Важным средством выражения комического в сатирико-юмористической прозе Булгакова 1920-х годов являются языковые формы комизма. Отрыв революционной теории от жизни в ее естественном развитии, стремление всячески регламентировать все сферы человеческой деятельности, загнать ее в строгие пункты и параграфы разного рода законов, распоряжений, инструкций и предписаний — все это приводило и к языковому омертвению. Такая ситуация вызывала у сатирика стремление взорвать «изнутри» окостенение на стилистическом уровне, показать вздорность, нелепость, идиотизм различных документов, античеловеческий характер политической фразеологии, пустословие и косноязычие новых «хозяев жизни».
В сатирической прозе 1920-х годов Булгаков мастерски использует сочетание стилистически разнородной лексики («совмещение планов»): «На кого ни посмотришь — светлая личность, хороший честный гражданин, а как сядет за прилавок, моментально мордой в грязь» («Заколдованное место»). В «Дьяволиаде» состояние героя после выпитых трех бутылок вина описано следующим образом: «Легкая муть поднималась со дна желудка, ходила внутри волнами, и два раза тов. Короткова рвало в таз» [22, с. 31]. Здесь канцеляризм («тов. Коротков») вступает в противоречие с контекстом в стилевом отношении.
А вот что записывает Борменталь после операции: «В пять часов дня событие: впервые слова, произнесенные существом, не были оторваны от окружающих явлений, а явились реакцией на них. Именно, когда профессор приказал ему: «Не бросай объедки на пол...» — неожиданно ответил: «Отлезь, гнида!»» Восторг Борменталя по поводу самого факта связной речи «гомункула» резко контрастирует с содержанием и стилистической окраской этой «речи». Или же следующая запись ассистента: «Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу! Профессор Преображенский, вы — творец!! (Клякса)» [22, с. 164]. Здесь высокопарное «творец» и канцелярское «человеческая единица» соседствуют с прозаической кляксой.
Комизм может проистекать из-за несоответствия стиля речи и обстановки, в которой она произносится. Так, ассистент «прорицательницы» («Мадмазель Жанна») накануне торжественного «мистического» момента угадывания мыслей шепчет ей: «Сделай загадочное лицо, дура» [22, с. 526]. Профессор Персиков («Роковые яйца»), совершив открытие, ошеломлен настолько, что машинально заговаривает с обитателями террариума: «Это чудовищно, господа, — повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили» [22, с. 51].
Часто герои Булгакова не к месту употребляют газетный стиль, комически перенасыщая свою речь политической и экономической лексикой, смысл которой зачастую неясен слушателям либо самому говорящему. Таков представитель райисполкома Сергеев в фельетоне «Смычкой по черепу». «Селяне видели энергичную руку, заложенную за борт куртки, и слышали слова:
— Больше внимания селу... Мелиорации... Производительность... Посевкампания... середняк и бедняк... дружные усилия... мы к вам... вы к нам... посевматериал... район... это гарантирует, товарищи... семенная ссуда... Наркомзем... движение цен... Наркомпрос... тракторы... кооперация... облигации...» [22, с. 544].
Булгаков, таким образом, фактически создает пародию на стиль доклада как формы «идеологической работы среди населения». Еще больше нелепых терминов в речи докладчика из фельетона «Они хочуть свою образованность показать...»: «Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности, вплоть до того, что прибегают к диффамации...» [22, с. 520].
Аналогичным образом пародируется стиль лозунгов, документов, газетных заметок. Вот, например, лозунг на кооперативной лавке-вагоне («Торговый дом на колесах»): «Транспортная кооперация, путем нормализации, стандартизации и инвентаризации спасет мелиорацию, электрификацию и механизацию» [22, с. 402]. А вот резолюция профсоюзного собрания («Гениальная личность»): «Всемерно содействовать развитию кассы взаимопомощи, целиком и полностью привлекая транспортные низы к участию в кассе, а равно и принять меры к увеличению фонда путем сознательного и своевременного возвращения ссуд целиком и полностью» [22, с. 515]. В последнем случае бросается в глаза обилие канцеляризмов, а также громоздкие грамматические конструкции, создающие эффект комического абсурда. Используется Булгаковым в этом фельетоне и семантическая редупликация («целиком и полностью», «в общем и целом каждого и всякого»). Остроумно спародирован также стиль документа в «Дьяволиаде»: «Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа» [22, с. 35].
Комизм стиля может возникать и из-за несоответствия содержания и формы выражения. Так, например, смешными выглядят рассуждения о «высоких материях» в устах пса Шарика («Собачье сердце»): «Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция... Бред этих злосчастных демократов» [22, с. 153]. Столь же комично, когда герой фельетона «Неделя просвещения», человек неграмотный и малокультурный, пытается разговорным, просторечным языком пересказать содержание «Травиаты»: «А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене — дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое. Одним словом, старый режим!» [22, с. 213].
В повести «Роковые яйца» травестируется, пародируется даже «святая святых» — «Интернационал»:
...Ни туз, ни дама, ни валет,
Побьем мы гадов, без сомненья,
Четыре сбоку — ваших нет... [22, с. 111].
Использует Булгаков в комических целях и метонимию. Например, в «Звуках польки неземной» читаем следующий диалог:
— Вася, — плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, — Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
— К-какие тебе еще пролетарии?..
— Висели пролетарии на стене и пропали...
— Залепили, голубчиков! [22, с. 498].
Метонимическое употребление слова «пролетарии» (в значении «портреты пролетариев») усиливает гротескно-комическое звучание произведения. Подобная гротескность возникает из-за метонимии в фельетоне «Игра природы». Железнодорожник по фамилии Врангель приходит к председателю месткома: «Предместком... глянул в окно, с окна на портрет Троцкого, с Троцкого на Врангеля, с Врангеля на дверной ключ...» [22, с. 475]. Благодаря метонимии мы как бы наблюдаем живого Троцкого вместо портрета, и его присутствие в комнате актуализирует «генеральский» смысл фамилии железнодорожника.
Немало подобных примеров использования метонимии содержится в фельетоне «Чертовщина»: «человек, притиснутый к «Дочери миллионера»»; «над их головами висела «Дочь Монтецумы»»; «спеца с рукавицами прижал к «Индийской гробнице»». Можно сделать вывод, что метонимия у Булгакова способствует комедийно-мистическому «оживлению» неодушевленных предметов (правда, лишь на стилистическом уровне).
Следующий характерный для творчества Булгакова прием — реализация (буквализация) метафоры. Еще в «Записках на манжетах» буквальной трактовке подвергается фразеологизм «вынуть душу»: «Подошел. Просверлил глазами, вынул душу, положил на ладонь и внимательно осмотрел. Но душа — кристалл!
Вложил обратно. Улыбнулся благосклонно» [22, с. 479].
Шутливо обыгрывает автор устойчивое выражение «повернуться лицом к деревне» в фельетоне «Смычкой по черепу»: «Как по радио стукнула весть о том, что сего числа Сергеев повернется лицом к деревне!» И затем, когда сценарий доклада был нарушен «нетактичным» дедом Омелько, читаем: ««Так вывести же его вон!» — вдруг рявкнул Сергеев и, впав в исступление и забывчивость, повернулся к деревне не лицом, а совсем противоположным местом» [22, с. 544].
Богатые возможности для использования в комических целях дают бранные устойчивые выражения. «Попрошу вас, бабушка, не выражаться по матушке», — говорит продавец кому-то в очереди («Пивной рассказ»). В результате взаимодействия слов «бабушка» и «матушка», находящихся в едином семантическом поле, происходит разрушение фразеологизма, возникают комические параллели.
Реализация метафоры может выходить за пределы фразы — на уровень сложного синтаксического целого. Примером служит буквальная расшифровка непечатных выражений в фельетоне «Благим матом», высмеивающем «матерщинную ругань» железнодорожников: «А Иван Миколаич трехдюймовым беглым кроет. Минут восемь работал. Родителей этой дамы отделал, принялся за валетову тетку, я б, говорит, эту тетку, да я бы ее!! После тетки прошел в боковую линию — своячениц, сноху и шурина изнасиловал. Потом поднялся до предков, прабабушку чью-то обесчестил, потом по внукам начал чесать» [22, с. 591].
Превращение пса Шарика в Шарикова («Собачье сердце») также связано с языковой метафорой (устойчивые выражения, связанные с понятием «собака»: «собачье счастье», «собачья жизнь», «собаке собачья смерть» и т. д.). Но если у Шарикова и «собачье сердце», то не в буквальном значении, а в переносном, комически сниженном. «...Весь ужас в том, — справедливо заключает Преображенский, — что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе» [22, с. 195].
И далее по ходу повести сатирик неоднократно использует дословное толкование фразеологизмов. «Ну, вот-с, — гремел Филипп Филиппович, — зарубите себе на носу... кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь?..» [22, с. 185]. Вызывают улыбку и вложенные в уста Шарика-Шарикова фразы типа «пес его знает», «ну чего лаешься» и т. д. Таким образом, из приведенных выше примеров мы видим, что реализация метафоры у Булгакова может проявляться в пределах одной фразы, а может организовывать сюжет произведения в целом.
Отметим, что данный прием используется сатириком и в более поздних произведениях, например, в «Мастере и Маргарите». Досадливая «просьба» Прохора Петровича «черти б меня взяли» немедленно удовлетворяется, а когда зрители требуют «оторвать голову» незадачливому конферансье, эта метафора сполна реализуется демоническим котом Бегемотом.
У Булгакова нередко наблюдается сознательное совмещение логически несовместимых понятий. О пьяном фельдшере сказано: «Иван Иванович, исполненный алкогольного достоинства» («Праздник с сифилисом»). Один из слушателей («Они хочуть свою образованность показать...») язвительно отзывается о лекторе: «У него образование высшее, он высшую начальную школу кончил». Сослуживец Ежикова Петухов («Серия ноль шесть № 0660243») охарактеризован как «известный математик, философ и болван». А на появление в кабинете Персикова («Роковые яйца») заведующего совхозом «Красный луч» профессор реагирует ироничной репликой: «Рок с бумагой? Редкое сочетание...» [22, с. 81].
Иногда Булгаков употребляет т. н. гибридные слова. Эти индивидуально-авторские образования состоят из элементов, представляющих собой внутренние формы слов, контрастных по смыслу или по стилю. Оценка, заключенная в том контексте, который рождается в результате столкновения далеких понятий, носит сниженный характер и передает самые разнообразные оттенки комического — иронию, юмор, сатиру.
В современном языке гибридные слова проникают во многие газетно-публицистические жанры и широко используются в качестве оценочного выразительного средства [см.: 93, с. 55—57], однако могут выполнять и более сложные эстетические функции. Таковы названия булгаковских фельетонов «Главполитбогослужение» и «Библифетчик», которые, совмещая в себе контрастные понятия, определяют и общий принцип построения фельетонных сюжетов.
В первом случае урок политграмоты и богослужение фактически сливаются в одно действие. Во втором — человек, выполняющий одновременно функции библиотекаря и буфетчика, соединяет несоединимое, предлагая пищу «материальную» и «духовную»: «Вам пивка или книжечку?» [22, с. 481]. И если в «Главполитбогослужении» писатель обращает наше внимание на комическое сходство религиозных и политических формул, то в «Библифетчике» резко подчеркивает необходимость отделения духовного от материального.
Важной составляющей булгаковской поэтики являются гротескно-комические сравнения. В них снижение происходит за счет передвижения персонажей в ряд животных и неодушевленных предметов: «побледнел, как зубной порошок»; «бросился, как тигр»; «отвалился, как сытый вампир»; «физиономия как у затравленного волка»; «всхлипывал, как гиена» и т. д. Параллельно с фантастическими метаморфозами сюжета (или помимо этого) происходит «комическое сдвижение лексических планов» (Ю. Манн), развитие гротескных мотивов на уровне стиля.
Для фельетонов и повестей Булгакова характерно частое обращение к текстам русской и зарубежной классической литературы, обильное цитирование Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Чехова, Полонского, Саши Черного, П. Ершова, Г. Гейне. Цитирует писатель не только классиков, но и современников: А. Вертинского, популярные в 20-е годы куплеты и частушки. Цитата в произведениях сатирика «призвана, прежде всего, вызвать у читателя определенные ассоциации — полемические, пародийные или любые иные, создать ощущение связи времен или, напротив, ее разрыва» [22, с. 712].
Нередко Булгаков прибегает к комическому переосмыслению слова или фразы. Так, слово «домовой» (председатель домкома) в повести «Дьяволиада» благодаря широкому гротескному контексту вызывает ассоциации с нечистой силой. Распространенный в 20-е годы лозунг «рукопожатия отменяются» комически переосмысливается из-за продолжения: «Да здравствуют объятия!» Реплика старичка: «...каждому из них достанется не меньше пяти лет с поражением на поле сражения» — основана на переиначенной юридической формуле «с поражением в правах», после чего термин «поражение» приобретает иной смысл.
Порой комическое изменение семантики приводит к сатирически заостренной двусмысленности. На кооперативной лавке-вагоне («Торговый дом на колесах») помещен лозунг: «Железнодорожник! Зачем тебе высасываться в лавке частного паука. Когда ты можешь попасть к нам?!» [22, с. 402]. Получается, что железнодорожнику все равно придется «высасываться». Схожим образом переосмыслению подвергнуты фразы из «Главполитбогослужения»: «Пролетарию нечего терять, кроме его оков... всегда, ныне и присно, и во веки веков». А в фельетоне «Москва 20-х годов» автор пишет: «Но тогда, в 1922 году, в лифтах могли ездить только лица с пороком сердца. Это во-первых. А во-вторых, лифты не действовали. Так что и лица с удостоверениями о том, что у них есть порок, и лица с непорочными сердцами... одинаково поднимались пешком в 6 этаж» [22, с. 435].
Близким к переосмыслению является прием комического уточнения слова. Так, пес Шарик, почуяв колбасу, реагирует на плакат «Возможно ли омоложение?» следующим образом: «Натурально, возможно. Запах омолодил меня...» [22, с. 122]. А один из слушателей (фельетон «Они хочуть свою образованность показать...») спрашивает лектора: «И кто такой камер-лакей? В какой камере?!» [22, с. 522].
Персонажи в булгаковских произведениях в ряде случаев упоминаются не по именам, а по одной характерной черте (как правило, комической): «тяпнутый», «черный с копной», «юноша-женщина», «ангел», «котелок» и т. д. Эта черта закрепляется за действующим лицом в качестве его постоянного признака. В подобных случаях мы имеем дело с т. н. вторичной номинацией, употребленной в юмористических либо сатирических целях.
Следует также отметить использование Булгаковым неправильных грамматических оборотов для характеристики сатирических персонажей. М. Чудакова по этому поводу замечает: «Главный способ отношения Булгакова к чужому слову — отчуждение его от автора и от близких ему героев, выделенность, обособленность. Чужое слово несовместимо со словом автора; авторская речь развивается на фоне близких и импонирующих ей слов» [213, с. 108]. Те из героев, кто несимпатичен автору, нередко изъясняются скверным русским языком, и это специально подчеркивается Булгаковым. Цветистая и невразумительная, чрезмерно «идеологизированная» речь отличает многочисленных лекторов и докладчиков. Ошибки в грамматике и неверное словоупотребление характерны для малообразованных персонажей из «низов». Казенно-бездушные фразы и канцеляризмы вложены в уста чиновников-бюрократов. Самолюбование и презрение к окружающим сквозит в речи нэпманов.
Примеры неправильной грамматики в речи булгаковских персонажей столь многочисленны, что нет возможности привести их полностью. Остановимся лишь на некоторых. Репортер Альфред Бронский («Роковые яйца») пишет на визитной карточке: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профессор на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала «Красный ворон», издания ГПУ» [22, с. 57]. Затем тот же Бронский спрашивает у изумленного Персикова: «Что вы скажете за кур, дорогой профессор?»
Похожим образом описано посещение Швондером квартиры Преображенского («Собачье сердце»):
— Мы — управление дома, — с ненавистью заговорил Швондер, — пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома.
— Кто на ком стоял? — крикнул Филипп Филиппович, — потрудитесь излагать ваши мысли яснее [22, с. 136].
Своеобразную маркировочную функцию выполняет и форма «извиняюсь» вместо «извините». Когда Рокк и Персиков случайно столкнулись в толпе, «извините» профессора прозвучало в ответ на «извиняюсь» Александра Семеновича. Этой же коробящей Булгакова формой пользуются Шариков и Швондер, Бронский и безымянный продавец кооперативной лавки.
Итак, разнообразные приемы комического в языке булгаковских произведений способствуют созданию гротескной картины действительности, помогают передать ироничное отношение автора к изображаемому, а также являются средством характеристики распространенного после революции неразвитого типа мышления. Причем, в отличие, например, от А. Платонова, который находился «не вне, а внутри «примитивного сознания», к тому же сознания особого (чаще всего правдоискательского, беспокойного, требовательного)» [см.: 132, с. 169], Булгаков резко отделяет себя от тех, кто именуется словом «они». И здесь противопоставление автора и персонажей происходит не только на идейном, но и на стилистическом уровне. Неграмотный язык сатирических персонажей Булгакова — признак их разрыва с культурой. И это обстоятельство является причиной как для смехового обличения, так и для серьезных размышлений на социально-политические и философские темы.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |