Комическая экзистенция реализуется в сатирических произведениях Булгакова на всех уровнях, в том числе и в способах метафоризации отношений человека и социального порядка. «Механическое» и смежные с ним явления — «механизм», «автомат» — принадлежат к тем коренным понятиям, которые становятся проявлением воздействия окружающей действительности на личность. В статье «Куклы в истории культуры» Ю.М. Лотман писал: «Каждый существенный культурный объект, как правило, выступает в двух обличьях: в своей прямой функции, обслуживая определенный круг конкретных общественных потребностей, и в «метафорической», когда признаки его переносятся на широкий круг социальных фактов, моделью которых он становится. <...> Чем существеннее в системе данной культуры прямая роль данного понятия, тем активнее его метафорическое значение, которое может вести себя исключительно агрессивно, порой становясь образом всего сущего»1. Поскольку метафоры механического являются устойчивыми маркерами социального мироустройства, то автоматизация субкода «искусственности», «сконструированности» позволяет, на наш взгляд, описать поведение сатирической личности в мире.
Механизация (мотив омертвления) также является одним из мотивов примитива, входит в русскую литературу под влиянием творчества немецких романтиков. Его мы встречаем в творчестве Н.В. Гоголя и Вл.Ф. Одоевского, а в произведениях М.Е. Салтыкова-Щедрина он становится доминирующим. В сатире М.А. Булгакова прием «механизации» как способ отражения разрушения человека широко применяется в цикле повестей о Москве 20-х годов (в «Дьяволиаде», «Роковых яйцах», «Собачьем сердце») и романе «Мастер и Маргарита».
Изображение механизмов или объектов, имеющих свойства механичности, сопровождает ключевые эпизоды сатирических произведений писателя. Образ машинизированной и электрифицированной Москвы с обилием на дорогах машин, троллейбусов, трамваев, с искусственным освещением выступает одним из критериев сопоставления столицы с провинциальными городами. Можно предположить, что наличие в булгаковских текстах большого количества механизмов, приборов и технических приспособлений определяется референциальным планом темы индустриализации нового мира, общим для начала века страстным увлечением конструктивизмом, сменой органических метафор описания мира механическими.
Механический дискурс обнаруживается в сатирических произведениях М.А. Булгакова разными способами. Наиболее очевидной является метафора автоматизации органического, которая, по мнению Анри Бергсона, является основой любого комического дискурса2. В сатирических повестях и романе «Мастер и Маргарита» противостояние механического и органического представлено традиционным приемом комического смешения атрибутов объектов (обмена предметов свойствами): «— Пит! Пит! — закричала за стеклами мотоциклетка, выстрелила пять раз и, закрыв дымом окна, исчезла» [II, 16]; «<...> закричал таксомотор и врезался в гущу» [II, 62]; «<...> он (трамвай) внезапно осветился изнутри электричеством, взвыл и наддал» [V, 47]; «<...> благоговейную тишину Обухова переулка прорезал лай грузовика, и окна в доме дрогнули» [II, 198]. Оживление механических предметов и объектов выявляет странность, ненормальность мира и, следовательно, абсурдность человеческого существования.
Механизация затрагивает и людей. Второстепенные персонажи сатирических повестей и романа «Мастер и Маргарита», поглощенные одной страстью, наделяются писателем чертами «механистичности»: в «Дьяволиаде» Страшный Дыркин характеризуется следующим образом — «вскочил на пружине из-за стола» [II, 37]; Артур Артурыч говорит металлическим голосом, а Кальсонер имеет «в медь тяжкий голос» [II, 15] и ревет, как сирена. В «Роковых яйцах» возникает образ «механического человека»: «послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье в пол, и в кабинете появился необычайной толщины человек <...> Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель. <...> Он по-военному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула» [II, 60]. Доктор Борменталь в повести «Собачье сердце» в моменты душевного волнения или напряжения говорит железным голосом: «— Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, не беспокойтесь, — железным голосом отозвался Борменталь <...>» [II, 199].
Автоматизм телодвижений в поэтике Булгакова при изображении человека, естественно, связан с представлением о технике театра марионеток. Варианты механизации — автоматы, марионетки, куклы — становятся в поэтике писателя одним из способов типизации второстепенных персонажей произведений. В «Дьяволиаде» встречаем чиновника-автомата, повторяющего каждому посетителю «Бюро претензий»: «Товарищи! Без истерики! Конкретно и абстрактно изложите письменно и устно, срочно и секретно, — Полтава или Иркутск! Не отнимайте время у занятого человека. По коридорам не ходить! Не плевать! Не курить! Разменом денег не затруднять!» [II, 35]. Данный алогичный монолог выдает пустую суть персонажа. Тупая сущность автоматизма воплощена и в Дыркине, который, подобно щедринскому Органчику, бросает подчиненным одно лишь слово — «М-молчать!..» [II, 37]. Перед нами некий бездушный механизм, стремящийся все живое вокруг уничтожить или привести к общему знаменателю, превратить в однообразные, обезличенные тени.
Применяется сатириком и мотив механичности человеческого поведения. Так, в «Мастере и Маргарите» служащие Зрелищной комиссии единым хором распевают «Славное море, священный Байкал»: «К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшей комнате № 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-то мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливавшийся треск телефонных аппаратов. <...> Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера» [V, 187]. Механизм в сатирическом тексте — это имитация живого, то есть маска. Признаки механического, маска в человеке не просто вызывают смех, они пугают, так как еще больше подчеркивают нивелировку личности, утрату индивидуальности, поэтому такой ценной оказывается в герое его уникальность, несконструированность его «я».
Как известно, «механизация» мира и человека является одним из основополагающих приемов антиутопии. В романе Е. Замятина «Мы», например, центральным образом является «интеграл», призванный преобразить Вселенную, а люди описаны как механизированные «номера». Преобладание механического, подмена живого в жизни искусственным в романе «Мы» ярко иллюстрируется сопоставлением механической музыки, созданной прибором «музыкометром», и «естественной» «древней» музыки, в которой нет «ни тени разумной механичности», зато есть подлинные чувства и живая мысль. Человек, превращенный в механизм, сливается у Замятина с механизированным обществом «мы».
Риторика механичности метафоризирует государственную машину и в сатирических произведениях Булгакова. Показательным примером может служить глава «Машинная жуть» в повести «Дьяволиада», где изображается процесс бюрократизации государственного аппарата: «<...> стена перед глазами Короткова распалась, и тридцать машин на столах, звякнув звоночками, заиграли фокстрот. <...> Белые змеи бумаги полезли в пасти машин, стали свиваться, раскраиваться, сшиваться. Вылезли белые брюки с фиолетовыми лампасами: «Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа» [II, 35]. Власть политическая сопоставляется с механическим процессом, это явная пародия на данный государственный институт. В этом проявляется негативное отношение писателя к бюрократизации системы управления страной.
Продолжением реализации механического дискурса у Булгакова выступает еще одна бинарная оппозиция — «человек/кукла». Ярким примером проявления в человеке признаков «кукольности», неестественности и мертвенности являются образы пациентов профессора Преображенского, например, шуршащая дама в лихо заломленной шляпе со щеками «кукольно-румяного цвета». Сопоставление персонажа с куклой предполагает наличие в образе искусственности, неестественности: «На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом. Морщины расползлись по лицу у фрукта, как у младенца. Левая нога не сгибалась, ее приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкунчика. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень» [II, 131].
«Омертвение», «механизация» человеческой личности в сатирическом мире М.А. Булгакова раскрывают мысль о подмене «внутреннего человека», духовности «внешним человеком», автоматом, потерявшим свою индивидуальность.
Примечания
1. Ю.М. Лотман. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПБ, 1998. С. 645—646.
2. А. Бергсон Смех. М., 1992. С. 14—27.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |