизнь скудна, игемон. (Улыбается.)
Пилат (сорванным голосом). Развяжите ему руки! Сознайся, ты великий врач?
Иешуа (с наслаждением потирая руки). Нет, прокуратор, я не врач.
Пилат. Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?
Иешуа. Это просто. Ты водил рукой по воздуху, как будто хотел погладить, и губы...
Пилат. Да. (Пауза.) Итак, ты не врач?
Иешуа (живо). Нет, нет, поверь мне, я не врач.
Пилат. Ну хорошо. Не говори, если не хочешь. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить храм?
Иешуа. Разве я похож на слабоумного, игемон?
Пилат. О да, ты не похож на слабоумного... Так поклянись, что этого не было.
Иешуа (оживляясь). Чем ты хочешь, чтобы я поклялся?
Пилат. Ну хотя бы жизнью своей. Ею клясться самое время, она висит на волоске, знай это.
Иешуа. Не думаешь ли ты, что ты подвесил ее, игемон? Если так, ты очень ошибаешься.
Пилат (сквозь зубы). Я могу перерезать волосок.
Иешуа (заслоняясь рукой от солнца). И в этом ты ошибаешься. Согласись, перерезать волосок может лишь тот, кто его подвесил?
Пилат. Так, так, теперь я не сомневаюсь, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, что ты все время употребляешь слова добрые люди? Ты всех, что ли, так называешь?
Иешуа. Всех, злых людей нет на свете.
Пилат (усмехаясь). Впервые слышу об этом, Но, может, я мало знаю жизнь... (Секретарю.) Можете дальше не записывать. (Иешуа.) В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?
Иешуа. Я своим умом дошел до этого.
Пилат. И ты проповедуешь это?
Иешуа. Да.
Пилат. А вот, например, кентурион Марк — его прозвали Крысобоем — он добрый?
Иешуа. Да. Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изувечили его, он стал жесток. (Мечтательно.) Если бы с ним поговорить, я уверен, он резко изменился бы.
Пилат. Мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Но этого не случится, к общему счастью, и первый об этом позабочусь я. (Секретарю.) Все о нем?
Секретарь. Нет, к сожалению. (Подает Пилату кусок пергамента.)
Пилат (хмурится). Что там еще? (Читает, меняется в лице, горбится.)
Автор. И померещилось Пилату, что голова арестанта уплыла куда-то, а вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец...
Начинают играть негромко и грозно трубы, над головой Пилата чаша с ядом.
Пилат (бормочет). Погибли!.. Бессмертие пришло... Бессмертие... Какая тоска. (Медленно ушла чаша.) (Странно смотрит на Иешуа.) Слушай, Га-Ноцри, ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре?.. Отвечай!.. Говорил? Или не-е-е... говорил?
Иешуа. Правду говорить легко и приятно.
Пилат (злым голосом, очень громко, для доносителей). Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить. Только взвешивай каждое свое слово. Итак, отвечай, знаешь ли ты некоего Иуду из Кариафа и что именно ты говорил ему, если говорил о кесаре?
Иешуа (с охотой). Дело было так. Позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком... который называл себя Иудой из города Кариафа. Он пригласил меня к себе в дом и угостил.
Пилат. Добрый человек?
Иешуа. Очень добрый и любезный человек, Он выказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно...
Пилат (в тон арестанту). Светильники зажег...
Иешуа (немного удивленно). Да. Он попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.
Пилат. И что же ты сказал? (Безнадежно.) Или ты ответишь, что забыл, что говорил?
Иешуа. В числе прочего я говорил, что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти, ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.
Пилат. Далее.
Иешуа. Далее ничего не было. Тут вбежали люди, стали вязать меня и повели в тюрьму. (Секретарь быстро чертит на пергаменте.)
Пилат (нарастающим голосом). На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия. И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней! (Пауза. Кричит.) Вывести конвой! (Секретарю.) Оставьте меня с преступником наедине, здесь государственное дело.
Все уходят.
Пилат (после молчания, криво усмехнувшись). Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный палач, люди, которые, как я вижу, тебя били за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас, убившие со своими присными четырех солдат, и, наконец, грязный предатель Иуда — все они добрые люди?
Иешуа. Да.
Пилат. И настанет царство истины?
Иешуа (убежденно). Настанет, игемон.
Пилат (страшно кричит). Оно никогда не настанет! Преступник! Преступник! Преступник! (Понизив голос.) Иешуа Га-Ноцри, веришь ли ты в каких-нибудь богов?
Иешуа. Бог один. В него я верю.
Пилат. Так помолись ему, покрепче помолись. Впрочем (хрипло), это не поможет. (Тоскливо.) Жены нет?
Иешуа. Я один.
Пилат (передергивает плечами, как будто озяб, потирает руки, как бы умывая их, бормочет.) Ненавистный город... Если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудой, право, это было бы лучше.
Иешуа (тревожно). А ты бы отпустил меня, игемон. Я вижу, меня хотят убить.
Пилат (с искаженным судорогой лицом). Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О боги, боги? Или ты думаешь, что я готов занять твое место? Я твоих мыслей не разделяю! И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь хотя бы слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе — берегись!
Иешуа. Игемон...
Пилат. Молчать! Ко мне!
Появляется секретарь и конвой.
Пилат. Смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Га-Ноцри, утверждаю!
Секретарь записывает. Затемнение.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |